... А кончилось все плохо
Слово автора.
В названии этого рассказа – лейтмотив всего моего творчества. И – нет, я не угрюмый пессимист, что смотрит на мир сквозь черно-белые линзы. Я люблю этот мир. Я люблю людей. Более того – я верю в людей! Я верю, что люди способны на великие поступки, что люди способны менять этот мир к лучшему, - и сами способны меняться. Тогда почему все всегда кончается плохо? Где же «жили долго и счастливо»?
Помните крылатую фразу выжившего самоубийцы? То-то. К сожалению, многие прописные истины до нас доходят слишком поздно. Мы запоминаем, что сковорода горячая, только когда уже обожглись. Мы смотрим на светофор, уже побывав под колесами. Мы учимся только на своих ошибках. И иногда все и правда кончается плохо.
***
Наконец-то я ее закончил. Руки немилосердно болели от ожогов, и тряслись от литров кофе, глаза разъедал сигаретный дым, но зато Машина была готова. Стояла на журнальном столике, разбрасывая во все стороны солнечные зайчики, словно диско-шар. Диско-шар стоимостью в… Сколько она стоила, я не знал, да и не задумывался над этим. Она стоила столько же, сколько и весь этот гнилой мир – всё и ничего.
В мою бытность инженером лаборатории терраформирования NASA я бы придумал для Машины звучное имя. Такое, которое не стыдно было бы прочитать в журнале TIME. «Асинхронный Планетарный Аннигилятор», например. Хорошее название, сильное. И суть Машины отражает верно. Но сейчас сидящий в дрянной прокуренной комнате лохматый и небритый человек уже не был инженером NASA. Тот парень давно умер, пожар ненависти сжег его тело, а ветер отчаяния разметал пепел. Остался только я – безумный самоубийца, отвергнутый миром изгой. И я закончил свою Машину.
Упоительное все-таки чувство – держать в руках пульт от ящика Пандоры, ощущать пальцем биение пульса этого мира. Сейчас я нажму кнопку, и эта маленькая планетка, загаженный своими неблагодарными обитателями кусок камня, станет яркой вспышкой – и исчезнет.
Но почему я тяну? Почему с улицы еще доносятся вопли детей, поглощенных какой-то очередной игрушечной войной?
Я стоял у окна и курил одну сигарету за другой. Я злился сам на себя. Почему я мешкаю? Одно легкое касание сенсора, и все проблемы будут решены. Все обиды останутся в прошлом. Все верующие воссоединятся наконец со своими богами. Все неверующие, и я в их числе, просто перестанут существовать, слившись с мировым эфиром. Всеобщее счастье и благоденствие.
Помимо своей воли я начал вспоминать. Самоубийцам вообще свойственно подогревать свою решимость плохими воспоминаниями, а мне в этом не было равных.
Я помню, как сильно надо мной издевались. Все и всегда. В школе меня избивали, обливали краской, подкладывали в сумку собачье дерьмо - дети порой невероятно жестоки, и весьма изобретательны в своих издевательствах. В тринадцать я впервые не выдержал. Зрелище было жуткое! Мать, пока везла меня по пробкам в больницу, едва не тронулась рассудком от переживаний. Однако все обошлось. Мои руки зашили, посадили меня на какие-то таблетки со вкусом подгоревшего сахара, и – вернули в ту же школу, к тем же малолетним садистам.
Удивительно, что я дожил до колледжа. Странно, что я пережил и колледж, и университет. Такие люди, как я, которые еще в раннем детстве надевают на себя яркий колпак с неоновой надписью «Я жертва», закономерно находят себе мучителей. Я пытался покончить со всем этим, но меня всегда спасали. Этот мир крепко держал меня, не давая свободы.
Теперь я получу свою свободу. Я отвернулся от окна и сжал пульт в руке. Мой палец замер в миллиметре над единственной кнопкой с надписью «Бум!».
Я вдруг подумал о Ней.
Она, единственная в университете, была ко мне добра. Не думаю, что я в то время Ей нравился. Скорее, Она была ко мне добра из жалости – так девочка подбирает на улице щеночка с перебитыми лапками и выхаживает его, растягивая его мучения и не давая спасительному Ничто унять боль. Она пришла в мою жизнь легко и непринужденно, и извечные мрачные тучи в моих мыслях стали понемногу рассеиваться. Я ей не нравился, ну а она стала для меня всем. В нашем в ней треугольнике Карпмана я был жертвой, а она – спасителем. Впервые в жизни я влюбился. Впервые в жизни я улыбался.
Я одернул руку от пульта; по моим щекам катились предательские слезы. Все те дни, проведенные над Машиной, я думал только о том, что Она сделала, и не давал себе вспоминать Её. А теперь вот прорвало, будто рухнула в душе невидимая плотина.
«Прости меня, любимый. Но я больше так не могу. Я хочу детей, я хочу, чтобы меня любили!».
Я помню Её глаза, ту боль, что скрывалась в их глубине. Она сама отрывала от своей души живой, кровоточащий кусок. Она знала, что не будет со мной счастлива. И я это тоже знал. Я был зол, я чувствовал себя обманутым и преданным. С мыслями о Её предательстве я создал Машину. С мыслями о Её предательстве я был готов нажать на кнопку. А теперь я сидел напротив Машины, смотрел в одну точку и понимал Её. Больше всего на свете она хотела, чтобы Её любили, открыто и искренне. Чтобы Ей дарили цветы, водили в кино и говорили комплименты. Чтобы Она всегда чувствовала себя за каменной стеной. Она просто хотела, чтобы в ней нуждались, как в женщине и в друге. Я же в ней нуждался, как наркоман в новой дозе.
Она давным-давно наигралась во Флоренс Найтингейл.
Я снова стоял у окна, и смотрел на затихших было, но уже затевавших очередную шумную возню детей во дворе. Чуть поодаль стояли их матери, и, весело смеясь, что-то обсуждали. Все – счастливые, полные надежд и стремлений. Их мир был нарисован яркой акварелью, в противовес моему, вычерченному иссиня-черной тушью. Они умели радоваться этому несправедливому, грязному, подлому миру. И Она это умела. И Она научит этому своих детей.
Самый большой подарок, который я могу Тебе подарить на прощание – этот Мир. Обращайся с ним бережно, моя сестра милосердия.
Я нашел отвертку и начал разбирать Машину. Чаши весов этого мира медленно отклонялись от надписи «Смерть».
***
День у Виктории пошел наперекосяк с самого утра. Сначала Ник, обычно в такую рань еще досматривающий свои цветные сны, встал ни свет ни заря с единственной целью – устроить ей истерику. И, конечно же, из-за денег – тех крох, что она зарабатывала, им категорически не хватало. Она разозлилась и бросила в сердцах:
- Иди, сам работай тогда!
Оскорбленное высокоблагородие удалилось, одарив её напоследок полным душевых страданий взглядом, а она осталась допивать остывший кофе и размышлять о трудностях совместного проживания с тонко организованными личностям, одаренными художественными талантами, и не отягощенными постоянной работой.
Следующая неприятность догнала её по пути на работу – её старенький Рено, проживший свои лучшие годы еще в услужении её отцу, внезапно и безо всяких предупреждений решил отдать душу своему автомобильному богу. В пробке. Посреди моста.
Приехав в офис, Виктория закономерно была поймана и жестоко отчитана своей непосредственной начальницей. Ведь именно из-за таких людей, как она, в мире лютует финансовый кризис. Именно из-за её, Виктории, опозданий Компания несет колоссальные убытки. Поэтому она должна быть благодарна, что её прямо сейчас не уволили с позором, а всего лишь лишили месячной премии и дали возможность кровью и потом искупить свои многочисленные грехи и, возможно, вернуть себе подобие доброго имени.
Виктория без сил упала на свой стул. Голова кружилась от переживаний, в груди клокотал гнев на всех и вся.
- Только бы ни на кого не сорваться… - попросила она сама себя и посмотрела на часы. Без четверти двенадцать. Семь часов телефонного ада впереди.
В наказание за опоздание её посадили обзванивать клиентов-должников. Теперь весь день она должна будет звонить этим людям, и выяснять, почему они нарушают свои договоры и не платят Компании её кровные деньги. А в ответ она будет выслушивать, как она сама и Компания в ее лице их всех достали, и как они желают всего самого плохого и ей лично, и её алчной Компании. А она должна будет зачитывать им пункты их договоров, по которым им грозит суд, и так далее, и тому подобное. Она была уже на взводе. Только бы ни на кого не сорваться…
- Алло, мистер Максимилиан?
- Да. – ей ответил блеклый, тихий, совершенно лишенный оттенков голос. Почему-то её это распалило еще сильнее.
- Меня зовут Виктория, отдел урегулирования задолженности Пи-Си-Джей-Эс Компани. У меня в руках судебный иск Пи-Си-Джей-Эс Компани к вам. Вы знаете, что у вас перед нами существенный долг?
Человек на том конце помолчал. Какой-то назойливый звук лез в трубку – не то чириканье стаи воробьев, не то – гвалт детской потасовки.
- Эм. Да, возможно. – бесцветный голос опять помолчал. – Мне это неинтересно, извините.
Раздражение, копившееся всю первую половину дня, прорвало заслон.
- В каком смысле, это вам неинтересно? Мистер Максимилиан, вы понимаете последствия? Вы понимаете, сколько вы заплатите Пи-Си-Джей-Эс после суда? У вас есть эти деньги? Компания дает вам три дня на оплату!
В трубке раздались гудки. «Дура!», корила себя Виктория. Сорвалась, нагрубила. Ничего, переживет этот Максимилиан. Не покончит же он с собой.
Виктория набрала следующий номер.
- Алло, мисс Бёрт? Меня зовут Виктория, отдел урегулирования…
Тяжелый, надрывный удар всколыхнул здание. На горизонте распускался пламенеющий цветок взрыва.
Тольятти, 2018