Вилы
Она шла по лесу и улыбалась.
Ничего, переживём.
Май наступил, сейчас тепло. Это зимой было холодно и голодно. Спасало только колхозное поле с неубранной картошкой. Долбили мерзлую землю, собирая драгоценные клубни. Вместе с сыночком.
Весь в отца. Десять лет, а серьезен не по годам. За сестрёнкой младшей смотрит, по хозяйству первый помощник:
— Мам, отдохни, сам сделаю.
Рано он повзрослел, слишком рано. Как увидел немцев первый раз, даже взгляд стал другим.
Женщина, аккуратно поставив лукошко на землю, присела на поваленное дерево.
Ничего, переживём.
Их деревне повезло, немцы только раз появились. Да и кому нужны затерянные среди лесов два десятка хат с бабами, стариками и детьми. Партизаны? Отродясь не было. И не до них сейчас. Детей сберечь надо.
Ей самой-то и поголодать можно, а сыночек с дочуркой накормлены должны быть и в тепле. Благо перед самой войной сельсовет с дровами подсобил. Благо, как могли, помогали друг другу.
Женщина улыбнулась, вспомнив разговор с соседкой:
— Моя коза окотилась двумя, забирай козочку. Детишкам молоко будет, сена заготовишь.
И во дворе уже стоит первый небольшой стог. Выкосила, где смогла. Перед уходом наказала сыночку:
— Как роса спадёт, разбросай сено вилами, пускай просохнет. И за сестрой присмотри.
— Хорошо, мам.
А сама в лес. Строчки пошли и сморчки. Много их этой весной. Дома уже четыре лукошка сушатся. Какой-никакой, а запас.
Ещё огородик небольшой, картошка посажена, и летом грибы будут.
Ничего, переживём.
Только бы война закончилась. Говорят, не дошел немец до Москвы, силёнок маловато. Глядишь, и совсем прогонят.
Женщина встала, подхватив полное лукошко. Пора домой.
***
Она шла, улыбаясь яркому солнцу и весеннему озорному веерку.
Ничего, переживем.
Молодая, здоровая, руки есть, все будет хорошо. Будет. Конечно, будет.
Поднявшись на пригорок, женщина замерла. И бросив лукошко, побежала. В деревню. Которой не было. Лишь обугленные печи и догорающие бревна. Не осталось ничего.
Лишь во дворе её дома посреди сгоревшего раскиданного сена торчали вилы. Схватив их, она бросилась к пепелищу, разбрасывая головешки. Погреб! Сыночек должен был успеть!
Не чувствуя боли от тлеющих углей, женщина быстро расчистила крышку, а подняв, с облегчением выдохнула — на нее смотрели две пары испуганных детских глаз.
— Молодцы, успели спрятаться. Ну, выходите, не бойтесь.
И только обняв выбравшихся детей, она дала волю слезам:
— Живые, живые вы мои.
— Ничего, переживем. Постойте рядышком, а я землянку вырою, тепло пока, не замёрзнем. Жаль, лопаты нет, вилы только. Сынок, ты сестричку прижми покрепче, страшной ей. Не бойтесь, дорогие мои. Скоро будет новый домик, в земле. Никто не найдёт, где мы спрятались. Правда?
***
Фырканье мотора за спиной. Голоса. Смех.
Успела. Так схоронила детишек, что и не и заметить. Крыша землянки - холмик посреди пепелища. Кто догадается? Теперь и помереть не страшно. Главное, живы сыночек с дочуркой. Выберутся потом. А мир не без добрых людей, помогут.
Удар в спину.
Она молча обернулась.
И гитлеровцы непроизвольно попятились, глядя на старуху с черным лицом и страшными безумными глазами.
Но ей не было дела до немцев, смотрела на дорогу. Туда, где, взявшись за руки, стояли сыночек и дочурка.
Растерянно оглянувшись на свежий холмик посреди пепелища, женщина замерла, а потом схватила вилы и бросилась вперёд.
Эпилог.
За годы оккупации , были сожжены вместе с жителями 619 белорусских деревень.
Автор: Андрей Авдей
Источник
