Конечно подобная сцена не могла не вызвать бурную реакцию у зрителей 1965 года. И когда был организован просмотр в Смольном для ленинградского обкома

то все были перепуганы до полусмерти. Где-то на третьей или четвертой части поднимается силуэт на фоне экрана, это был Толстиков [Василий Толстиков — первый секретарь Ленинградского обкома КПСС — прим. ред.]: «Ну хватит, издеваться над нами, прекращайте этот бардак!» Механик ничего не соображает, естественно, крутит дальше, в полумраке мы чего-то переговариваемся, и вдруг проектор все-таки останавливается. Наступает неловкая пауза. В те времена были прогрессисты и были реакционеры, и вот кто-то из прогрессистов говорит: «Там дальше лучше будет». Директор студии Киселев [Илья Киселев — директор «Ленфильма» с 1962 по 1972 год — прим. ред.], который до этого сидел в тюрьме и уже видел свою новую Колыму, подтверждает: «Вы знаете, мы ему говорили, но он ведь такой! Но я даю вам слово, к концу все рассосется». И тут уже кто-то из яростных добавляет: «Давайте допьем эту чашу до дна, чтобы потом нас не упрекали, что мы не досмотрели. Потерпим?» Дальше начинается полное безобразие. Толстиков поднимается, но не дает команду гасить свет, все шумят, кричат. Ничего не рассасывается.

И вот заветное слово «конец». Крик: «Вы положите партбилет!». Не нам — нашим руководителям. Нас будто не существует, на нас даже не смотрят. Нас просто нет. Решение — смыть пленку, в Москву не везти. Ведь у нас в Ленинграде прежде, чем в Госкино везти, обком должен был разрешить. Формула была такая: Ленинград — особый город. Другим можно, но ты же — ленинградец. Ты должен быть кристальным.

После сеанса у Киселева отказали ноги, его поволокли на выход. Здоровый, веселый, боксер, не может идти. Он как-то ругнулся на меня. Головань, маленький воробышек, была стоически последовательна. Потом была палка какого-то боевого генерала с орденами. Он нас возненавидел. Рабочий нес коробки от механика, и генерал со всего размаха палкой по коробкой вмазал, коробки катятся, раскрываются, и пленка — змейкой. Генерал — из общественного актива.

Конечно там ничего не рассосалось, а сцена с арестом только цветочки! Фильм снят по пьесе Леонида Зорина, которая шумно шла в Александринском театре. Я хз как такое могли разрешить в театре, но как-то получилось. Наверное Соколов видел, что в кино этот тридцатилетний отрезок изобразить легче, наверное подумал раз разрешили в театре, то можно и в кино и взялся за адаптацию. И божемой как же круто он это делает! герои приезжают в деревню в отпуск и идёт сцена с пьяным колхозником, который получил паспорт и собирается уезжать в город, где мечтает после работы слушать музыку в ресторане, на что ему резонно замечают, что музыку слушают в другом месте и сразу же после этого следует сцена в опере, где вернувшиеся с отпуска герои смотрят как на сцене счастливые советские колхозники потрясая граблями, могучим хором славят советскую власть))

Никаких обвинений или проповедей, просто на экране беззвучно мелькают даты. Май 45 года, наш Юра- военный следователь с напарником расследует дело давнего курортного знакомца Володи, который отказался выполнять приказ. Дело в том, что во время боёв в Австрии Володя отказался уничтожить дом, в котором когда-то жил Моцарт. Юра и Вадим оправдывают Володю, но Вадим неудачно бросает злополучную фразу о правительственной ошибке и отворачивает лицо к окну, которое мы уже видим через решётку.

1949 год. Вадим продолжает служить вместе с Юрой и делает быструю карьеру. Вот и на очередное повышение, на которое претендовал Юра, теперь готовят Вадима. Тогда Юра использует знакомства и вспоминает давние неосторожные слова Вадима. 55-й -он уже после лагеря хромой, счастливый вскакивает на поезд, едет домой. В фильме ничего не объясняют. Чтобы понять, что происходит надо напрягаться, много достраивать в голове, но режиссер доверяет зрителю. И происходит сильная сцена встречи былых коллег в метро. Это сцена перекликается с другой из фильма Соколова, не менее шедеврального "День солнца и дождя", который наверное можно было бы принять за приквел Друзей если бы не время действия и тем не менее, там тоже два друга- школьника, очкарик и весельчак- двоечник прогуливают уроки и в магазине самообслуживания кассирша заподозрила одного из них в воровстве, происходит неприятная сцена погони, мальчика ловит милиционер, при обыске находят апельсин, но к счастью их не было в ассортименте магазина и мальчиков отпускают. В конце дня весёлый милиционер встречает бывшую жертву в метро и просит прощения и мирится с мальчиком. Но в Друзьях произошла вовсе не ошибка и Юра даже не пытается просить прощения.

Но это была только репетиция финала! Все друзья снова встречаются в курортном городке, невыносимо тягостное подведение итогов. 1965 год зло победило. И в этом не особо приходится сомневаться когда видишь как побирается в поезде матрос- инвалид войны, как станции женщина с детьми просит милостыню. И это ещё Соколов многое повырезал! например сцену, в которой врач-еврей рассказывает в поезде попутчикам о пережитом им и его коллегами-соплеменниками в конце 1952 г. и в начале 1953 г. (см. Врачей дело). Очень жалко, что Соколова сейчас знает кучка синефилов, а широкая публика уверена что советское кино это Гайдай.