...и не судьба
В вагон метро заходит группа женщин и детей из Средней Азии - шумные, беспокойные, подвижные, нелегальные. На ногах резиновые тапки, носки, на голове платки. Совсем недавно приехали - не успела их нагнать сезонная хандра, всё им праздник. Девочка-мигрантка лет десяти, со складочками, подбородками, косой толщиной с корабельный канат и первыми усиками над верхней губой, шумно ест шоколадку, запивает ее колой, дерется с младшим братом, кидает в него бумажки, потом забывает, что подралась, и корчит ему уморительные рожи. Напротив - ее сестра лет семнадцати: тоже тапки, платки, длинные цветастые юбки. Едет и не отводит глаз от пассажира - парня лет двадцати трех. Внешность его описать невозможно. Просто представьте древнегреческую статую, которая решила стать актером американского кино сороковых годов. Романтический брюнет безупречной, математической, мраморной красоты: куда ни глянь, все золотое сечение. Деловой костюм, в ногах аккордеон, на плече дремлет хорошенький блондин. А 17-летняя дева смотрит и смотрит, ест его глазами, у нее - здесь и сейчас - переживание, которое до конца жизни будет набегать флешбеками. А он сидит бесстрастно, как будто в летнем парке, а не в метро, где под боком беснуется в гипергликемическом угаре маленькая шаровая молния. А она всё смотрит. А он всё не здесь: прикрыл глаза и склонился к блондину.
На Невском он нежно будит товарища, и они выходят. Она провожает его взглядом - смотрит-смотрит, пока вагон не трогается, пока он не растворяется в толпе. И, пробираясь к двери, чтобы выйти на Технологическом, я замечаю, что она беременна. Месяце где-то так на шестом.
Усатая девочка, басовито хохоча, трясет бутылку с колой. Пьет, хохочет, икает, опять хохочет. Счастлива и не знает ничего.