Rioku

Автор: john

— Шестьдесят пять пятьдесят — уставшая кассирша попыталась улыбнуться — пакет нужен?

— Да, пожалуйста — Владимир покопался в кармане, пытаясь извлечь монетки. Пальцы замерзли, а мелочь закатилась в самый уголок кармана, под кошелек, так что пришлось расплачиваться купюрами. Все так же натянуто улыбаясь, кассирша положила сдачу в лоток, игнорируя протянутую ладонь. Владимир ссыпал сдачу в карман, зная, что в следующий раз он снова не сможет достать монеты. «Ну и пусть» — подумал он, забирая пакет с покупками и направляясь к выходу. Он слишком устал, чтоб следить за мелочами.

Выйдя из магазина, он неторопливо направился к дому.

Был декабрь, и вечерний город отпускал людей по домам. Они толпились на холодных остановках, неуклюже залазили в промерзлые машины и прятались от ветра в метро, шустро семеня по скользким ступеням. Все смотрели под ноги, все держались за поручни, потому что успели отвыкнуть от снега. Владимир тоже смотрел вниз. Идти ему было недалеко, но тропинку, ведущую к его подъезду, замело почти полностью. Он поморщился, в очередной раз оступившись, и шмыгнул замерзшим носом. Почти дома.

Сняв ботинки и дубленку, он направился прямиком на кухню, чтобы приступить к готовке более чем скромного ужина. Поставил кастрюлю с водой на плиту, посолил, выложил продукты и устало опустился на стул. Снег уже растаял на его седых волосах и теперь стекал капельками по лицу. Владимир не обращал на это внимания. Он думал, уставившись в одну точку. Думал о чем-то своем, глубоком, важном. О Фреде.

После того, как ужин был приготовлен и съеден, мужчина перешел в свою единственную комнату, которая была одновременно и гостиной, и кабинетом, и спальней. Хотя нет, гостиной она как раз не была, по причине отсутствия гостей. Не включая свет, он сел за компьютер. Следующая дата была назначена на завтра, поэтому ему следовало проверить все в последний раз. Браузер со множеством открытых вкладок отобразил страницу социальной сети. Открыв «закладки», Владимир, выбрал одну из многих находящихся там страниц. Клик, и на экране появилась страничка молодой, симпатичной девушки: длинные светлые волосы, большие темные глаза, аккуратный носик, овальное лицо, красивые руки пианистки. Удовлетворенно хмыкнув, он начал перечитывать информацию: учится, подрабатывает, занимается музыкой. Переключив вкладку на карты Гугл, он еще раз перепроверил маршруты, по которым она, предположительно, должна была передвигаться по городу. Оля, скорее всего, очень удивилась бы, если бы узнала, как легко можно предугадать, каким автобусом она добирается до университета и по какой улице идет домой. И она удивилась, но позже.

Все было спланировано. Стандартная жизнь, стандартный маршрут, стандартная встреча. Фред будет доволен.

— Тебе понравится, — прошептал Владимир.

— Понравится… — донесся едва различимый шепот из темного коридора. Тихо, но очень явно, и настолько неоспорим был этот звук, что на лбу мужчины выступил пот. Он не обернулся. Встал, закрыл дверь в свою комнату, стараясь не скрипнуть петлями, и только потом выключил компьютер.

Он лег спать, и сны его были неспокойны. Он часто просыпался от того, что кто-то тянул с него одеяло под диван или стучал по ножкам стула. Страшно не было, боятся того, чего не знают, а Фреда Владимир знал хорошо. Он сам нашел его и сам впустил, но самой большой его ошибкой было то, что Фред получил имя. Нельзя просто так отмахнуться от собственных детей, которых ты называл и растил. Даже если дети обладают дурным нравом и заставляют тебя делать отвратительные вещи. Чем дальше, тем чаще.

Утро не принесло облегчения. Шторы в квартире Владимира были закрыты наглухо. Света должно быть минимум — так нужно было ЕМУ. Умываться приходилось на кухне — в ванной было до сих пор не убрано после последнего праздника Фреда. В этот раз он превзошел сам себя и Владимир, содрогался от мысли о том, ЧТО ему придется убирать. А убирать, рано или поздно, придется. Но не сегодня. Сегодня последняя ночь цикла. Перетерпеть ее, значит, прожить еще полгода, в относительном спокойствии.

За бытовой рутиной и приготовлениями прошел день. Все было готово, и в десятом часу Владимир вышел из квартиры. Перед тем, как закрылась дверь, мелькнула мысль — захлопнуть ее и бежать, бежать без передышки куда-то, где тепло и светло, где можно открывать шторы и не нужно выковыривать протухшие волосы из забитых сливов. Но он знал, что убежать не получится. Знал, что его найдут. И накажут. Тяжело вздохнув, он тихо просвистел незатейливую мелодию — зов. Теперь у него будет спутник, а у той девушки — любовник, как бы ужасно это не звучало.

На улице было безветренно, но очень морозно. Владимир ждал уже около часа. Оли все не было. Волнение о том, что она все же выбрала другой маршрут, или что-то случилось, например, сломался автобус, переходили в панический страх. Он не хотел объясняться с чудовищем, не хотел расплачиваться за неудовлетворенный голод этого чужого существа.

Как всегда в такие моменты он начал думать о самоубийстве, но тут в конце улицы мелькнула копна светлых волос. Это была она. Мужчина поглубже вжался в стену дома, у которого притаился, и приготовился. Когда девушка приблизилась настолько, что стали различимы серьги в ее ушах, Владимир вышел из своего укрытия и пошел прямо на нее. Внезапное появление незнакомого мужчины в узком темном переулке испугало Олю, но он вынырнул настолько близко, что у нее не осталось времени на маневр, а просто повернуть назад и убежать она не хотела, так как боялась показаться глупой. Вместо этого она улыбнулась и кивнула ему. Она надеялась таким образом установить «контакт» и обезопасить себя. Но ошиблась. Как только они поравнялись, мужчина вскинул руку с зажатым в ней чем-то белым и прижал ее к лицу девушки. Движение было хорошо отработано, поэтому Ольга незамедлительно отключилась. Отключился и Владимир. С этого момента и до времени, когда пора будет убирать ванную, у руля должен быть Фред. Так должно было быть, так было восемь раз до этого.

Открыв глаза, Владимир осмотрелся. Он был у себя на кухне. Здесь царил полнейший беспорядок: перевернутые стулья, разбитая посуда, клочья одежды, разбросанные повсюду — атмосфера развлечений и ужина его спутника. С трудом поднявшись, мужчина налил себе воды и трясущейся рукой попытался поднести ее ко рту. В его планах было отойти минут десять, а потом пойти в ближайший магазин и купить много водки. Цикл окончен, он свободен на полгода и он заставит себя забыть, какой ценой он добился этой свободы.

Его мысли прервал звук. Ничего конкретного, просто звук донесся из его комнаты. Не веря своим ушам, Владимир отодвинул уголок занавески и выглянул в окно. Там было светло, следовательно, Фред должен спать, не говоря уже о том, что спать он должен еще полгода. Звук повторился. Медленно, стараясь не дышать, мужчина двинулся в комнату. То, что он там увидел, заставило его вскрикнуть от удивления. На полу лежала девушка. Та самая, которую он намедни словил для Фреда. Ее руки и ноги были связаны за спиной. В комнате не было света, но даже в тех нескольких лучах, выбивавшихся из-под штор, можно было заметить, в каком плачевном состоянии она находится. Волосы местами вырваны, местами сбиты в тугой колтун, множественные порезы и царапины, один глаз подбит, а бедра с внутренней стороны темнели, скорее всего, от крови.

Увидев Владимира, девушка испуганно дернулась и застонала.

— Не подходи, — вырвалось у нее, — уйди, убей меня, не трогай, пожалуйстааа… — последнее слово сорвалось на стон, и она принялась повторять, как хныкающий ребенок, — пожалуйста, пожалуйста.

Все еще плохо соображая от пробуждения и шока, Владимир подошел и склонился над ней. Ему было очень жалко девушку, но еще больше ему хотелось узнать ответ на свой вопрос.

— Как он выглядит? — спросил он, приближая свое лицо к лицу Ольги.

— Отпусти меня, пожалуйста.

— Я отпущу, как он выглядит?

— Пожалуйста, пожалуйста.

Влепив ей пощечину, он повторил вопрос, обещая помочь ей во всем и отпустить, как только она ответит. Отпускать ее, конечно, он не собирался, садиться в тюрьму ему не хотелось, но, как показывала практика, ложь — это не самый серьезный из его грехов.

— Как?! Как он выглядит? — не в силах сдерживаться, он заорал на нее.

— Кто? — наконец-то спросила она хриплым шепотом.

— Кто? тот, кто сделал с тобой это, то существо, которое мучало тебя всю ночь.

— Здесь не было никого, кроме тебя, — девушка теперь смотрела ему в глаза, — это был ты.

— Нет! — Владимир не мог в это поверить, — Фред, Фред сделал это, зачем ты врешь мне? — ища в ее глазах ложь, он придвинулся ближе.

— А вообще, — девушка, казалось, слегка улыбнулась, чего не могло быть в подобной ситуации, — это довольно самокритично.

Смысл сказанного долго доходил до него. Слишком долго он не мог поверить, что она... шутит? Связанная, изнасилованная, на грани смерти — и шутит.

— Ну, стерва! Я тебе покажу, как мне грубить! — контролировать себя становилось все сложнее. — Я тебе покажу! Фред покажет, тебе конец.

Его руки задрожали, головная боль усилилась, он был готов задушить ее прямо сейчас.

— Я Фред, я тут главный, — засмеялся он.

— Перед тем, как убить меня, — ее голос опять перешел на шепот, — наклонись поближе, я скажу тебе…

— Что? — не в силах сдерживаться, он наклонился к ее лицу и повернул голову.

— Твой Фред выдуманный, — она прогнулась, что б шепнуть ему в самое ухо, — а мой настоящий.

Раздался хруст, и ее рот открылся почти на сто восемьдесят градусов, обнажив кривые и острые клыки. Длинный, мускулистый, раздвоенный язык хлестнул Владимира по лицу, оставляя след из вонючей липкой слюны. Руки с длинными, почти в два раза больше положенного, пальцами, без труда разорвали веревки и обняли его, одновременно врезаясь в кожу и выламывая позвоночник из спины. А потом ее пасть захлопнулась. Обед начался.

Автор: М. С. Парфенов

В половине восьмого утра Артем себя чувствовал отвратительно. Принять душ не успел, только пару раз брызнул чуть теплой водой из крана на лицо, но помогло ненадолго. Глаза слипались, голова болела. Зубы почистить просто забыл, и во рту ощущался кислый привкус чего-то перебродившего, вполне возможно — вчерашнего полуночного ужина. Прислонившись затылком к рекламному плакату на фонарном столбе, Артем едва не отключился. А когда, встряхнувшись, полез в куртку за сигаретами, вспомнил, что оставил их дома, на раковине.

Твою мать.

Низенькая плотная бабулька в выцветшем плаще зыркнула в его сторону сердито, как будто читала мысли. Откуда только берутся такие старухи на любой остановке в любое время суток? Носительницы морали ни свет ни заря караулят чего-то, как в деревнях своих привыкли. Что называется, «с первыми петухами» влечет их — на рынки, дачи, огороды. Вон и авоська из кармана торчит. Как пить дать, для лаврового листа и прочей ерунды, которая у них в приправу к борщам и соленьям идет… Где уж тебе, бабка, понять молодого парня, которому на работу спозаранку в понедельник — ах как влом…

Вообще, остановка почти пустовала. Помимо Артема и бабки, стоял только мальчишка с джинсовым рюкзаком за плечами и нитками наушников в ушах. Этот на других внимания не обращал в принципе, ушел в себя, в музыку свою. Что он там сейчас слушает? Дай бог, «Нирвану», а не шансон какой-нибудь.

По противоположной полосе проехала машина, еще одна. Артем постепенно приходил в себя, просыпался, даже почувствовал холод. Ну да, утро же, солнышко вроде бы и встало, а вроде и нет еще — оттого свет блеклый, как через салфетку, а воздух по-осеннему чист и пахнет озоном, потому что ночью был дождь. Точно-точно, был. Гром гремел, и Артем слышал его сквозь сон, вроде даже и вспышки молний отсвечивали на потолке спальни. И трасса темная от дождя, сырая еще, не просохшая.

Из-за поворота показалась маршрутка.

Обычная маршрутка, белая «Газель», с широкой темной полосой грязевых брызг по корпусу над колесами и надписью поверх лобового стекла, начинавшейся с TRANS. Постояла у перекрестка, культурно ожидая, когда огонек светофора сменится на зеленый, а потом неспешно подкатила к остановке.

Номер маршрута прочесть было трудно, да и незачем.

Отсюда, с окраины, трасса ведет прямо в центр, так что мимо офиса не проскочишь. Он поднялся, бабка с юнцом тоже подскочили к машине. На двери было написано: «Открывается автоматически», однако старуха все равно захлопала руками о борт в поисках ручки, что-то забубнила ворчливо под нос. Артем уже знал, свидетелем какой сцены станет в самом салоне: возмущение, вопли «у меня проездной», «я инвалид второй группы, всю войну прошагала». У пацана наушники, ему легче…
Артем хотел сесть на одно из двух мест впереди, рядом с водителем, но вовремя заметил, что там уже занято. Кто-то сидел, отвернувшись от окна так, что виднелась лишь копна темных спутанных волос. Ладно, хрен с вами, подумал он. Поеду с бабкой, послушаю с утра пораньше концерт по заявкам.

Наконец дверь открылась, издав какой-то странный хлюпающий звук — будто кто носом громко сопли втянул. Толстуха в плаще, кряхтя и охая, протиснулась внутрь, затем туда же нырнул школьник. Последним, сплюнув утреннюю мокроту на асфальт, запрыгнул Артем. Дверца закрылась за ним, как крышка гроба.

В «гробу» было тепло. Несмотря на ранний час, салон машины был почти полон. Окинув сонным взглядом нутро маршрутки в поисках свободных мест, он увидел лишь два. Бабка заняла сиденье впереди, оставив жалкий клочок у окошка, куда еще надо было протиснуться между нею и небритым мужиком. Одно из двух сидений рядом с дверью занял юный меломан, на оставшемся месте устроился Артем. В задней части тихо сидела девица не особо приятной наружности, а совсем в глубине угадывались хмурые лица нескольких мужчин, один из которых явный кавказец. Рассматривать спутников не очень-то хотелось, однако факт оставался фактом — в машине было гораздо теплей, чем на улице. Артем решил, что это пассажиры надышали.

— Зря вы сюда сели, — хихикнул вдруг небритый.

— Почему это зря? — всполошилась бабка. — Не туда едем, что ли? Не по Свердловой?

— Туда-туда, — сказал Артем лениво. Меньше всего ему хотелось слушать маразматический бред очередной заслуженной труженицы комсомольских времен. — У них, мать, маршрут один.

— Да, маршрут один, все доедут, — донеслось глухо с водительского сиденья. Артем глянул мельком на зеркальце заднего вида, которое должно было, как обычно, висеть впереди, над рулем. Обычно в это зеркало пассажиры могут видеть своего водителя… но там не было никакого зеркала.

— Зря, — еще раз крякнул небритый и уронил голову. Правой рукой он держался за поручень. Под желтыми ногтями собрались полоски то ли грязи, то ли ржавчины какой-то бурого цвета.
— Да как же так? — опять засуетилась старуха. Полы идиотского плаща громко шуршали по черной обивке, когда толстый зад нервно ворочался на месте. — Мне на Свердлова надо, на оптовку…

— Спокойно, — сказал Артем, стараясь не думать про зеркальце заднего вида, точнее, про его отсутствие. — Не стоит слушать этого… Он же пьяный в задницу, разит за километр.

От небритого и правда сильно и неприятно пахло, причем не столько алкоголем, сколько… да, с отвращением осознал Артем, от мужика несло мочой. Тем не менее ему стало спокойнее, потому что теперь он и сам понял: ну конечно, дядька просто упился до чертиков, до абсолютной потери вменяемости, вот и несет бред. А то, что зеркала впереди нет, так это же просто объясняется — поломалось, треснуло, вот водитель и убрал.

На плечо капнуло. Артем машинально вытер рукой влагу с куртки. Еще одна крупная темная капля плюхнулась рядом с ним на пол.

Это все ночной дождь, на крыше наверняка небольшая лужица собралась рядом с люком. Вот и протекает. Сотни раз он уже терпел такие неудобства.

«Газель» чуть замедлила ход, стала вроде бы разворачиваться.

— Э, куда? Куда? — Сзади поднялся кавказец в спортивном костюме. — Стой!

— Все нормально, — донеслось спереди.

— Что нормально? Куда едем, а?

— Так короче!

В голосе водителя звучал какой-то странный, необычный акцент. Не такой, как у выходца с гор. Звук «р» был раскатистым, как будто угрожающе рычал пес.

— Куда короче? Мне на следующей выходить… — Горец тупо озирался по сторонам.

Маршрутка остановилась.

— Выходи.

— Не надо, — услышал Артем вдруг испуганный шепот. Девица, сидевшая сзади, смотрела широко распахнутыми, полными ужаса глазами. — Скажите ему, чтобы он этого не делал, я не вынесу больше…
Что за черт, подумал Артем, полная машина идиотов. Вот это поездочка.

Кавказец между тем устремился к дверям. Не дожидаясь, пока те откроются, с яростью пнул их ногой, обутой в фирменную кроссовку.

Нога провалилась внутрь.

Артем почувствовал, как глаза полезли из орбит. Школьник справа испуганно взвизгнул и резко вжался в спинку сиденья, так что затычки-наушники выпали из ушей, и стало слышно тихое дребезжание какой-то попсовой песенки. Раздался женский плач. А еще — еле слышное истеричное хихиканье небритого.

— Что за?.. — Человек, который должен был выйти через остановку, тупо уставился на затянутую в дверь конечность.
Обивка будто стала вдруг жидкой, нога провалилась почти по колено. То, что казалось прежде обычным куском железа, прикрытым для порядка листом фанеры, теперь вязко шевелилось и подрагивало, как желе.

Так было секунду. Потом эта полужидкая масса резко свернулась воронкой. Брызнула кровь, человек завопил.

Красные капли, ошметки кожи и мяса попали на лицо старухе, та подпрыгнула от испуга. И конечно, первое, что она сделала после этого, — оттолкнула вопящего от себя (вслед за ногой в кроваво-черное месиво нырнула и рука несчастного). А потом развернулась и заорала сама.
— Водитель, водитель!

— Не стоит этого делать, — попытался остановить ее Артем, но было поздно.

Старуха потянулась рукой к тому, кого звала. Ладонь коснулась обшивки сиденья — и резко отдернулась. Двух пальцев как не бывало. Женщина громко охнула и обмякла на своем месте, закатив глаза.

Машина набирала ход.

— Дядя, что происходит? — Мальчик с наушниками неожиданно оказался совсем рядом с Артемом, прижался сбоку, как будто искал защиты.

— Если б я знал!

— Никто не знает, — просипел небритый из своего угла.

Под ногами у него на грязном, залитом кровью полу корчился и стонал лишившийся ноги и руки кавказец. Умирающий что-то стонал на родном языке, смуглое прежде лицо превратилось в белую как снег маску. Затем изо рта вырвался поток темной крови, моментально впитавшейся в пол «Газели». Рывок! Обмякшее искалеченное тело по пояс затянуло в жижу. Артем невольно поджал ноги к груди — вдруг зацепит?

Еще рывок. Еще.

— Все нормально, едем дальше, — голос с водительского сиденья.

И они поехали.

Молча.

В детстве я очень любила страшные истории. Такие, чтоб до дрожи, до мурашек. Папу просила, чтобы рассказывал, бабушку (по ее словам, она много сверхъестественного в жизни пережила). И фильмы смотрела, чем страшнее, тем лучше. В общем, как любому ребенку, мне было интересно все неизведанное. И да, признаюсь, я и темноты боялась, и бабайки из-под кровати, но это, я думаю, для впечатлительного 10-летнего ребенка — обычное дело.

Мое увлечение паранормальным пошло на убыль лет эдак с 13, а в 17 я совсем забыла, что есть что-то кроме учебы и вступительных экзаменов. Мне казалось, что моя жизнь поделилась на «сплю» и «учусь». Я очень хотела поступить в наш университет, проучиться первый курс, а после продолжить учебу в Германии. Спасибо моим бессонным ночам и репетиторам, я поступила на «экономический» на бюджет чуть ли не в первых рядах, проучилась год, а потом поступила в Германии.

И там я, уже сформировавшийся циник, не верящий ни в какие высшие силы, дедов морозов, бабаек и эльфов, осознала, что неведомые сущности существуют. И им плевать, веришь ты в них или нет.

В самолете из Мюнхена до Дюссельдорфа (там я поступила в университет) я встретилась с очень милой и приветливой кореянкой, которая, как оказалось, тоже собиралась учиться в Дюссельдорфе, но в музыкалке. Мы как-то быстро с ней сдружились, разговорились (хотя та говорила на ужасно ломаном суржике немецко-английского) и как-то в шутку обмолвились, что жилье искать будем вместе. Снимать квартиру на двоих по цене почти равносильно проживанию в общежитии, что заставило меня призадуматься. И уже на вторую неделю проживания в Дюссельдорфе я и Ун Джи (так звали мою корейскую спутницу) начали искать нашу будущую квартиру.

Признаться честно, нормальную недорогую квартиру недалеко от центра было жуть как сложно найти. Плюс, мы с Ун Джи подбирали нейтральное расположение: до моего университета недалеко и до ее музыкалки тоже. Искали, на удивление, не очень долго, недели 2-3, на дворе был июль месяц, и пока не все квартиры были забиты. Я пока кантовалась у моей беременной тети и ее мужа. Сказать, что я днями и ночами грезила об отдельном жилище, значит ничего не сказать.

И так уж получилось, что мои мольбы были услышаны, и мы нашли то, что так долго искали. Небольшая, уже обустроенная 3-комнатная квартирка в старой еще довоенной постройке в спокойном районе, рядом станция U-Bahn (это их так называемое метро), автобусная остановка через дорогу, а на автобусе до наших с Ун Джи вузов минут 15 езды. И самое главное: цена была не скажу, что очень дешевая, но приемлемая. Обычно такие квартиры сдают подороже. Мы еще по этому поводу посмеялись, вот, мол, точно квартира с привидениями или где-то в стене замурован чей-то хладный труп. Смех смехом, да вот только после того, как мы поделили цену пополам, не могли с подружкой нарадоваться, тут за такую цену и с вурдалаками поживешь.

И после этого жизнь пошла как по маслу: в квартирке обустроились, в институте нравилось, время еще и на подработку находила (вечерами официанткой в баре работала), Ун Джи была замечательной соседкой, ничего с ней не делили, жили весело. Да и чего там душой кривить, появился в моей жизни замечательный парень. Я, кажется, впервые влюбилась, к тому же взаимно. Моя жизнь была похожа именно на ту сказку, о которой я так грезила, сдавая выпускные экзамены.

И да, мне ужасно нравилась квартира.

Я в ней себя чувствовала неприлично уютно, даже не знаю как это описать, было такое ощущение, будто, как только я переступаю порог квартиры, меня укутывают в теплое одеяльце, вручают чашку горячего чая и поют колыбельную на ухо. «Первые позывы шизофрении», — смеялся мне в «окошко» Скайпа папа. Ну да, ну да.

Иногда мне даже казалось, будто я сама ее обустраивала, ну, или как минимум брат/сестра близнец. Мебель, окна, ящики — владелец будто бы был маньяком, следящим за моими привычками по поводу расположения всего и всюду. Однако такого ощущения Ун Джи со мной не разделяла. Не скажу, что она жаловалась (я вообще не уверена, что она это умеет), но я прямо чувствовала, что она ощущала себя не совсем уютно.

Три дня в неделю с четырех до десяти вечера я работала в баре и приезжала домой около половины одиннадцатого. А как-то в пятницу я проторчала на работе до 12, был какой-то футбольный матч и бар был заполнен с одной стороны пьяными немцами, а с другой — орущими испанцами. Я написала Ун Джи, что задержусь до закрытия, дождавшись от нее ответного «Ок», и пошла дальше работать. Когда я, уже идя домой (транспорт не ходил, время — половина первого), заглянула в телефон, аж отшатнулась: было больше 30 пропущенных вызовов от Ун Джи. На меня как ведро холодной воды вылили. Я сразу перешла вместо спокойного шага на быстрый и стала набирать подругу, та сразу взяла трубку. Я принялась орать, мол, что случилась, а та тихо и как-то забито на своем ломаном немецком: «Приходи, пожалуйста». А я еще, помню, говорю, куда приходить, домой? А она так же тихо: «Да, быстрее». Так быстро до дому с работы я еще не добегала.

Дома меня встретила белая как смерть подруга, которая стояла и ждала меня прямо у двери в квартиру. Что меня вообще в шок повергло, так это то, что Ун Джи была одета в расстегнутый зимний пуховик, а в руках держала теплую шапку. А на дворе АПРЕЛЬ! На улице где-то градусов 19! Я немного опешила от такой картины и даже как-то улыбнулась нервно:

— Ты чего не в квартире? И в пуховике?

А она ко мне подошла и давай обнимать. И отдельными словами, всхлипывая, бормотать что-то вроде: «Ты мне только поверь. Не сумасшедшая я. Холодно в квартире. И есть там кто-то. Чашку разбил твою». Я думаю, ну все, забрался в квартиру кто-то, мою тетю как-то раз обокрали, теперь и нас с Ун Джи.

— Полицию вызвала? — спрашиваю.

А она на меня как-то удивленно посмотрела и на дверь показала, потом подошла к ней и открыла. Я давай заглядывать: в передней свет горит, обувь аккуратно стоит возле стенки, на вешалке плащ мой висит. Тихо, спокойно. Начинаю подходить к двери, а оттуда холодом таким веет. Я так и застыла. Верьте, не верьте, но как в морозильную камеру зашла. Потом все же перешагнула порог и стою с открытым ртом, смотрю на перепуганную Ун Джи, а изо рта пар клубами идет.

Я в этот момент даже об объяснении этой чертовщины не думала, собрав волю в кулак, быстро прошлась по всей квартире. Все спокойно, окна все закрыты, все на своих местах, не считая вываленного содержимого шкафа Ун Джи (она, видимо, пуховик там искала) и лежащих на полу в кухне осколков чашки. У меня как-то мысль появилась: неужели всю эту ахинею, она придумала из-за того, что мою чашку разбила? А потом заглянула из кухни в коридор: Ун Джи стоит за порогом, в пуховике, испуганно на меня смотрит. Да ну, бред, ненормальная она что ли, чтобы придумывать такое?

Успокоила ее, заверила, что в квартире все нормально, за стол усадила, чайник поставила. Сижу на полу, собираю осколки, потом смотрю — пар изо рта не идет, и рукам как-то не холодно. Стало ощутимо тепло.

Потом Ун Джи рассказала, что решила меня дождаться, сидела за ноутбуком, потом услышала скрип из кухни, как будто дверца шкафа открылась. Зашла: и правда дверца шкафа с посудой приоткрыта, начала ее закрывать, что-то мешает. Смотрит, а там моя чашка дверку подпирает ручкой, решила ее переставить подальше и повыше, а то заденет, разобьет. И (она с такими перепуганными глазами это говорила, что я не сомневаюсь в ее правдивости) Ун Джи уверяла, что специально освободила ей место наверху, поставила вглубь, закрыла шкаф и пошла в зал. Сидела, клацала что-то в ноутбуке, потом смотрит, холодно как-то стало. Зашла в комнату начала в шкафу искать кардиган какой-нибудь. Перебирает вещи, а изо рта пар идет, да холодно, говорит, так стало, аж зубы застучали. Тревожно стало — жуть, она быстро вывалила все вещи, достала пуховик, джинсы, шапку надела. Говорит, испытывала то самое ощущение, когда тебе беспричинно страшно, кровь в висках стучит и прислушиваешься к каждому звуку. Ей постоянно казалось, что кто-то рядом стоит. Пошла в зал, набрала пару раз меня, а в квартире, говорит, невыносимо холодно стало, аж пальцы посинели. Потом внезапно резкий звук из кухни, разбилось что-то. Ун Джи вскрикнула, схватила телефон, забежала на кухню, а там все шкафы закрыты (!!!) и на полу красуется моя разбитая вдребезги чашка. Вот она после этого, крича как ненормальная, с тапками и телефоном в руках выбежала из квартиры. А потом без перерыва набирала меня. Все это происходило примерно между 23:45 и 00:20, все остальное время до моего прихода Ун Джи прождала то на улице, то в подъезде. Она сказала, что так яростно звонила мне потому, что разбитая чашка была с изображением меня и моей лучшей подружки (на чашке был так называемый наш с подругой фотоколлаж), и ей стало как-то не по себе.

Я, конечно, после ее рассказа посмеялась малек, уверила, что чашку она все же могла не так как-то поставить, вот она и выпала (хотя она настойчиво уверяла об обратном), а насчет холода махнула рукой, сказав, что это вентиляционная система шалит (хотя о какой вентиляционной системе могла идти речь, если в нашем доме ее в помине не было). Мне казалось, что я успокаивала не столько Ун Джи, сколько себя. В середине вечера я написала Ане (моей лучшей подруге и дарителю разбившейся чашки), мол, все ли у нее нормально и попросила быть аккуратнее, мало ли что. Предупрежден — значит, вооружен. Потом мы все же перешли с Ун Джи к более веселой атмосфере, посмотрели фильм, поели, но спать легли вместе в ее комнате.

Голос дамочки дрожал. Дамочка нервничала и теребила сумочку. То и дело срывалась на объяснения, что она вообще-то в это не верит. Просто ей страшно.

Я всегда пропускаю мимо ушей эту часть разговора. Иногда всё, чего хотят мои клиенты — это выговориться. Если они заметят, что их слушают, сочувствуют и относятся с пониманием, до них дойдёт вся сюрреалистичность ситуации и нелепость их рассказов. Они поблагодарят за внимание, скажут, что они позвонят мне в самое ближайшее время и уйдут. Этот алгоритм они могут повторять годами. Если их слушать.

Так что когда разговор доходит до того места, где мне говорят «вообще-то я в это не верю, но в моей квартире происходит что-то непонятное, и я не могу это объяснить...» — я начинаю думать о вечном. Тогда клиент распаляется, пытается меня заинтересовать, красочно описывает, какие именно скрипы он слышит по ночам и что именно ему померещилось в зеркале.

— ...и тогда я поняла, что это скребутся с другой стороны окна, понимаете? С другой! А я живу на пятом этаже, — дамочка выразительно и многозначительно смотрит на меня, ожидая реакции. У меня нет реакции. Я просто жду того момента, когда можно будет назвать сумму и договориться о выезде на дом.

— Вы ведь приедете ко мне, да? Я заплачу. Сколько вы берёте?

Я называю сумму и записываю её адрес.

— Я подъеду завтра. Вы впустите меня в дом и уйдёте. Так надо.

Мой напарник считал, что это всё нужно говорить многозначительно и загадочно. Но я использую такой буднично-холодный тон. Это работает лучше.

Дамочка часто кивает головой, бубнит своё «досвиданьяспасибодозавтра», я ухожу.

Разумеется, я не буду ни к чему готовиться. Раньше, когда я работал в паре, мне приходилось это делать. Мой коллега относился ко всему этому почти так же серьёзно, как и клиенты. Рисовал на себе защитные знаки, медитировал, собирал всякие глупые вещи в свою сумку. У него даже было завещание, в котором указывалось, как именно нужно уничтожить его тело, если он умрёт при странных и невыясненных обстоятельствах. На меня это давило, и мы прекратили сотрудничество.

* * *

Квартира дамочки мне сразу не понравилась. У всех людей, которые пользуются моими услугами, странные представления о том, как должен выглядеть дом. Это всегда нагромождения предметов. Или неуютно подобранные тона интерьера. Всегда есть что-то неправильное и неуловимое. Моя главная задача — понять, что именно заставляет чувствовать опасность, и не позволить неудачному дизайну управлять моими страхами.

Дамочка мнётся на пороге, спрашивает, точно ли я хочу остаться совсем один, нехотя вытаскивает из истерзанной сумочки мой аванс и, наконец-то, уходит.

На самом деле странно, что при всех этих скрипящих половицах, громоздких шкафах и прочих прелестях домов с привидениями, клиентка боится именно скрежета по окну.

Я выключаю свет и жду. Мерзкое хихиканье вырывает меня из полудрёмы. Оно раздаётся совсем близко, из-за окна. Словно кто-то прижался губами к щёлке между рамами, специально, что бы разбудить меня смехом.

Я почти уговорил себя, что мне показалось, когда я услышал тот самый скрежет. Я смотрел в пустое окно и слышал, как кто-то медленно ведёт когтями от одного угла стекла до другого, по диагонали. А затем, перебирая пальцами, стучит ими по стеклу.

Поборов страх, я подошёл к окну. Не буду врать. Мне пришлось собраться духом, чтобы открыть его и выглянуть наружу.

Никакой ветки там не оказалось. Краем глаза я заметил тень, скользнувшую внутрь. Мерзкий смех раздался уже внутри комнаты. Меня прошиб холодный пот.

А потом я заставил себя закрыть окно.

* * *

Я снимал с себя человека, которого носил как костюм уже несколько лет, с самого начала успешной карьеры охотника за призраками. Людской образ мышления и человеческие страхи слезли с меня вместе с телом.

Та женщина пригласила меня в свой дом и ушла. Теперь я здесь хозяин. И что бы ни пробралось внутрь этого дома, оно не уйдёт без моего разрешения.

* * *

Тонкие когтистые лапки дёргались в агонии, крючась на потемневшем паркете даже после того, как я их отгрыз от тела. Вкусные лапки.

Выгодная сделка.

Автор: Кот Аморфный

Даже не вспомню, что нас занесло на то болото. Просто кто-то (может, даже и я) сказал, что можно попытаться срезать путь, и мы свернули с перегретой солнцем бетонки, проломившись прямо через кусты на вполне приличную, засыпанную сухим песком тропку, которую было хорошо видно с дороги. Песок, правда, быстро закончился. Тропка сначала ощетинилась желтоватой болотной травой, а потом и вовсе захлюпала грязью, но, в принципе, оставалась вполне проходимой — в самых неприятных местах на неё даже была заботливо уложена деревянная гать — видно, что старая, но ещё достаточно крепкая, чтобы можно было спокойно пройти, не проваливаясь по щиколотку в перепрелую торфяную кашицу. Потом идти стало хуже, но мы понадеялись, что это ненадолго, а потом просто уже оказалось слишком далеко возвращаться — с вещами, велосипедами и в надвигающихся сумерках, по ненадёжной и плохо различимой в темноте тропинке — и мы упорно продолжали двигаться по ней в том же направлении (я мысленно в который раз попрощалась с почти новыми кроссовками) — должна же она хоть куда-то выводить!

Она и выводила. То есть, когда-то выводила. Я не знаю, был ли это какой-то охотничий домик, жилище лесника — зачем и кому может понадобиться строить дом прямо посреди болота, где на много километров вокруг нет другого жилья? — но выглядел он как обычный дачный двухэтажный дом. Даже, кажется, яблонька росла под окнами, правда, теперь уже засохшая, а кусты возле остатков забора, выкрашенного облупившейся голубой краской, вполне могли быть выродившейся смородиной или крыжовником. Стёкол в окнах, конечно, давно не было, а сами оконные проёмы были забиты досками крест-накрест, дверь была снята с петель (кажется, мы прошли по ней какое-то время назад, перебираясь через очередное топкое место). Мы остановились посоветоваться.
Мы — это, собственно, я, Руслан и Маринка. Мы вообще не планировали забираться так далеко, но так получилось, что дорогу до озера толком не помнил никто, а купаться, в общем-то, хотелось меньше, чем посмотреть, куда выведет во-он тот поворот. Или вот этот. Или ещё... В общем, когда я проколола колесо, было уже вполне ясно, что возвратиться затемно мы так и так не успеем. А потом эта тропинка, которая вроде бы всё время вела в правильном направлении, но вместо того, чтобы срезать большую петлю, которую закладывала бетонка вокруг старого военного полигона, и вывести на неё же ближе к Мурманскому шоссе, тянулась и тянулась через бесконечную цепочку торфяных болот — почти без открытых бочагов, но с топкой, затягивающей по колено и дальше, стоит только сойти с тропинки, подушкой из перепрелых корней и остатков растений, под полуметровым слоем которой — чёрная ледяная вода, и не знаешь, сколько её — два метра? Четыре? Восемь? Этот верхний слой кое-где спокойно выдерживает вес не только человека, но и автомобиля — а кое-где проваливается, расползается под ногами настоящей трясиной. Мы в такие места не лезли, конечно, шли по тропе, но видно было справа, где заканчиваются кочки с ещё зелёной клюквой и пушистыми кисточками белоуса и начинается топь. Слева зато даже мелкие сосенки попадались — значит, идти совсем безопасно.

Вот и дом этот по левую руку стоял, вроде как на пригорке. Темнеет у нас летом, конечно, поздно, но в отсутствие электрического освещения вдруг оказалось, что в половине двенадцатого ночи в лесу на болоте довольно-таки темно, так что дорогу было уже толком не различить, и я все ноги ободрала о коряги. Маринка с Русланом тоже, наверное, но на них хотя бы плотные джинсы были, а я, как самая умная, в шортах поехала. А тут ещё снизу, с болота туман наползать начал, густой такой, слоистый и холодный-холодный! Это, пожалуй, всё и решило: одеты мы были совсем по-летнему, а похолодало в низине резко, градусов, наверное, до восьми. У Руслана были с собой спички, но разводить костёр, сидя в луже по щиколотку — не самая простая задача.
В дом, признаюсь, идти не хотелось. Не то, чтобы было страшно или что-то такое — скорее, противно: неизвестно, кто там ночевал и что после себя оставил, доски, опять же, прогнившие... Но мёрзнуть на улице хотелось ещё меньше. Мы оставили велосипеды у боковой стены, даже не пристёгивая — кому тут на них зариться-то? — Руслан пошёл смотреть, подойдут ли доски от забора для костра, а мы с Мариной зашли внутрь.

В доме оказалось на удивление сухо и пахло не прелым деревом, как можно было ожидать, а чем-то вроде средства от моли. Такой слабый, навязчивый, раздражающий, но, в общем-то, не вызывающий отвращения запах. Под ногами зашуршала бумага — что-то типа старого календаря, кажется, в темноте было не рассмотреть. Входная дверь открывалась сразу в комнату, без прихожей или сеней. В глубину дома вела ещё одна дверь, на этот раз целая, но мы туда заходить не стали, оставили на утро, когда будет светлее. Мебели почти не было, только Марина наткнулась в темноте на остов стула — сломанного, без сиденья и части спинки. Мы кинули рюкзаки в угол и расстелили куртки прямо на полу. Потом вернулся Руслан с небольшим листом жести и охапкой сучьев: доски оказались слишком сырыми, а вот яблоневые ветки подошли в самый раз — и стало даже как-то уютно.
Спать я не могла. Болели уставшие мышцы, воздух у костра был слишком горячим, обжигал кожу, но при этом дальняя от огня половина тела мёрзла всё равно. И сам огонь без присмотра оставить тоже было страшно: стены хоть и сырые, а вдруг вспыхнут? Почему мы вообще не договорились, что кто-то будет за огнём следить?..
— Я пить хочу, — вдруг тихо сказала Марина. Она, оказывается, тоже не спала: лежала на спине, глядя в потолок.
Пить действительно хотелось: мы, дураки, взяли с собой на троих только маленькую «спортивную» бутылку с водой, которая закончилась ещё часов шесть назад. Идиотская ситуация: сидеть посреди болота и мучиться от жажды, но пить тёмную, отдающую метаном болотную воду сырой никто из нас пока не решился, а кипятить было не в чем, так что мы ещё днём решили перетерпеть, пока это возможно.

Но, чёрт, как же, действительно, хочется пить. Я полежала ещё какое-то время, и тут меня осенило.

— Марин, — говорю. — Тут же кухня, наверное, есть!

— Ммм? — отзывается.

— Чайник. Там наверняка есть какой-нибудь чайник, или кастрюля, или хоть миска жестяная. Можно воды накипятить!
— Думаешь, осталось что-то? — спрашивает, но я-то вижу, что ей эта идея нравится.
Короче, повертелись мы ещё, поперешёптывались, и пошли этот клятый чайник искать вдвоём. Телефоном себе подсвечивая. Конечно, стоило бы до утра подождать, но пить-то сейчас хотелось.
Кухня нашлась на удивление легко. Свет от телефонов выхватывал перекошенные шкафчики на стенах, ржавую раковину с самодельным рукомойником над ней, слегка колченогий стол, на котором даже клеёнка лежала то ли в синий, то ли в зелёный цветочек. Даже газовая плитка на две конфорки была, резиновый шланг от нее уходил куда-то в дырку в стене, видимо, к газовому баллону. Повертевшись по сторонам, я присоединилась к Маринке, которая уже обшаривала шкафчики. В основном они были пустые и пыльные. Углы были затянуты какой-то густой белой то ли плесенью, то ли паутиной. Присмотревшись и посветив по сторонам, я обнаружила такую же паутину во всех углах комнаты. Меня аж передёрнуло от отвращения. Я паутину терпеть не могу, а тех, кто в ней живёт — ещё больше. А темно же, не видно ничего! Может, оно уже по мне ползает! И, конечно, сразу почувствовала прямо всей спиной: так и есть, ползает, пакость такая! Умом-то, конечно, понимаю, что нет, но... в общем, говорю:
— Пойдём отсюда, а? Нет тут ничего
А Маринка отвечает:
— Погоди, я миску нашла.
И по локоть в нижний шкафчик руку пихает, прямо в эту самую дрянь!
— Это не паутина, — говорит. — Плесень всё-таки. Скользкая.
— Фу, — говорю ей. — Пошли!

Руслан так и продрых, как мы его оставили. Мы веток в костёр ещё подкинули, угольки на железку собрали от греха, и стали миску рассматривать. Она вроде даже целая оказалась, но грязнющая! Я поняла, что из этого пить не буду ни при каких обстоятельствах. А Маринка ничего, сказала, мол, отмою сейчас. Я ей:

— Куда отмоешь, ночь на дворе, в болото провалишься!

Отговорила, в общем. Поставили мы миску в угол и легли досыпать. То есть, я легла, Маринка осталась за костром следить и руки от кухонной пакости влажной салфеткой оттирать.
Часа через три проснулась от Руслановой ругани и холода. Светало уже, костёр прогорел и потух, только железяка, на которой мы его разводили, ещё тёплая оставалась. Спросонья мне показалось, что в комнату каким-то образом среди лета намело снега. Всё вокруг — пол, стены, наши сумки были затянуты белой плесенью. Длинные, сантиметров по десять, нити оплетали доски и вплотную подобрались к рукавам курток, на которых мы спали.
Плесень пахла резко и сладковато. Мы, матерясь и брезгливо морщась, перетрясли рюкзаки, что-то повыкидывали, остальное кое-как отмыли в болоте. Найденную ночью миску не рискнула трогать даже Маринка, мы подхватили велосипеды и, посовещавшись, решили возвращаться по собственным следам. К началу одиннадцатого мы выбрались на бетонку в том же месте, где сошли с неё вчера вечером.

Автор: Олег Кожин

Первый раз в своей небольшой, всего лишь шестилетней жизни, Пашка Кольцов справлял Новый год вне дома. Пока еще, в силу младости лет, он слабо понимал, для чего нужно, оставив родные стены, ехать через весь город на такси к друзьям родителей. Не то, чтобы Пашка имел что-то против семьи Жулиных — дядя Коля, например, всегда обращался к нему, как к взрослому, и руку жал тоже по-взрослому крепко, с уважением, а тетя Рита очень вкусно готовила — не так вкусно, как мама, но вкусно. Однако покидать ради этого квартиру перед самым долгожданным праздником? Оставить любимые игрушки, приставку и огромный аквариум с папиными рыбками?

Тем не менее, Пашка не капризничал. Понимал — негоже. Взрослый уже, через год в первый класс пойдет! К тому же, какая-никакая, а компания обещалась — сын Жулиных, Володька. Был Володька старше Пашки на целых два года, что делало его недосягаемость просто заоблачной. Пашке он совершенно не нравился — толстый, капризный, наглый. Но зато Вовка обладал просто чумовой коллекцией трансформеров, и, находясь в хорошем настроении, охотно брал в игру своего гостя. Ну и ко всему прочему родители обещали посидеть в гостях всего часок-другой, а по возвращению домой обеспечить Пашке полный и безоговорочный доступ к видеоиграм.

Сказать, что Пашка расстроился, когда узнал, что домой они сегодня не успевают, значит, не сказать ничего. Ну никак не успевают! Автобусы уже не ходят, а на робкое предложение вызвать такси, папа туманно пробормотал что-то о небезопасности ночных поездок. Апогеем несправедливости стало то, что через пару часов детей начали укладывать спать.

— Я Володькину пижамку достану, — захлопотала тетя Рита.

— Не надо, — сказала Пашкина мама, — я все взяла.

Вот тут-то Пашка поразился коварству родителей. Значит, они собирались вернуться домой через пару часов, но при этом захватили его пижаму? В голове не укладывалось! Мало того — зубную щетку — и ту взяли! Спать, естественно, пришлось на одной кровати с Вовкой. Места, правда, хватало, но все равно, перспектива эта Пашку радовала слабо. Вовка поначалу попытался закатить истерику, но дядя Коля показал ему здоровенный, покрытый короткими рыжими волосами кулак, и Вовка испуганно втянул надутые было щеки. Отца он боялся и перечить ему не смел.

Новый год пошел насмарку. Вместо обещанной ночи за приставкой предстояло спать в одной кровати с вредным Вовкой. Пашка твердо решил пережить это кошмарное время как можно быстрее и безболезненнее. Послушно натянул пижаму, пожелал спокойной ночи родителям и Жулиным, забрался под одеяло — ему выдали свое одеяло, и хоть это радовало по-настоящему. Вопреки сомнениям и терзаниям по поводу родительского вероломного поступка, сон пришел почти сразу, стоило только лечь и прикрыть глаза.

— Это хорошо, что ты с краю, — засыпая, пробормотал Вовка.

— Почему? — спросил Пашка, не разлепляя глаз. Он повернулся к Вовке спиной и, просунув руку под подушку, уткнулся лицом в свежую, пахнущую порошком и отбеливателем наволочку.

— Когда оно из-под кровати полезет, сначала тебя схватит, — Вовка громко и протяжно зевнул. — А я закричу, и меня мамка с папкой спасут.

После этого он отвернулся к стене лицом и, бросив за спину глухое «спокночь», тихонько засопел.

— Спокночь, — эхом отозвался Пашка.

Однако заснуть так и не смог. Сон как рукой сняло. Что-то неладное начало твориться со зрением. Комната невероятным образом раздвинулась — теперь от кровати до двери было метров пятьдесят, не меньше. Где-то там, вдалеке, угадывался изящный, тонконогий письменный стол, на котором стоял приглушенный до минимума ночник. Свет его слегка разгонял темноту, мягко выделяя из нее фигурки стоящих на столе трансформеров во главе с Оптимусом Праймом, Вовкиным любимцем. Только сейчас казалось, что не игрушки это вовсе, а коварные маленькие гремлины. Пряча лица во тьме, они ехидно ухмылялись и, потирая сухонькие чешуйчатые ручонки, шептались писклявыми голосами. Они ждали, пока мальчик заснет, чтобы тихонько подобраться к нему и перегрызть горло своими острыми, как шило, крысиными зубами.

Вздрогнув, Пашка машинально натянул одеяло до самого подбородка. Надо было отвлечься, перестать думать о всякой чертовщине. Напрягая глаза, мальчик принялся напряженно всматриваться в небольшое пятно тусклого света, что разливалось вокруг настольной лампы, выхватывающей из темноты детали забитого разным хламом органайзера, стопку учебников и рамку для фото. Самого снимка видно не было. Впрочем, Пашка не очень-то хотел его видеть. В нынешнем состоянии, когда вот-вот из-под кровати появится нечто, чтобы схватить и уволочь его в подкроватную темень (возможно, по пути пожирая еще живого, трепыхающегося), мальчику казалось, что с фотографии на него посмотрит вовсе не Вовкина бабушка, а мерзкая старая карга с ожерельем из человеческих ушей на тощей сморщенной шее.

От таких фантазий Пашке стало совсем неуютно, и он опасливо перевел взгляд на окно. Оно находилось еще дальше, чем стол, чуть ли не на другом краю мира. Шторы были открыты, поэтому немного света с улицы проникало и на шестой этаж. Горели фонари и многочисленные гирлянды, отбрасывая зарево в окна близстоящих домов. То и дело по потолку, словно летающая тарелка, проплывал отраженный свет фар опоздавших к новогоднему столу автомобилистов. Света было немного, однако его вполне хватало, чтобы увидеть, как сидящий в кресле у окна огромный плюшевый медведь заинтересовано подался вперед, с интересом кося на Пашку блестящим пластмассовым глазом. Хищным. Голодным.

Медведь не шевелился, но Пашка твердо знал — стоит закрыть глаза и в следующий раз, когда он их откроет, медведь будет немного ближе. И так до тех пор, пока в какой-то момент на тебя не навалится тяжелое, мохнатое, пахнущее немытой шерстью и лесом. И это будет последнее, что ты почувствуешь. Именно почувствуешь, не увидишь. Потому что это вгрызется своими огромными зубами прямо тебе в лицо.

Всхлипнув, Пашка с головой нырнул под одеяло. Мучительно хотелось разбудить бесчувственного Вовку но, едва представив, с каким снисхождением посмотрит на него этот маленький вредный толстяк — трус, детских страшилок испугался, ха! — Пашка тут же передумал. Уж лучше вот так трястись под одеялом, чем выслушивать насмешки глупого Вовки.

Ночь растянулась немыслимо. Черная, как застывший гудрон, и такая же тягучая, она обволакивала сознание, предлагая уснуть сладко и беззаботно. Убаюкивала, чтобы потом, в темноте, придушить, придавив черным звериным телом. Новый год грозил перерасти в постоянное ожидание этого, которое затаилось под кроватью и только и ждет, когда жертва расслабится. И вот тогда…

* * *

Проснулся Пашка оттого, что почувствовал — в комнате он не один. Нет, конечно, был еще Вовка, мирно сопящий в две дырки. Он попытался привычно-вальяжно раскинуться на полуторной койке, но уперся в своего нечаянного соседа, да так и замер вполоборота в странной неудобной позе. Пашка даже с закрытыми глазами ощущал присутствие — тепло его мягкого бока, тихое дыхание, прерываемое изредка не менее тихим причмокиванием. Но спинным мозгом, обострившимся восприятием, он знал, что рядом стоит кто-то еще. Совсем близко. Склонившись, с интересом разглядывает маленького мальчика. И самое ужасное — ночного гостя совершенно не интересует развалившийся на кровати Вовка.

Вне всяких сомнений, это оно! Именно поэтому липкий взгляд ни разу не переполз на Вовку. Оно знало, что успеет схватить только того, кто с краю. Его — Пашку.

Миллион мыслей пролетел в перепуганном мозгу, — спрятаться под одеяло, затаиться? Притвориться мертвым? Не поможет! Пашка прекрасно понимал, что ни одеяло, ни даже самая прочная броня не спасут от когтей этого. И да, оно утащит Пашку, будь он хоть трижды мертвым. Еще бы! Оно наверняка любит «лежалое» мясо! Пашка дернул пересохшим горлом, пытаясь проглотить отсутствующую слюну. Понял, что родителей он не дозовется — все, что сейчас могло сорваться с пересохших губ, оказалось бы не громче комариного писка. Тварь услышит, родители — нет. А может, пронесет? Может, оно сегодня не голодное? Постоит да уйдет? Но Пашка понимал, что оно всегда голодно. И именно потому так ужасно. В подтверждение его мыслей колыхнулся воздух — это ночной гость склонился ниже. Пашка застыл, не в силах пошевелиться, парализованный, беззащитный. Вот что-то приподняло подушку и, шевельнувшись, словно устраиваясь поудобнее, мягко поползло вперед. Это оно просовывало свою когтистую лапу, чтобы удобней схватить лежащего с краю мальчика. Невидимая лапа застыла как раз под Пашкиным лицом. Секунду назад она ползла и вот остановилась. Пашка осознал — сейчас! Сейчас оно сдернет его с кровати! Действовать нужно сию минуту!

И тогда он, собрав всю оставшуюся смелость, что было сил ударил по страшной руке. Одновременно Пашка открыл глаза и, уставившись на склонившийся над ним черный силуэт, попытался закричать. Как он и предполагал, хватило его только на полузадушенные, перепуганные всхлипы.

Тварь отдернула лапу, воскликнув что-то удивленно, затем склонилась над мальчиком и, легко переборов вялое сопротивление, подхватила и подняла его к своей скрытой во тьме морде.

Автор: Перепелица Олеся

23 АПРЕЛЯ 1986 ГОДА

Кот Васька довольно мурчал, свернувшись клубочком на подоконнике и подставив пушистую морду теплым лучам вечернего солнца. На кухне закипала вода в большой белой кастрюле в горошек, а свежевылепленные пельмени аккуратными рядами лежали на деревянной дощечке.

Уже немолодая женщина в зеленом домашнем халате тщательно оттирала пыль и залипшие следы с поверхности черного, старого и местами побитого радио. Чихнув от клубящейся пыли, она кинула взгляд на часы и засуетилась. Быстро смахнув остатки грязи, домохозяйка прокрутила колесико и поправила антенну.

С хрипом радио поймало сигнал и начало трансляцию то ли «Литературной публицистики», то ли «Литературных чтений». Впрочем, женщину это не волновало, она уже вернулась на кухню и ловко закидывала пельмени в кипящую воду, лишь краем уха слушая передачу.

— ...Но вот, наконец, показалась кухарка с блинами. Семен Петрович, рискуя ожечь пальцы, схватил два верхних, самых горячих блина и аппетитно шлепнул их на свою тарелку. Блины были поджаристые, пористые, пухлые, как плечо купеческой дочки...

Из коридора донесся звон ключей и скрип открывшейся двери, а уже через минуту из гостиной прозвучал усталый мужской голос.

— Все, Лена у твоей мамы. Та счастлива посидеть с внучкой, но только до следующих выходных. Ты что, блины жаришь? Вкусно пахнут!

— Какие блины? Пельмени,— отмахнулась женщина.— Подожди пару минут и будут готовы.

— А что это за чудо техники?

— Ты про радио? Не поверишь, Людка, сплетница из соседнего дома, подарила. Просто так отдала — сказала, что не надо им такое старье. Между прочим, отлично выглядит и работает.

— И вкусные передачи транслирует. Запах блинов аж чувствуется.

* * *

20 АПРЕЛЯ 2014 ГОДА

В чулане скопилась целая груда хлама, так и норовящая упасть вниз и завалить насмерть любого искателя древностей. Чихая от пыли, брюнетка в спортивном костюме осторожно пыталась поднять холщовый мешок, забитый непонятно чем.

— И где эти туфли? — вслух пробормотала она и вдруг натолкнулась рукой на что-то угловатое. — Черт. Сколько же мусора. Это радио, что ли?

Придерживая плечом шаткую конструкцию из вещей и обломков мебели, девушка с трудом вытащила старый, даже древний на вид, радиоприемник. С любопытством брюнетка подула на него, вызвав маленькую пылевую бурю.

— Ну, что нашла? — со смехом выдохнул жующий бутерброд парень. — Это что?

— Радио. Не видишь, что ли? Слушай, да оно, наверное, еще моей бабушке принадлежало!

— Какой бабушке? Из Саратова? Что здесь делают ее вещи? — не понял жених, на секунду отрываясь от еды.

— Да нет, другой бабушки. Здесь куча ее вещей, — осторожно устанавливая технику на трюмо, пояснила девушка.— Интересно, будет работать?

— Ты не говорила, что у тебя другая бабушка есть.

— Ага, моя мама из пробирки родилась. Была бабушка, но я ее не застала. Да и маме было лет шесть, когда та скончалась. Вообще странная какая-то история — у нас в семье не особо вспоминают,— брюнетка с любопытством выпрямила антенну. — Включи, а?

Радио захрипело, из динамиков сквозь шипение стали прорываться голоса.

— ... С добрым утром и хорошим днем! По этому многоголосому хору вы, дорогие радиослушатели, можете судить о том, как много гостей собралось в нашей студии...

— Это что? «С добрым утром»? Это радио еще и советские передачи транслирует? — хмыкнула девушка. — А ну, поймай что-то еще.

— ...Петро Перу означает начало новой эры в истории их родины. Это первая государственная компания, ныне принадлежащая перуанцам, — из динамиков полилась мелодичная игра скрипки, а женский голос с расстановкой продолжил. — Сто пятьдесят лет тому назад после долгой и кровопролитный борьбы, длившейся больше двух сотен лет, мужественные и свободолюбивые перуанцы изгнали испанских конкистадоров...

— Слышу привет из СССР, — хмыкнул парень. — Похоже, снова на «Ретро-Fm» попали.

— Ты чувствуешь?— внезапно спросила девушка, сморщив нос. — Чем это запахло? Как гнилью, или дохлятиной. Фу.

— Только не говори, что снова трубу прорвало. Черт! Действительно. Или забродило, или завонялось. У нас мясо не пропало?

— Иди трубы смотри, горе-инженер! И окно открой. Душно что-то.

* * *

29 АПРЕЛЯ 1986 ГОДА

В комнате витал запах медикаментов, а из туалета доносились хрипы, вперемешку с кашлем. Женщина стояла на коленях перед унитазом и ее нещадно выворачивало. Привычно бледная кожа приобрела яркий красноватый оттенок, а руки, слабо цепляющиеся за белый бортик, подрагивали от накатывающих судорог.

Женщина с трудом пыталась встать, но ноги не слушались, а очередной спазм скручивал желудок. В голове, охваченной странной апатией, все-таки проносилась мысль, что нужно дойти до телефона. Нужно позвать на помощь.

Домохозяйку снова вывернуло, а ее голова закружилась, как от безумной карусели. Она не могла даже встать и крикнуть.

В гостиной, на полу рядом с потухшим, но еще теплым радио лежал Васька. Солнечные лучи играли на пушистой мордочке, но кот не шевелился.

Он не дышал.

* * *

28 АПРЕЛЯ 2014 ГОДА

В квартире, в кои-то веки, было тихо и ничего не мешало девушке сосредоточиться на написании отчета. Ничего кроме жуткой усталости от недосыпа и полнейшего нежелания что-либо делать.

Подавив зевок, девушка кинула взгляд на старое радио, стоящее на полу. Подарок из прошлого отличался странностями и явно приносил несчастья. Мало того, что единственные радиостанции, которые он ловил, относились к «Ретро-Fm», так еще и в квартире с появлением раритета начался полнейший дурдом.

То ли из труб стало вонять гнилью, то ли из-под пола. Вода приобрела соленый привкус. А после того, как девушка попала на программу об отчете о развитии сельского хозяйства, вонь в квартире стала невыносимой. Как ни принюхивались, а понять, откуда воняет навозом, молодожены не могли.

— Починил бы трубы по-человечески, — в ход своим мыслям, пробормотала девушка и, повинуясь внезапному порыву, подошла к радио.

Оно включилось легко, и брюнетке даже не пришлось ловить радиостанции. Сквозь хрипы прорывался звонкий женский голос.

— Внимание! Внимание! Уважаемые товарищи! Городской совет народных депутатов сообщает, что в связи с аварией на Чернобыльской атомной электростанции, в городе Припять складывается неблагоприятная радиационная обстановка...

Дослушать девушка не смогла, так как ощутила резкий, тошнотворный спазм, скрутивший желудок. Она рванула к туалету и, рухнув на колени, мгновенно вырвала.

Голова закружилась. Сглотнув вязкую и горькую слюну, брюнетка дрожащими пальцами схватилась за бортик унитаза.