Evgesokolov

Клуб Параграно

- Две минуты до выхода, - голос админа звучал из мониторов глухо - наверняка опять запивает кокос пуэром, отвернув башку от микрофона, - джазз-банд, пять человек, все на месте?

- Да, да, есть, да, тут.

- Минута десять секунд до выхода, дезки - пошли.

«Дезки» - две маленькие вьетнамки с мойками кёрхер обрызгали нас дезинфицирующим составом Crown и исчезли.

- Тридцать секунд, даётся обратный отсчет.

Из мониторов занудело: двадцать шесть, двадцать пять, двадцать четыре…

Я был против этого контракта, клянусь Ямахой. Ничего и не предвещало, как говорится - лето выдалось хреновое, ни одного концерта, а тут предложение со сказочным гонораром, шикарный клуб; в общем, мамона, бес тщеславия и утренняя сухость во рту попутали. А нужно-то было всего один раз выступить на вечерней «солянке» в клубе Параграно на замене - и вот уже наш бенд два года там работает, «играя по пятницам джаз на основной сцене» - так сформулировано в контракте, который, как считается у музыкантов, я подписал; но на самом деле, я просто нажал не тот «ок» в своём смартфоне, увидев сумму в платёжке.

Все знают клуб Параграно: огромный монстр на берегу моря, построенный Джоаном Гангом, с лучшими концертными программами в городе, с интерьером в стиле «пи..дец как модно», про свет и звук я и не говорю, сами видели.

Казалось бы. Хули еще надо? Говорю я своим музыкантам. Работа - раз в неделю. Гонорары как у Челентано. До и после нас - стинги-хуинги. Престижно. В течение двух лет именно с таких разговоров начинались наши репетиции. В перерывах курили и обсуждали в основном контракт, множество пунктов которого позволяло растягивать дискуссию до бесконечности - его составляли профессионалы своего дела. Сегодня солировал пианист Хал со старой темой:

- Ну что это за бл..дское условие такое - «не покидать пределы клуба в период действия контракта»? А? Два года и что? А сколько ещё? По тундре, по широкой дороге? А вот это: «срок контракта не определен временем, но считается среднесрочным и зависит от поправок, которые в скором времени примет совет директоров»? Чувак, ты нафуя подписал эту лажу? - это уже лично мне.

Хал любил быстрый темп, но фразы из вопросов были немузыкальны, и складывались в старый шлягер с подвешенной доминантой. Ритм держали барабанщик Альберт и басист Лель - они играли и говорили на автомате, оба были семейные, в возрасте и курили айкосы. Работа их устраивала - эффект замкнутого пространства (ЭЗП) позволял почти не тратить заработанные бабосы, чему способствовали бесплатные завтраки - шведский стол в режиме накрыто все что хочешь, параграф №22/1. Альберт, к тому же был паталогически пунктуален, слова «контракт», «физическое лицо», «в том числе» и всякая такая х..йня доводили нашего барабанщика до оргазма, позволяя экономить на местных проститутках.

Молодая певица курила молча, в разговоры не вступала, она была беременна - всё тот же эффект замкнутого пространства. Певица приехала с Коста-Рики, и ей тоже всё нравилось - здесь беременным полагалась отдельная комната с душем в отличие от нас - мы жили в боксах по двое, а душ был по коридору направо. Этот пункт тоже имелся в контракте, даже не сомневайтесь.

Началось всё раньше, четыре года назад в двадцать-двадцать, когда вдруг все мировые СМИ в режиме нон-стоп запустили песню The Crown в исполнении мега-звезды Люциды. Песня, я вам скажу - так себе, но мощь пиара поражала, появились многочисленные ремейки - рингтоны, а потом появился реальный вирус «Корона», которым, если верить данным ВОЗ, переболело половина шарика. Вирус проникал в мозг человека, заставляя инфицированного идти в магазин «Всё для домашнего театра» - там больной покупал корону из позолоченного пластика и надевал себе на голову. Если короны в магазине не было, больной погружался в меланхолию, закрывался в холодильнике и через некоторое время умирал от пневмонии. Такова была симптоматика в целом, что же касается устройства мозга человека, то это - к Татьяне Черниговской.

Первое время вирус не мешал музыкальному бизнесу, наоборот, на музыкантах начали появляться короны разных цветов, что нравилось публике, которая уже к тому времени была вся больная на голову. Сначала эти шутовские шапки от дольче энд габано появились в гардеробах звёзд шоу-бизнеса, потом у «классиков» - от зары, чуть позже коронами из ашана обзавелись все лабухи планеты. И вот тогда контракты были пересмотрены - на работу стали принимать только тех, кто переболел и снял корону с головы; чтобы не было рецидива, вводились жесткие, в стиле фанк, правила, в том числе добровольная вакцинация в обязательном порядке. Чем круче был клуб, тем больше пунктов было в договоре. Параграно по степени санитарно-изоляционных мер соответствовал параметрам А666 - самой высшей.

С утра до ночи по всему клубу перемещались уже знакомые вьетнамки с кёрхером и вонючим дезраствором, распыляя его с видимым наслаждением. В курилке говорили, что в раствор добавляют мельдоний для неподдельной любви к труду, но я знал наверняка, что сыпали туда обычный копеечный кокс, продающийся в любом киоске «за периметром», как говорит наша певица. Каждый день мы проходили медосмотр, термосканерами были уставлены все помещения, пахло анатомическим театром - надёжно, основательно.

На всю эту лажу мы перестали обращать внимания уже через месяц пребывания в Параграно, тем более всё, что нужно для счастливой и весёлой жизни здесь имелось - тут она ничем не отличалась от той, снаружи. Самые популярные сферы услуг, продажа алкоголя круглосуточно, доставка еды, разрешение на пользование смартфоном по стандарту «А», то есть в полном объёме, с правом выхода в интернет - все эти приколюхи здесь присутствовали. Нельзя было только искупаться в море, которое было рядом, за тонированными стёклами - мешал ЭЗП.

Я жил в одном боксе с пианистом, старым приятелем - мы с ним работали еще со времён Империи, отыграв на пару бессчётное количество халтур. До недавнего времени Хал пребывал философом-циником, последователем Антисфена - обычное дело у музыкантов, ничего особенного, но как-то угораздило его отыграть халтуру на съезде запрещенной партии под управлением блогера Павлика. После этого пианист купил томик уголовного кодекса, талмуд Маркса «Капитал» и увлёкся малой политикой, тем самым пропав для приличного общества.

Au fait, меня Хал в тот раз кинул, отыграв роковую халтуру с Хромым Герой - саксофонистом из ансамбля городского общества слепых, который в отличие от пианиста, получив свою долю, проникся к политике, а особенно к Павлику полным отвращением, а будучи в подпитии, всегда произносил смутные угрозы в адрес оппозиционной партии.

Сосед он был спокойный, читал бумажные газеты, слушал радио Би-би-си в наушниках, но разговоры предпочитал вести исключительно о политике, утомляя левотой убеждений. В себя Хал приходил, лишь бухая на халяву - пить на свои, считал он, джазовый музыкант не должен.

В тот вечер произошло два необычных события - сначала позвонил сын Джан, сообщая, что сегодня ночью прилетает в Город, искупаться вдали от льдин в жарком море с походом на концерт в Параграно - типа, повидать отца. Джан служил на севере в ГлобалАрктик - городе, за три года построенном на льдине чуть южнее северного полюса, и снабжал аборигенов валенками адидас, выиграв тендер, тупо напоив местного мэра самогоном, который посылала ему бабушка Лю. К музыке Джан был равнодушен, но мой контракт одобрял, считая, что в закрытом клубе я надёжно спрятан от неприятностей, в которые обычно попадают джазовые музыканты в приличном обществе, то есть снаружи.

Потом появился чем-то возбуждённый Хал и поставил на стол бутылку «Чивас ригал», после чего мне первый раз за вечер стало тревожно. Пианист был загадочен, налил мне, себе, поднял рюмку, и внимательно глядя на хлебную крошку на столе, думал. Решился.

- Старик, давай выпьем.

Понятно, этой фразой всегда начинался генеральный разговор, и полагалась выпить, ритуально ожидая продолжения. Выпили, Хал без паузы налил ещё, объясняя:

- Давай еще по одной - потом расскажу - он безнадёжно махнул рукой и не глядя на меня, выпил. Я тоже выпил, заинтригованный поведением пианиста; почему-то вдруг засосало под ложечкой - так бывает, когда твоя импровизация уже тебе не принадлежит, а ты сам попал в дебри альтерированных аккордов. Пианист медленно, по-гамлетовски поднял на меня глаза, взгляд был холодным, трезвым:

- Чувак, я хочу искупаться.

Я налил себе еще, выпил - и на выдохе позволил себе усомниться в осуществлении этого мероприятия. За всё время системы А666 удалось «искупаться» только гитаристу Плаксе Энди из дуэта Two Hats, хотя администрация клуба это отрицает, тем самым делая легенду ещё достовернее. Энди якобы подошел вечером к выходу С45 и вступил в беседу с охранником Б.Г., в ходе которой стал жаловаться, как х..ёво живётся гитаристам в целом, а х..ёвым гитаристам в частности. При этом он, говорят, зарыдал, чем погрузил охранника в состояние Z, которое характеризуется резким всплеском гуманности и полной потерей памяти в течение трёх часов. Охранник выпустил Плаксу «за периметр», но тот, говорят, в море купаться не стал, а сидел на берегу, наслаждаясь шумом волн и солёным ветром.

- Я хочу искупаться, но один я не справлюсь - моё сомнение Хал проигнорировал, продолжив - у меня всё готово, вся партитура расписана. Мы идём в корпус D5 - у нас доступ, там недавно делали ремонт, и до сих пор нет электричества.

Пианист наполнил рюмки, развивая тему:

- Нет электричества - нет и видеонаблюдения, но есть одно окно на втором этаже, которое неделю назад поменяли дружественные нам с тобой, старичок, молдаване, и забыли посадить на болты - вынимается на вторую-четвёртую, внизу клумба с левкоями. Информация добыта мною преступным путём и перепроверена вчера лично.

Выпили. Чивас вдохновлял, план казался легко выполнимым, но не особо нужным, хотелось поговорить.

- Вот ты, Хал, к купанию через Маркса пришёл или просто?..

- Просто. Маркс - он мутный, а море - вот оно, ночью светиться, сам знаешь. Пианист заговорил о море, с девятого такта ему стали подпевать две сирены с голосами Уитни Хьюстон и Эсперансы Сполдинг, я их не перебивал. Вдруг послышался шум волн, он нарастал, в комнате сделалось влажно, моё лицо стало мокрым и солёным, сирены с чувством пели Wave Жобима, морская капля скатилась по моей стерильной щеке. Пианист что-то говорил, держа почти пустую бутылку за горлышко двумя пальцами, сирены неожиданно ушли на fade out.

- …без бухла идти - креатив на ветер, - закончил тему Хал и вопросительно посмотрел на меня. Он знал, что вчера трубач Романовский из оркестра Трумпет-шоу расплатился со мной бутылкой рома «Абана клаб» за халтуру - кто-то из контрактников умер, и надо было «отыграть Шопена».

В Параграно трубач Романовский отвечал за все внутрикорпоративные мероприятия: свадьбы, юбилеи, похороны, и часто расплачивался с музыкантами алкоголем, оставшимся от клиентов. Он был потомственный чиновник от культуры - говорят, еще во времена Ивана Грозного его предки создали сетевую артель «Палач и кол», которая занималась продажей жетонов на пытки и казни лихих людей на многочисленных площадях городов от Москвы до Сибири. Эти мероприятия всегда сопровождались песнями и танцами нанятых по контракту скоморохов, проводились народные гуляния с продажей спиртного - зарождалась культура будущей Империи.

Хал разлил остатки виски.

- Помнишь, как мы во времена сухого закона голландцев на бухло раскрутили? - разговор перешёл в стадию «ностальгия», но история вспомнилась пианистом некстати - «раскрутили на бухло» в тот раз закончилось в татарском ресторане счётом на 926 имперских рублей, выставленным нам на двоих. Сегодня минорной коды в песне не хотелось - я уже был готов искупаться в море. Выпили. Заиграл Майлз Дэвис, трек High Speed Chase из альбома Doo-Bop звал в рискованное путешествие, приближалась полночь - это уж как всегда. Собрались быстро, в сумку кинули полотенца, бутылку рома, два стакана и три марокканских апельсина - символ диссидентства. Ещё взяли телефоны и «шенгенки» - доступ ко всем корпусам Параграно.

В огромном холле в это время никого не было, на кресле Eames Lounge Chair уютно устроился чернокожий «ночной» охранник Бабама и курил джойнт. Увидев нас, он сел, покачиваясь, став похожим на Рея Чарльза, поющим спиричуэл.

- Что, не спится, чуваки?

-Да, - Хал громыхнул стаканами в сумке, - идём к блядям в Е9, к завтраку можешь нас не ждать, спокойно ешь свои бананы - заржал. Бабама тоже оскалил зубы - он был негр-атеист:

- Удачи, парни!

Мы прошли три корпуса, используя «шенгенки», попадающимся охранникам рассказывали ту же легенду, в подтверждении звеня стаканами. Корпус D5 находился в восточном корыле клуба, здесь было темно, перед дверью на лестничную клетку стояло перевёрнутое ведро и нотный пюпитр, на нём лист бумаги формата А4 с распечатанным на принтере черепом с костями и надписью «Achtung!». Светя телефоном, поднялись на второй этаж и, повернув направо, стали считать окна. Остановились у нужного девятого, но монолитный стеклопакет удручал, все болты были на месте - за окном сверкнула молния.

- Вот оно, - пианист тихо выругался, - вчера бухой был, обсчитался.

Пришла эсэмэска от Джана - сообщал, что приземлился в местном аэропорту, я ему в ответ, что жду его на городском пляже через час, он в ответ - что не удивлён.

Соседнее окно вынулось легко, и мы спрыгнули вниз, на левкои. Быстро вышли на набережную и уже совсем скоро пришли на пляж - он был совершенно пустой. Надвигалась гроза, за морем сверкали молнии, но волн совсем не было - природный диссонанс усиливал выброс эндорфинов. Кубинский ром открылся легко, пианист хотел произнести тост, но я выпил на опережение, скинул одежду и пошел к воде. Уже были слышны раскаты грома, но море всё ещё оставалось спокойным. Но Хал меня всё-таки опередил и, крича что-то о свободе джазовых музыкантов, бросился в море, я тоже. Вскоре пианист запел об индейце, которому «всегда и везде ништяк» - судя по всему, Хал заплыл далеко - его голос слышался плохо, хотя тишина перестала быть явной, гроза приближалась. Сзади послышалось громко и знакомо: - Салам пополам! Джан догнал меня кролем, мы обнялись прямо в море.

- Твоя идея? - Джан улыбался, он был похож на джинна из мультфильма про барона Мюнхаузена. Я рукой показал ему в сторону грозы:

- Слышишь, поёт? Там Хал – это его партитура, но он, по-моему, далеко заплыл. Как сам?

Джан рассказал, что бизнес в рисках, потому что мэр вшился и втихаря ведёт переговоры с КукморВаленок, который демпингует, и что надо перебираться в столицу, - он перевернулся на спину, приняв позу витрувианского человека с изображения Леонардо да Винчи. Море изменилось, подул ветер, шторм был неизбежен, надо было плыть обратно. Мы вылезли на берег, среди раскатов грома звучала «Марсельеза», я глотнул «Абану клаб» прямо из бутылки. Вдруг ветер пропал, стало опять тихо - текст «Марсельезы» стал прослушиваться - пианист пел по-французски. Смерч появился неожиданно и продолжался не больше одной минуты, после чего в третий раз наступила тишина.

Мы сидели под волнорезом, Джан смотрел на море, я пил ром - молчали. Из окон отеля звучали звуки джаза - Телониус Монк играл соло в April in Paris.

Небо стало красным от приближающегося солнца - пора было возвращаться в Параграно. От моря пахло тухлой рыбой и бензином.

Казань, Россия

evgesokolov@mail.ru

Я вышел на остановке «Площадь Свободы» унылым утром из трамвая № 12. Настроение - простой натуральный минор, несмотря на то, что накануне произошло открытие джазового фестиваля в нашем городе, а после концерта был джем-сейшн, и за сценой стоял  накрытый столик, на котором присутствовало все необходимое для коллективной импровизации. На этом джеме  я, начинающий джазовый музыкант, познакомился с Владимиром Чекасиным, Вячеславом Ганелиным, Михаилом Альпериным, Давидом Голощекиным - до этого они у меня были только на виниле.  

После сейшна музыканты, как обычно, разделились на несколько стаек, каждая из них поедет на свое автерпати, такова традиция.  Группы эти обычно формируются в результате джем-сейшна и сопутствующих разговоров, там всегда выясняется - кто к какому направлению джаза принадлежит. И в этот раз «свингачи-натуралы», то есть любители традиционного джаза поехали продолжать плодотворный вечер домой к Валентину Бакланову, «латиносы» - к «Сапогу», фанаты джаз-рока и фанка - к Сергею Кожевникову.

Я готов уже был поехать с группой «деринговцев» к певице Элле Чепурновой, примадонне казанского джаза, но меня все время кто-то задерживал, прощался, всё чаще приходилось пить на посошок - логично, и утро меня застало где-то на Вторых горках у знакомого трубача, и было оно, утро, очень неуютным, о чем я уже говорил.

Шагая под мокрым снегом к остановке трамвая в районе улицы Зорге,  я слышал музыку Джона Колтрейна, то есть она звучала в моей утренней голове - звуки были похожи на окружающие меня одинаковые многоэтажки в его любимой лидийской концепции.

Как бонус, подъехал трамвай №12, красивый и тёплый, на нём я и доехал до центра, где Колтрейна сменил трубач Чет Бейкер, который  якобы начал первым играть в стиле cool, на что не всегда соглашался Майлз Дэвис.

Итак, я вышел на остановке «Площадь Свободы» унылым утром из трамвая № 12. На самой площади стоял Гена Сопов, бывший кларнетист, сокурсник, а в то утро - офицер ГАИ. Поздоровались. Гена был мрачен, мялся. Внимательно посмотрел на меня, закурил - хотя был на посту, как бы решался. В конце концов, как бы решился.

- Старик, тут такое дело…, знаешь Алика Еврулина, барабанщика?

Я его не только знал, но и учился вместе с первого класса в музыкальной школе, а сейчас вместе с ним работаю в одном биг-бенде, только вчера расстались, после сейшена.

Сочувственно закивав, Гена рассказал неэстетичную историю, в которой сегодня утром, в районе Ленинского садика Алика сбил камаз, и Алик в данный момент лежит в реанимации с переломом чего-то, с сотрясением чего-то, с подозрениями на близкую коду. В какую больницу его отвезли - Гена не знает, а «мобил»  в те крутые времена не было.

Надо было что-то делать, и я инстинктивно решил позвонить «папе» - так у нас кодировали Виктора Эдуардовича Деринга, великого музыканта и бенд-лидера с  манерами аристократа, приехавшим в Казань из капиталистического Шанхая в 1947 году в составе оркестра Олега Лундстрема («Джазовая  столица»). Телефонный аппарат был рядом, на остановке трамвая напротив оперного театра, кто помнит - потом на этом месте появился магазин «Биллур».

Деринг меня выслушал молча, приехал - через пятнадцать минут на такси. Я ему ещё раз пересказал  историю в изложении Гены, добавив от себя карьерного трагизма, в смысле того, что «завтра же играем на гала - концерте, как же без барабанщика?». Виктор Эдуардович внимательно посмотрел на меня - совсем так же, как недавно Гена Сопов. Гену, кстати,  Деринг знал по музыкальному училищу, и выразил желание лично с ним поговорить. На «посту» Гены не оказалось, как объяснил сидевший в патрульной машине сержант - «капитан Сопов изволили пойти обедать-с». Я не успел переспросить  у сержанта, где он так в тему научился использовать словоерсы, потому что Деринг решил отправить меня домой к Алику.  

- Ты, - наставлял меня Виктор Эдуардович, - аккуратно узнай, что с Аликом, и позвони мне - на, возьми две копейки. Сопов - это тот кларнетист, который на госэкзамене налажал во втором концерте Вебера?

Алик жил в Адмиралтейской слободе, и я, следуя логике утреннего шахматиста, решил начать его поиски там, где произошла трагедия - у Ленинского сада. Для этого там имелась популярная в богемных кругах пивная «Ампир», где все всегда знали всё, что происходит в Вахитовском и Бауманским районах города Казани. Зайдя в заведение, сразу же столкнулся с Борисом Вайсеншписом, «Бориком»,  замечательным саксофонистом из секты «колтрейнистов» - музыкантов, играющим и живущим в стиле Джона Колтрейна, великого джазового гения.

- Женечка, как рад я тебя видеть - Борик стоял за одним из столиков с двумя персонажами небогемного вида, там были такие высокие, круглые столы без стульев - знаете. Стол был заставлен кружками с пивом - и, судя по тому, как уважительно смотрели джентльмены на Бориса, пиво было куплено на его средства.

- Подходи, угощайся, как ты вчера, до скольки и где?

Персонажи ревниво зашептались. Я рассказал Вайсеншпису историю про Алика - он: нет, ничего не слышал, в пивной уже два часа нахожусь, пропагандирую джаз на местах - Борис показал на футляр с саксофоном.

- Что, Колтрейна здесь играешь? - я посмотрел на двух мимолётных приятелей Бориса.

- Женечка, посмотри на мой профиль, я похож на идиота? Борик лениво возмутился - Колтрейна в таком некошерном месте? «Яблоки на снегу» и «Мурка» - вот, что здесь приветствуется, но я после темы начинаю импровизировать  до шабата, и - вот, Борис неопределённо махнул рукой на пиво, неожиданно перейдя в минор. Помолчали.

- Но всё это, Женечка, неважно, ты угощайся, выпей пива, тебе надо выпить пива - тебя великий человек послал Алика искать; конечно, возможно великий человек тебя просто послал таким образом. Между нами, скажу тебе, Женечка как родному - я очень люблю Алика, пусть там ему будет мягко лежать, но, между нами - барабанщик он так себе, и всё же всем нам будет некошерно пребывать в непонятках по поводу его драгоценного самочувствия, поэтому иди и найди Еврулина, потом позвонишь мне; подожди, сейчас я дам тебе две копейки.

Не дословно. Но факт, что Борис отнял у приживал два раза по две копейки и отдал мне. При том, что ни дома, ни телефона у Борика в описываемый исторический отрезок не было. Когда мы прощались,  Вайсеншпис внимательно посмотрел на меня - взгляд был уже знакомым.

На трамвае № 1 я добрался до дома, где жил Алик - хрущёвка на набережной Волги, с детства помню её - уже говорил, что мы с Еврулиным с первого класса в одной школе учились, и иногда бывали в гостях друг у друга. Конечно же, помнил и его строгую бабушку, которая и открыла мне дверь.

- Здравствуйте, тётя Нюра - осторожно начал я в нейтральном по стилю минорном мэйдже, а Вы не могли бы позвать Алика, очень надо.

Тётя Нюра была глуховата, но услышала «очень надо», выдернутое из контекста - позвала на кухню, достав уже открытую бутылку водки.

- Знаю я, что надо вам всем сегодня - напоролись опять вчера, блядь, все. Джаз, Глен Миллер, блядь. Как концерт, так хлебала заливают, потом у шалав ночуют - бабушка была опытная и, видимо, про джаз знала всё.

Налила мне, себе - выпили. Я перешел на форте и узнал, что Алик ушел вчера на концерт, «орхию», как выразилась тётя Нюра, и домой до сих пор не возвращался.

-Жениться ему надо, а он все по блядям бегат, сердешный. Если тебе он очень нужен - пиши номер телефона его нынешней полюбовницы, может там похмеляется, на вот те две копейки, позвонишь ей.

На посошок, внимательно посмотрев на меня, перекрестила.

Развитие событий уходило в резкий диссонанс, «домой не возвращался», намечалась трагедия. Телефонных аппаратов в Адмиралтейской слободе в 1988 году не было, вернее телефоны были, но без трубок. Нашел исправный аппарат на Петрушкином разъезде, напротив городской тюрьмы.

«Полюбовницей» оказалась знакомая скрипачка с третьего курса, которая клялась, что Еврулина у нее уже нет где-то с восьми утра, она сама точно не помнит, но в данный момент его здесь точно нет - «можешь сам зайти посмотреть ненадолго, есть хорошая пяточка».

Услышав пересказанную мной в который раз историю про Алика, скрипачка заистерила.

- Да, пи..дец - всё сходится! Он от меня утром пошел в «Ампир», ты же знаешь, Женя, я рядом живу, и не дошёл! Бездушная машина убила гениального барабанщика, и мы его больше не увидим, это я во всём виновата!

Скрипачка истерила, используя цитаты из неизвестной мне трагедии, она была большой любительницей театра - после школы хотела пойти в театральное училище, даже научилась для этого пускать настоящую слезу, но срезалась на вступительных экзаменах, и пришлось поступать в консерваторию. После этого в звучании её скрипки стал прослушиваться не всегда оправданный плач.

- Подожди солировать! Во-первых, никто твоего барабанщика не убивал, во-вторых, в любом случае мы его ещё увидим, прекрати истерику.

Услышав форшлаг «в любом случае», скрипачка заревела.

Окна тюрьмы выходили на улицу, где стояла телефонная будка с выбитыми стёклами, а разговор звучал в динамике форте, и трагедия про барабанщика была моментально подхвачена, из одного из окон донеслось:

- Братва, айда к окнам, тут базар за мокруху - какого-то барабанщика замочили и не колются…

Становиться участником спектакля не хотелось, даже перед такой уважаемой публикой, поэтому я повесил трубку, напоследок попросив скрипачку никому не звонить, зная её имэджинэйшн.

Надо было ехать в Джазовый центр - вечером очередной концерт фестиваля, все музыканты города будут там, вот всё и выяснится. Саундтреком к моим мыслям звучало что-то из Шопена, грустное. Но качество трека было плохим, невозможно было понять - Шопен звучит в исполнении Лондонского симфонического оркестра или городской жмур-команды под управлением Эдуарда Кипарисова. Это дополнительно тревожило.

По пути я пытался позвонить Дерингу, но трубку  никто не брал. На остановке «ЖД вокзал» в трамвай №9, в котором я на этот раз ехал, зашел Митя Подгорный, трубач из оркестра Виталия Лезкова. Подгорный бывал шикарен в своих немногочисленных соло в стиле Ли Моргана и любим казанской публикой, в разговорах был лаконичен, как и в своих импровизациях:

- Я у Верки «Иверию» взял, будешь?

Верка - популярная в джазовых кругах шинкарка, «Иверия» - популярный в те времена портвейн - я согласился, и мы долго ехали молча, отпивая вино прямо из бутылки. Предсказуемо, грузинский портвейн отозвался в моей голове песней «Сулико» в исполнении хора клуба почтальонов города Ланчхути.  

- Когда похороны? - неожиданно спросил Подгорный.

Вопрос прозвучал как финальный аккорд у оркестра Мейнарда Фергюссона. Выяснилось, что скрипачка позвонила флейтистке, флейтистка позвонила пианисту, пианист позвонил дирекции фестиваля, и теперь вся Казань знает, что шофер грузовика не заметил талантливого музыканта и переехал его наглушняк, а на допросе неожиданно заявил, что ненавидит джаз, потому что его родной брат тоже был джазовым музыкантом, но сгорел, уснув с непотухшей сигаретой в постели, слушая Фредди Хаббарда; и уже якобы образовалась инициативная группа, собирающая деньги на похороны Еврулина. Причем Мите всё это рассказала Верка, та самая шинкарка, а сам Митя едет, как и я в ДЦ, на вечерний концерт. Шел ноябрь 1988 года, скорость распространения информации зашкаливала.

Когда мы подъехали к своей остановке, портвейн закончился, а в ДЦ идти «пустым» считалось дурным тоном. В соседнем магазинчике продавали игристое вино «Салют», которое не совсем соответствовало обстоятельствам, но ничего другого в продаже не было, купили две бутылки - давали по одной в руки.  

У входа в ДЦ мы столкнулись с Толиком Астраханским, известным персонажем 80-х, который был причастен ко всем модным перформансам тех времен в Казани, правда никто не знал, чем он занимается конкретно, такой настоящий хипстер по Норману Мейлеру, белый негр - вечный посредник.

- Что, не уберегли коллегу? - задал нам вопрос из будущего Толик, глядя на бутылки «Салюта» в руках Подгорного, - вы бы ещё воздушные шарики принесли, ну конечно, вы скорбно можете лишь чучу захуючить в гримёрке, сходу заклеймил нас Астраханский и тут же перешёл к делу:

-  Сдаём по три рубля на устроение сейшена памяти невинноубиенного, если бабок нет, могу дать взаймы - будете должны.

Все вместе вошли в фойе - народу на джаз пришло много, сегодня ожидали выступления биг-бенда мормонов из штата Юта. У служебного входа прохаживался с нотной папкой Виталий Лезков, один из бенд-лидеров города, баянист. Он уже всем рассказал, что хочет подарить свои аранжировки дирижеру мормонов, чтобы на родине Дюка Эллингтона, Стэна Кэнтона и Каунта Бейси народ порадовался. Несмотря на аншлаг, было тише обычного, а в середине фойе стояла «видеодвойка» - на экране Элла Фитцджеральд пела The Man I Love. В углу плакала какая-то женщина.

Ко мне оглядываясь, подошел Ваня Шульман, фотограф малых печатных изданий, большой любитель джаза. Находясь в расслабоне, он мог и сам неплохо спеть арию Би Би Кинга из  The Thrill Is Gone.

- Привет, старичок, - задушевно начал он, - я слышал, что ты был рядом в роковой момент - он с опаской покосился на Астраханского, - как это всё случилось? И где хладное тело друга? Я должен сделать прощальные фотографии, одна солидная газета готова заплатить, андэстэнд?

От него пахло дорогим коньяком, видимо аванс был уже получен. У Астраханского дёрнулся глаз, и он ничего не успел сказать, Шульман взял меня под руку и повёл к бару. Там уже какие-то люди пили, не чокаясь, в одном из них я узнал Антона Манухина, пианиста. Он закусывал бутербродом с копчёной колбасой и, увидев меня, выразил соболезнование:

- Жалко Алика, халтура без него может пролететь, сейчас сложно найти свободного барабанщика. Слушай, есть иранские сигареты по три рубля за пачку, блок - четвертак, а, ты же не куришь…

Пытаясь отдалить реальность происходящего, я решил ещё раз позвонить Дерингу, снова спустился в фойе, телефонный аппарат находился напротив входа, но две копейки пришлось бросить два раза - это был ДЦ, здесь работали комсомольцы.

На этот раз трубку взяли - на проводе был Деринг, я рассказал ему всё, что вы сейчас читаете, рассказ получился длинным, но Деринг слушал, не задавая вопросов. Повернувшись, я увидел, что рядом стоит Шульман и что-то быстро пишет в блокноте.

Деринг заговорил, и я молча показал Ване фак.

- Женя, я нашел Сопова. До меня еще в училище доходили слухи о его любви к черному юмору, я дозвонился - он с удовольствием признался, что пошутил, развел тебя. Еще рассказал несколько случаев из своей коллекции «шуток», больше всех мне понравилось, как он собрал 164 рубля на похороны своего друга и сокурсника саксофониста Паши Быкова, а через два дня ещё 97 рублей 50 копеек на счастливое воскрешение. Я к тому, Женя, тебе это говорю, что всё нормально, Женя, не переживай.

Последние фразы ВЭ, исполненные своим фирменным субтоном, я уже не слушал. Входная вертушка повернулась, в Джазовый центр вошел Алик Еврулин. Улыбка у него была счастливая.

PS. Имена и фамилии участников событий изменены в той же пропорции, в какой изменены события и факты.