Сердцеед.⁠⁠

1.

«Быть тебе рабом! И овцой смиренной, годной только для непотребных дел»

Я закрыл электронную читалку на телефоне. Выглянул в окно. Моя остановка. Пришлось потрудиться, чтобы протиснуться между двумя старушками, которые болтали на свою любимую тему. Наркоманы. За последний месяц в городе пропало уже с десяток любителей иглы. Подсчитав потери в рядах «героинщиков», старушки заключили, что туда им и дорога. После этого зашептались у меня за спиной.

— Смотри на шпаненка, — сказала та, что с фиолетовыми волосами, — штаны грязнючие, мятые, волосы не мытые. И шрам над губой, аж противно. Поди, тоже…

Открыв двери, желтый «Богдан» выплюнул меня на улицу. Скрипнув тормозами, покатил дальше, увозя дотошных старушек по неведомым делам. Я сверился с картой в телефоне. Пройти через двор, свернуть около садика.

Теплое апрельское солнце превращало талый снег в грязь. Тут и там под серыми сугробами проступали горы мусора. Тротуары и дороги покрывали необъятные коричневые лужи. Хочешь попасть домой — плыви. Этим я и занялся.

Вконец заляпав штаны и кеды, я, наконец, добрался до нужного дома. Высоцкого, двадцать. На часах только половина третьего, до встречи еще полчаса. Ладно, можно и подождать.

Двор, больше похожий на полосу препятствий для подготовки спецназа, был почти пуст. На пластиковой горке катались мальчик и девочка, оба в желтых вязаных шапках. У кустов черемухи, за детской площадкой топталась дама бальзаковского возраста. Рядом с ней рыла землю костлявая дворняга. Угрюмый дворник бродил туда-сюда, курил, подбирал мусор. Дама с костлявой собакой, ворча себе под нос, прошла мимо, юркнула в подъезд. Уже в дверях пнула собаку.

— Вечно ты, а ну бегом на место! — собака жалобно взвыла и покорно скрылась в темноте.

Странные жители, странный дом. Странный город. И странная жизнь.

Позавчера меня уволили с работы. Вчера отчислили с четвертого курса матмеха. Через пару дней должны были выселить из общаги. А через месяц-другой могли забрать в армию.

«Там, среди темных дебрей чужого мира, ждет тебя тот, кого видеть нельзя»

Да что за невезение? Я закрыл читалку, посмотрел на время. Без десяти три. Чего ждать?

Позвонил в домофон.

— Кто?

— Глеб, насчет квартиры.

Дверь открылась. Старенькая хрущевка встретила меня запахом сырости и подгоревшей картошки. В полумраке коридоров казалось, что со стен на меня смотрят желтые лица с горящими глазами. Хорошие рисунки. Жаль, кто-то испортил их ехидными комментариями и подписями.

«Дядька Валера после получки»

«Дядька Валера в день ВДВ»

«Дядька Валера в пост»

Я уже начинал бояться этого дядьку Валеру. Надеюсь, он не будет моим соседом.

Нужная квартира была на третьем этаже. Облупленная железная дверь, на которой черной краской выведено две цифры. Двадцать два. А рядом с соседней дверью размашистым почерком написано «Здесь живет дядька Валера». Вот сука.

Я позвонил. Через пару секунд дверь скрипнула, распахнулась, дыхнув на меня свежей покраской и запахом кофе. Желудок громко заурчал.

На секунду показалось, что внутри никого. Но в темноте, у стены, я приметил маленькую фигурку.

— Лидия… Сергеевна?

Фигура отделилась от стены, махнула, чтобы я заходил. Хозяйке квартиры было явно за пятьдесят. Морщины вокруг глаз, уголков рта. Седые волосы, водянистые, карего цвета глаза.

Впустив меня, она быстро захлопнула дверь, будто опасалась, что кто-то невидимый может меня перехватить.

В темной прихожей стояло небольшое трюмо, почему-то без зеркала, на крючках висели старые халаты. С порога была видна комната, уголок дивана, цветастый ковер. Рядом со входом туалет, где шумела вода, гудели трубы.

— Вам надолго квартира нужна? — казалось, женщина куда-то торопилась, боялась, что сбегу.

Я замялся. Мне нужна была только комната. А квартира, насколько я помнил, значилась двухкомнатной. Такие хоромы мне не потянуть.

Но вслух сказал:

— На месяц. Пока.

Она, отступив на два шага, быстро затараторила:

— Значит, так. Кухня, две комнаты. Кровать, диван, шкаф. Все ваше. Есть телевизор, рабочий. Чайник, плита, холодильник. Исправные. Душ, туалет, стиральная машина. Только бумагу в унитаз не бросайте. Коммуналка в оплату не входит, это мы… я сама плачу. На первый месяц давайте три тысячи.

Я не сразу нашел, что сказать.

— Это, сколько? За одну комнату три?

На ее лице отразилась целая буря эмоций. Удивление, замешательство, стыд. Страх.

— Нет, вы что, это за квартиру. Сами понимаете, комнаты, ремонт, дом, район, все не идеально.

Как и моя жизнь.

— Готов прямо сейчас… оплатить. А вопрос можно?

— Д-да, конечно.

— Почему так дешево?

Она попыталась изобразить некое подобие улыбки.

— Деньги нужны. Срочно. Уезжаю на пару недель. А вы… вы за квартирой как раз и присмотрите.

— Это не развод?

Она засмеялась, достала документы на квартиру, предложила проверить.

Вот так номер.

Похоже, полоса моих неудач заканчивалась. И хотелось надеяться, что в этой квартире они меня в ближайшее время не найдут.

2.

«От кого ты прячешься? Куда бежишь? Бойся пустоты, она заразна.»

Надо удалить эту книгу. Одна ерунда.

Хозяйка быстро показала кухню, большую комнату. В спальню заходить не стала.

— Там проветривается, краска.

Так, туалет и ванная совмещенные. Холодная, горячая вода. Осторожнее, скользко. Зеркала почему-то нет и там. Что за фобия? Ладно, кухня. Плита старенькая, осторожно. Вроде все.

Я достал из сумки мятые купюры, отсчитал три тысячи московскими стольниками. Она даже не стала пересчитывать, собрала, сунула себе в карман.

— Значит, так. У меня поезд через час. Пару дней буду недоступна. Вернусь через две недели. Какие вопросы, обращайтесь к соседям.

— Дяде Валере?

— И к нему тоже. Но лучше к Оленьке. Она этажом выше. А Валерка часто на сутках. И еще, может, племяш мой, Лёнька, заглянуть, на днях, у него там, — она показала в сторону спальни, — вещи кой-какие остались. Заберет.

Отдала ключи. Посоветовала проветривать квартиру чаще. Ушла, хлопнула дверью. Будто сбросила груз с души.

А квартира чистенькая. Просторная. Шкаф с книгами, пианино. Маленький балкончик. Окна выходят на детский сад, который со всех сторон обступают вековые дубы. Словно стражи.

Киру бы сюда позвать. Жалко, что поругались. Нехорошо вышло. Позвонить ей, что ли?

Вместо этого я открыл на телефоне читалку. Выбрал страницу и строчку наугад.

«Не верь, не бойся, не проси.»

Ладно, пока звонить не будем.

Телевизор стоял в спальне. Рядом, у окна, шкаф для одежды. Через открытую форточку доносились звуки улицы. Машины, шелест деревьев, детские крики. От запаха краски закружилась голова. На секунду мне показалось, что краска перебивает какой-то другой запах — то ли гнили, то ли обгоревшей шерсти.

Кровать большая, полуторка. Два кресла, столик с косметикой. У дальней стены еще дверь. Шкаф, кладовка? Я подергал за ручку. Закрыто. Что-то подсказывало, что вещи племянника Лёньки хранились именно там. Ладно, не будем лезть в чужие дела.

Холодильник оказался пуст. Еще бы. Я попытался вспомнить, видел ли по пути сюда магазин. Кажется, рядом с остановкой.

Последние три сотни лежали в кармане куртки. Черт с ним, погуляем сегодня. В честь новоселья. А завтра — поиски работы.

3.

Ночь как-то незаметно обрушилась на город, будто придавила темнотой. На весь двор — пара фонарей, которые напоминали оранжевые маяки в океане грязи. С трудом различая дорогу, я пробирался домой. Балансировал между лужами с пакетом в руках, перемахивал через канавы.

У дверей стоял мужчина. Черная куртка, черная шляпа. Ни дать ни взять серийный маньяк с первой полосы газет. Я осторожно его обошел. Открыл дверь таблеткой от домофона.

Мужчина молча наблюдал за моими действиями. Будто и не дышал. Проводил меня взглядом, не сдвинувшись с места. И так, пока не захлопнулась дверь. Я постоял перед лестницей, дав глазам привыкнуть. Внизу, рядом с подвалом, кто-то шевелился, дышал. Я посветил телефоном. На коврике лежала костлявая дворняга. Усталые голодные глаза. А в живот ей тыкались маленькие щенки. Четверо, пятеро. Извини, подруга. Сам не ел с утра. Может, в следующий раз.

Я поднимался по лестнице и чувствовал на себе чей-то взгляд, словно рисованные лица на стенах были живыми. От этого внутри живота просыпался неприятный холодок. Ну и дом. Здесь только сюжеты для НТВ снимать.

По квартире гулял сквозняк. Ощущение было такое, что за стенами кто-то шептался. Я закрыл форточку в спальне, поставил на плиту кастрюлю. Пока вода нагревалась, включил ноутбук. Проверил вай-фай. Так, есть, пара сигналов без пароля. Дай бог здоровья их владельцам. Первый сигнал с названием оператора был совсем слабый. Одно деление. Второй, под именем «Сердцеед» был сильнее. Два деления. Я решил проверить, вышел в большую комнату. Три деления. Зашел в спальню. Четыре. У окна — снова три. Рядом с кладовкой четыре. Опаньки, полная шкала. Что это за сердцеед у нас в кладовке?

Сигнал не пропадал, скорость была огромная. Я без проблем зашел на сайты объявлений, заглянул на торрент, поставил на скачку последний сезон «Игры престолов». Тот скачался за три минуты. Однако.

Сидеть на полу рядом с кладовкой было неудобно. Жестко. И еще, сквозь щель между дверью и полом изнутри дул сквозняк. Сильный, холодный. Я поежился. Чего там может быть такого?

Любопытство подбивало, подталкивало проверить, узнать, что же внутри. Здравый смысл настойчиво сигнализировал, что не надо, отойди, не лезь, чтобы потом не жалеть.

Как обычно, я решил положиться на мнение своей электронной читалки. Открыл ее на телефоне. Выбрал наугад главу. Прочитал первую строчку.

«Чего бояться? Нам уже ничего не грозит.»

И то правда.

На кухне закипела вода. Я вывалил в нее пельмени, помешал их. Выудил ключи из куртки. Один от входной, второй, подписанный, от почтового ящика. Таблетка от домофона. И еще один ключик, маленький, будто от миниатюрной шкатулки.

Я проверил его на замке кладовки. Не подошел. Жалко. А счастье было так… Ну-ка, а проверим тот, что от почтового ящика.

Кладовка открылась. Драматично скрипнув петлями, дверь распахнулась, чуть не ударив меня в лоб. Из темноты пахнуло какими-то лекарствами, старой одеждой. И мочой.

Я встал на пороге, не решаясь шагнуть внутрь. Казалось, перейдешь некий Рубикон, и назад пути не будет. А пока находишься у черты, еще есть возможность все отмотать.

Поначалу я решил, что кладовка пуста. Маленькое помещение, метр на два. Ни сумок, ни коробок, ни одежды. Но потом я увидел зеркало. Оно как будто появилось не сразу. И надо сказать, странное это оказалось зеркало. В нем отражалась комната. Кровать, кресла, окно. Бездонное черное небо. А меня, худого патлатого неудачника в серой толстовке, там не было. Только пустая комната. Что за фокусы?

На кухне закипели пельмени.

— Твою мать!

Плиту и кастрюлю залило кипятком. Я убавил огонь, помешал пельмени. Нашел под раковиной тряпку, осторожно протер кастрюлю, стер с плиты пену. Открыл форточку. Постоял у окна, всматриваясь в окна соседних домов. Они казались далекими, недоступными, будто находились в другом мире. Свет горел только в паре квартир. В этот момент я почувствовал себя как никогда одиноким, никому не нужным.

В спальне что-то скрипнуло. Точно, ноутбук. Кладовка.

Я помешал свой горе-ужин и вышел из кухни.

Ноутбук стоял на столе. Комнату заполняли тени. Все они причудливо танцевали в свете фонаря, который раскачивался где-то за окном. Дверь кладовки была приоткрыта. Я подошел, чтобы ее закрыть.

И в следующую секунду закричал. Чуть не опрокинул стол с ноутбуком. Ударился о кровать. Перед глазами заплясали розовые кляксы.

А сквозь них из зеркала в кладовке на меня смотрело собственное отражение.

И улыбалось ртом, полным зубов-осколков.

4.

Оно улыбалось и водило ногтем по поверхности зеркала. Простукивало, будто нащупывало слабое место, чтобы выбраться наружу. Серая толстовка, синие джинсы, шрам над губой. Отражение было моим, но каким-то неправильным. Словно выточенным из камня. Острые черты лица придавали ему сходство со статуей. А еще зубы, похожие на осколки стекла. Длинные и острые. И язык тоже острый, как жало, выстреливает, касаясь зеркала…

Я не выдержал, выскочил из спальни, захлопнул дверь. Нырнул в туалет, ударившись плечом о косяк, но даже не почувствовал боли. Заперся на щеколду, опустился рядом с унитазом. Боль пульсировала в ноге, в плече, сердце билось со скоростью гоночного болида.

Где-то на самой границе слышимости родился звук. Чирк. Чирк. Будто некто скребет длинным ногтем по стеклу. Звук перекрыл шум воды в трубах, кипение пельменей на кухне, и давил, давил изнутри, заполняя все вокруг.

Я закрыл уши, свернулся калачиком, заскулил. Казалось, кто-то скребет по мне изнутри, водит ногтем по стенкам желудка, роется в голове. Навалилась тошнота и головная боль, перед глазами сверкало, что-то взрывалось, распадалось на части. И налипало удушающей паутиной, не давало дышать…

Не знаю, сколько пролежал так, в забытьи. В дверь позвонили, настойчиво, длинными очередями. Тут же застучали. От стука задрожали стены. Пельмени, бляха.

Квартира пропахла дымом. Словно в тумане, держась за стенку, я проковылял на кухню, выключил плиту. Смахнул дымящую кастрюлю в раковину. Повернул кран. И только потом открыл дверь.

В коридоре стояла выгуливавшая дворнягу дама бальзаковского возраста, в старом халате и тапках. Не поздоровалась, отпихнула меня, нырнула в квартиру. Открыла окна, балкон. Заглянула на кухню, выключила воду.

— Ну, хрена встал там? Дверь закрой, сюда иди.

Я подчинился, зашел на кухню. Она села за стол, достала из халата два маленьких флакона с белыми этикетками. Из одного накапала в кружку какой-то бесцветной жидкости.

— Ты башкой думаешь? Квартиру чуть не спалил! Не один здесь живешь!

Я тяжело опустился на табурет.

— Ударился, сознание потерял.

— Потерял. Осторожнее надо быть! Сгорел бы тут, вместе с пельменями своими. Пей.

Она протянула кружку.

— Что это?

— Лекарство! Дыма надышался, поди! Успокоишься, поспишь.

Лекарство было горьким, противным. От него защекотало в носу, недовольно заурчал желудок.

— Окна закрой потом! Только сам не выпади! Ну и нашла Лидка квартиранта.

Она оставила один флакон. Велела выпить еще утром. Сказала, что будет за мной присматривать. Я закрыл за ней дверь и только тогда вспомнил, что даже не знаю ее имени. Да и зачем?

Усталость навалилась, принесла с собой равнодушие и странное умиротворение. Отражение? Зеркало? Кладовка? Плевать.

Я упал на диван в большой комнате. Почти сразу провалился в сон. И перед тем, как темнота сомкнулась, я вспомнил, что дама бальзаковского возраста так и не зашла в спальню. Будто знала, кто там.

5.

Проснулся я от холода. С трудом поднялся, закрыл балкон. На горизонте, за строем бетонных ангаров, занималась заря. Подкрашенное розовым цветом, небо светлело, отгоняло ночь.

Плечо не болело, как и нога. Только тело ныло, будто всю ночь разгружал вагоны.

Чирк. Чирк.

Только не это.

Чи-ирк.

Пожалуйста, пусть это будет сон.

Б-бах! Кто-то бился головой о стену. Или о стекло, очень прочное.

Телефон лежал на пианино. Я открыл читалку.

«В тебе есть силы, женщина? Будь смелее, не бойся!»

Ладно. Глупо отрицать, что этого не было.

Чирк.

Я взялся за ручку. Закрыл глаза. Осторожно, стараясь не шуметь, открыл дверь. Просунулся внутрь спальни.

Оно было там. Стояло, улыбалось. И показывало пальцем себе в рот.

Зеркало было заляпано темными пятнами, по краям блестели рубиновые капли. Тут и там проступали паутинки трещин.

За ночь оно будто похудело на десяток-другой кило. Кости, обтянутые кожей, под глазами глубокие пятна. На подбородке желтая пена.

Но это по-прежнему мое отражение. Оно улыбалось мне, показывало пальцем себе в рот, водило рукой по животу. Просило есть?

А потом оскалилось и ударило плечом в зеркало. Стекло жалобно зазвенело, на поверхности проступили трещины…

И тут я не выдержал. Хлопнул дверью, вылетел в прихожую. Схватил куртку, запрыгнул в кеды. Даже не запер квартиру, сбежал по лестнице. Навалился на тяжелую дверь подъезда и выпал на улицу.

Свежий воздух обжег легкие, закружил голову. К горлу подступила тошнота. Я упал на колени, в грязную лужу. Запачкал джинсы, ладони. Кое-как встал. Заковылял, подальше от него, от этой квартиры, этого дома. К остановке.

Перед глазами плыло, мир превратился в серое пятно, сквозь которое было тяжело различить дорогу. Тело пронзила острая боль, опрокинула меня в сугроб. И я пополз. По холодным маслянистым лужам, собирая грязь и песок. Кто-то торопливо прошел мимо, даже не помог подняться. Тошнота подступала все ближе к горлу, становилась невыносимой.

Я поднялся, сделал шаг, другой. Навстречу шуму машин, визгу тормозов и запаху бензина. Ну же, что со мной? Это из-за лекарства? Живот свело судорогой, и меня вырвало чем-то горячим, скверно пахнущим.

— Коленька, не смотри, идем. Мальчику плохо.

Мальчик умирает. Почему вы не помогаете?

Тело пронизывал холод, кеды пропитала вода, я даже пальцев не чувствовал. Только горечь на языке. И боль в голове, в животе.

Остановка. Шум голосов. Суета.

Я упал, ударился обо что-то железное. Мусорный бак.

— Ишь, наркоман. Смотри, как его ломает! Полицию вызвать, чтоб забрали!

На мгновение в сером пятне проступило что-то фиолетовое. Волосы. Проклятая старушка из вчерашней маршрутки.

— Позвоните, кто-нибудь! А то он помрет тут!

Фиолетовые волосы проплыли мимо, исчезли в утробе маршрутки.

Никто не вызывал полицию.

Меня снова вырвало. Не в силах подняться, я упал прямо в свою же…

Кто-то подхватил меня, взял под руку. Обоняние заполнили запах сигарет и дешевого парфюма.

— Давай, квартирант. Спокойно. Осторожно. Не надо людей пугать.

Сильные руки повели меня прочь от остановки. Обратно к дому.

Нет. Сука, нет…

— Терпи, казак. Атаманом… оп-па, лужа. Так, еще немного.

Странно, с каждым шагом, с каждым движением, становилось легче. Боль отступала, тошнота отпускала. Серое пятно приобретало ясные очертания, формы.

Мужик в черном, стоявший у подъезда. Это он. Куда ведет?

— Что… вам? Надо? Куда?

— Домой. Ты же теперь квартирант. Тебе следить. За ним. Кормить. Так, еще лужа. Он тебя не отпустит. Связаны вы теперь. Ну-ка, ногу повыше. Да, нашла Лидка молодчика.

Знакомая дверь, домофон. Он сам открыл, втолкнул меня внутрь. Боль почти ушла, остался голод. И страх. Мужик в черном помог подняться на третий этаж, мимо рисунков, мимо дверей, за которыми будто кто-то чавкал, рычал.

— И квартиру даже не закрыл. Вот балбес.

Завел меня в прихожую. Посадил на пол.

— Покорми его. Для начала зверье сойдет, кошки, собаки. Птицы. Но ненадолго их хватит. Он успокоится, потом снова есть захочет. Ты одно запомни, — он наклонился, вытер мне лицо рукавом, — ты кормишь его, он тебя. Просто все. Понравишься ему, будете душа в душу, как говорится. А нет, то…

То что?

— Лучше не знать тебе. Бывай. Меня Лёнька, кстати, зовут.

Потоптался на пороге, словно не решаясь.

— Дверь закрой. И покорми. Чем скорее, тем лучше. Для тебя. Я пока тут, во дворе побуду. На всякий. Давай.

Прикрыл дверь, спустился по лестнице. Через минуту шаги стихли.

Давай. Покорми.

Я поднялся, оглядел себя. Весь в грязи и в чем-то желтом, липком. Натуральный наркоман.

Вышел на лестницу, прислушался. Тихо. Будто один во всем мире.

Медленно, шаг за шагом, спустился. Постоял у выхода.

Что я делаю? Для чего я это делаю?

«Делай это для себя», — словно подсказывала красная надпись на стене.

Дворняга лежала там же, на коврике. Рядом с ней щенки. Сейчас их было всего двое. Куда делись остальные, я не хотел знать. Отгонял противные мысли. Протянул руки, взял одного, пятнистого, с белым ухом.

Дворняга не зарычала. Посмотрела на меня. И во взгляде ее были боль и страх. И тоска.

Я не выдержал. Побежал, вверх, вверх. Быстрее, скорее. Темнота будто ободряюще шепталась у меня за спиной. Щенок тихо скулил, тыкался теплым носом-пуговкой в мою ладонь. Лизал палец.

Я заплакал. Наверное, первый раз за последние десять лет. Слезы скатывались по щеке, на языке чувствовался их солоноватый привкус.

Оно ждало, облизывалось. И по виду своему напоминало ту самую дворнягу. Такой же костлявый, облезлый. Я застыл в дверях с теплым, дрожащим комком в руках. Отражение увидело его, показало пальцем себе в рот, застучало зубами, прижалось к зеркалу.

Я сделал шаг, еще и еще. Щенок заскулил. Царапнул меня по коже. И в ту же секунду я кинул его к зеркалу, изо всех сил захлопнул кладовку, отпрянул к дверям. Перевел дыхание и выскочил из спальни.

Я зажал уши руками, потом полотенцем, включил воду в раковине, в душе. Но даже сквозь этот шум я слышал визг. Боль, страх. А где-то внизу, высоко и протяжно, скулила дворняга. И во рту я чувствовал металлический привкус чужой крови.

6.

Прошел час. Может, два. Черт его пойми. За окном, на площадке детсада, кричала малышня. На фоне высоких дубов детвора выглядела толпой гномиков в разноцветных шапках. Солнце выглядывало и пряталось за тучи. Дворник курил на лавочке рядом с Лёнькой. А я, давясь, ел сгоревшие пельмени. И думал.

Боль пропала, будто и не было. Одежду я сунул в стиралку, поколдовал с режимами. Теперь за стеной шумел стиральный барабан. Звук успокаивал, отгонял страх. Помогал думать.

Что там сказал Лёнька? Теперь вы связаны. И он не отпустит. Я его кормлю, он себя хорошо ведет. Если я ему нравлюсь, он меня не трогает. И не пытаюсь убежать. Как долго его кормить? Всю жизнь? Пока не съест меня самого? Так же нельзя.

Что делать? Позвонить родителям? Сказать о случившемся? Черта с два. Мало им брата-ублюдка, так еще я со своими проблемами. Да и что сказать? Мама, папа, привет. Меня отчислили и теперь я кормлю свое же отражение. Помогите добыть ему еды. А? Что? Куда вы звоните? В дурку?

Я взял телефон, набрал номер хозяйки. Как ее зовут, Ли… Лилия? Лидия? Не важно, телефон недоступен. Интересно, она вообще вернется? Да и хозяйка ли она вообще? Может, так, посредник. Между мной и моим злобным отражением.

В спальне кто-то причмокнул. А потом засвистел. И было в этом свисте что-то ритмичное, заставляющее покрываться тело гусиной кожей, липкой испариной.

Я сам не заметил, как кончил. На зеленых трусах проступило темное пятно. Вот это ни хрена! Это благодарность такая?

Отражение улыбнулось, стоило мне открыть кладовку. Внутри, рядом с зеркалом не было ни костей, ни крови. Только запах мокрой шерсти. Оно облизывалось, обнажая ряд зубов-осколков, в которых застряли кусочки мяса. Я старался держаться на расстоянии. От зеркала, от кладовки.

Не сразу я заметил на полу пачку бумажек. А когда разглядел, то не поверил глазам. Стопка тысячных купюр. Новых, свежих.

— Это ты? Ты… это мне?

Он кивнул, сделал шаг назад. Чтобы я подошел, взял. Ловушка?

При свете дня кладовка казалась больше. Не метр на два. Теперь она, скорее, напоминала маленькую комнатку, с одним только зеркалом по центру.

Следя за отражением, я подошел к порогу, наклонился, поднял деньги. Сейчас оно не казалось худым или облезлым. Напоминало, скорее, сытого комара, напившегося крови. Как долго оно протянет без еды?

Ответ пришел сам собой. Стоило сумеркам окутать дома, зажечь фонари, я услышал. Чирк. Закружилась голова. Чирк. Проснулась тошнота. Чи-ирк. Время ужина. Пора выходить на охоту.

Дворняги в подъезде не было, как и щенков. Во дворе на пластиковой горке катался мальчик в желтой вязаной шапке. Почему-то один, без сестры. Интересно, ее тоже… Прочь! Поганые мысли!

А они все равно лезли, копошились в голове, похожие на клубок запутавшихся червей. И что, такая вот тварь живет здесь в каждом доме? Каждой квартире? Живет, подобно комнатному псу, ест, деньги приносит. И откуда они берут деньги?

— Эй, квартирант.

Дворник курил, прислонившись к стене.

— Здрасьте.

— Мордасьте. Если нужна жрачка, дуй в подвал, тут, за домом. Старый склад. Там зверья бродячего дохера. Только фонарик возьми.

— С-спасибо.

Дворник снова ответил в рифму и растворился в ночи.

Через полчаса я был около склада с фонарем, который нашел в квартире. Через час маленький черный котенок стоял на пороге кладовки. Через два я зашел в спальню и увидел рядом с зеркалом новую электронную читалку. Отражение улыбалось, а в зубах у него была видна черная шерсть.

В ту ночь я спал как убитый.

А утром мне позвонили из военкомата.

Через два дня быть там. С документами. Явка обязательна.

Вот бы его отправить вместо себя, чтобы он всех…

Я вдруг вспомнил Киру. Точнее, ее отца. Он же отмазывал, легально. Сколько брал, черт, не вспомнить. Сотку или чуть больше. Та-ак.

Я пересчитал деньги, оставленные отражением. Двадцать тысяч. Продать ноутбук, читалку. Будет тридцать. Мало.

— У меня проблемы, — сказал я ему.

Отражение кивнуло. Кладовка стала еще больше. На стенах висела одежда: плащи, пуховики, похожие на выпотрошенные шкуры.

— Нужны деньги. Много денег. Чтобы меня не забрали. Поможешь?

Оно кивнуло. Открыло рот, полный острых зубов. Внутри скользнул синий язык. Есть, значит, хочешь. Ладно.

Я принес ему двух котят, больших, мясистых. Кинул их в кладовку, закрыл двери. Подождал полчаса. Котята жалобно мяукали, скреблись. Сквозь щель под дверью царапали пол.

Оно не стало есть, только морщилось, скалило зубы-осколки.

— Чего ты хочешь?

Показало пальцем себе в рот. Еще бы.

— Котят хочешь?

Покачало головой.

— Собак? Птиц? Свинина? Говядина?

Нет, нет и нет.

— Конина? Рыба?

Оно зашипело, принялось скрести ногтями по зеркалу.

— А что? Что тогда? Человечина?

Улыбнулось. Отступило. Кивнуло.

Сердце мое забилось сильнее. К горлу подступил комок.

— Где я ее возьму…

Оно пожало плечами. Провело ногтем по краю зеркала. Чи-ирк.

Соседка этажом выше открыла почти сразу. Дама бальзаковского возраста. Ну, конечно. Оленька, вспомнил я ее имя.

— Проходи.

В квартире пахло овсяной кашей. За стеной плакал маленький ребенок.

— Чего хотел? Нормально все?

Я замялся.

— Да. Почти.

Она нахмурилась.

— Говори, как есть. Не мнись.

— Оно есть хочет.

— Накорми, зверья полно.

— Человека хочет.

— Ах, вон оно что-о.

Она помолчала пару секунд.

— У тебя интернет есть?