Мы с Митькой стояли у двери супермаркета, и я задумчиво сверлил глазами объявление «С животными вход запрещён!». С одной стороны, оставить Митьку на улице было совершенно невозможно, с другой стороны, выслушивать вопли охранника и продавщиц мне совершенно не хотелось. Можно было спрятать Митьку из-за его небольших габаритов, но он панически боялся, когда его прятали под одежду, и потом несколько дней дулся на меня, свернувшись калачиком на своём лежбище, отказываясь со мной разговаривать. Соседи тихо ненавидели его и меня за одно. Один раз я слышал, как старуха с третьего этажа говорила пенсионеру с четвёртого: «Ишь, больной этот, ошейник на него повязал! Захочет Боженька наказать, разум отнимет!» Но я любил Митьку, кривого и со свалявшейся от времени шерстью. Он был для меня родным. Часто, после долгих прогулок, я опасался, что он заболеет и закапывал ему пипеткой в рот специальную микстуру, которую он терпеть не мог. Мне приходилось подолгу сжимать его пасть, что бы лекарство попало внутрь.
Вспоминая все эти сентиментальности, я снял с себя толстовку, взял поводок в одну руку, прижав согнутой в локте другой рукой тёплый комочек к ноге, и перекинул толстовку через руку так, чтобы Митьке было видно хоть чуть-чуть. Никаких посторонних звуков от него я не боялся, он мог только начать шумно возиться. Я толкнул ногой дверь, и мы вошли в магазин. Время было уже позднее, и покупателей было мало. Пытаясь не привлекать к себе внимание, мы осторожно углубились внутрь супермаркета. Некоторые посетители, которые попадались нам навстречу, удостаивали нас взглядом, который мог бы быть чуть менее продолжительным. Когда я увидел своё отражение в большом зеркале, то понял насколько комично я выгляжу - испуганный очкарик, который прижимает к груди одной рукой скомканную ткань, а другой - пустую железную корзинку. Посмотрев на Митьку, я с удовлетворением отметил, что с ним всё в порядке и отметил про себя: «хорошо быть маленьким». Корзинка быстро приобрела вес небольшого батона «докторской», двух булок и пачки кефира. Я пошёл к кассе и думал, что даже если кассир заметит у меня под толстовкой «неоплаченный товар», то сильного шума поднимать не будет и отпустит мне продукты.
Вдруг Митька увидел яркую женщину в белых красивых туфлях. Электрический свет отражался от пуговиц на её короткой куртке и слепил глаза, окутывая всё вокруг осенним туманом. Я стоял и смотрел на женщину, пока не понял, что почти ничего не осталось от первого снега на улицах. Пока не понял, что кто-то перевёл стрелки часов назад. И я, то ли отставая за всеми, то ли опережая их, спешил и опаздывал непонятно куда и ошалело рассматривал небо, раскрашенное карандашами. Оно было заштриховано неровно, так мог бы рисовать ребёнок, который, зажав связку цветных карандашей в кулаке, старательно красит чистый листок. Смотрел на женщину, пока не понял, что рекламные транспаранты на фоне разноцветного неба смотрятся совершенно дико, они большие, с ровными чёткими контурами, внутри их буквы сплетены с цифрами клубком осьминогов, с двигающимися влажными хвостиками.
Внезапно мне стало трудно стоять, ноги напрасно искали на кафельном полу магазина холодную и грязную зыбь, дыхание сбивалось, привыкая к жёсткому тёплому воздуху магазина, а одёжда тяготила, немыслимо тяготила воспоминаниями о пустынных проспектах. Снег стаял, обнажив мои тревоги и отрешённую задумчивость. Это когда в голове много-много всяких картинок, скульптур и не хочется говорить ни с кем, потому что у них другие мысли. Стоял и смотрел на женщину, пока не понял, что у них настоящие, живые, переживающие, может влюблённые в нечто и жизнерадостные шарики в головах. Мою же голову заполняют жёлтые, тусклые капли жира в желатиновой оболочке. Стоял и смотрел на женщину, пока не вспомнил, что не так давно на литературных чтениях мне подарили две книжки. Селби и словарь русского мата, точнее, лексические и фразеологические выражения слова «хуй», и как я, растроганный этим, начал лепетать, какая это замечательная книжка, и как я давно её хотел, что видимся мы не последний раз и, может, в следующий раз мне вручат лексические трактовки слова «пизда».
Вспомнив это всё, я понял, что совсем забыл про Митьку, который занервничал и стал пытаться высунуться наружу. Этого я и боялся. Громко шипя на него и повторяя: «Митька, сучонок, лежать, лежать я сказал, нельзя здесь!», опасаясь, что его может вырвать, как в прошлый раз, мне на штаны, я попытался сжать его двумя пальцами. Но он совершенно меня не слушал, карабкаясь вперёд с невероятной скоростью, он выпутался из моих нетвёрдых объятий и высунулся наполовину из-под толстовки. Этого оказалось достаточно, чтобы чересчур внимательный мальчуган потянул своего папу за рукав и с удивлением спросил: «А зачем дядя к письке шнурок привязал?» Эта фраза подействовала отрезвляюще на Митьку, он моментально съёжился, только было поздно. Папа внимательного мальчугана надвигался на нас с приличной скоростью, и спасаться бегством было поздно. Молния вошла в меня куда-то пониже подбородка, а вышла через затылок, которым я сильно ударился об пол. Краем глаза я успел увидеть, как ко мне бегут две продавщицы и охранник, и что Митька притворился мёртвым и повис на штанине, блестя своими шипами на маленьком кожаном ошейнике.