Жизнь с расстройством личности по смешанному типу (часть 14)
Часть 14 (предпоследняя)
Очередной нервный срыв привёл меня к навязчивой мысли о том, что прошлая попытка оказалась неудачной по причине внезапно наступившего отрезвления. Алкоголя в прошлый раз было не столько, чтобы я не мог воспринимать действительность как что-то реальное, ведь я рассчитывал оказаться в увлекательном сне с неожиданным продолжением. Такая мысль трансформировалась в идею – завершить начатое в крайней степени опьянения, чтобы не дать шанса трезво-трусливому «я» вновь одержать победу и не впустить меня в «ничто».
Конкретного плана по реализации задуманного у меня не было. Я просто напился, вышел из дома и куда-то пошёл. Было достаточно темно, но моё внимание привлекло увиденное в дали мелькание света - это была проезжая часть.
Я стоял далеко от пешеходного перехода, но близко к дороге, а мимо меня проносились машины. Оставалось сделать пару шагов– это и было моим, внезапно принятым, решением. Меня бы перекинуло и размазало по дороге. Но не время думать о боли…
Несколько шагов вперёд и где-то рядом меня практически оглушил странный шум – похожий на предупреждающий сигнал, смешанный со странным скрипом. Грохота слышно не было, и мне показалось, что я живой. Так и было, ведь спустя секунду я уже пытался убежать, хотя я и не принимал такого решения… Это оказалось не просто. Меня преследовало чувство замедления, из которого невозможно было вырваться. Нужно было увеличить скорость. И вот где-то позади стали слышны обрывки чьих-то фраз: «Ты сума сошёл?.... сейчас пизды сука получишь….». Они доносились издалека, но менее агрессивными от этого не стали. Я оглянулся и где-то вдали увидел мужской силуэт, эмоционально жестикулирующий, мимо которого проезжали машины. Следов аварии я не увидел. И вновь предпринял попытку сбежать.
Я бежал, но явно не аллюром, в отличие от своего страха, который догнал, захватил и потащил меня вперёд. Со сбивчивым дыханием пришло и смутное понимание произошедшего – я опять облажался, как и во всем и всегда… Однако одно мне удалось точно - я почти погубил свою решимость, она сбежала от меня, уйдя из дома, и заблудилась в этом ущербном симулякре «сущего».
Но проблем от этого меньше не стало, они всё еще пытались изнасиловать меня без лубриканта.
Два месяца решался мой вопрос с призывом в армию. Посещения военкомата были похожи на истории про униженных старшеклассниками школьников. Приходилось: стоять, оголившись до трусов, в узких коридорах душного (во всех смыслах) военкомата; слушать «уморительные» истории двух десятков потенциальных служителей отчизне; объяснять представителям призывной комиссии, что ты не уклонист, а просто любишь писать на них жалобы. Итогом всего этого стало – выдача мне направлений на обследование в психоневрологический диспансер.
Я сидел в кабинете психолога, и этот кабинет по размерам походил на кладовку, только в нём было ещё крошечное окно. Нужно было ответить на вопросы в нескольких тестах. Около двух сотен вопросов про: суицид, приоритеты, настроение, желания и прочее… Просидев за этим занятием больше двух часов, я сообщил психологу о том, что закончил. Психолог сообщил, что скоро меня вызовут на очную беседу на комиссию из трех специалистов, которые предварительно ознакомятся с результатами тестирования.
Спустя три дня мне пришлось отвечать на вопросы в режиме офф-лайн. Три доктора: заведующий мужским отделением психиатрической больницы (ему было около сорока лет, очень спокойный голос и интеллигентное лицо); врач психотерапевт (полный седой мужчина в очках) и психиатр (человек с лицом измученной собаки) - смотрели на меня, задавая вопросы про всё, что происходило до этого момента в моей жизни.
Самым активным вопрошателем был заведующий отделением, он постоянно уточнял и иногда переспрашивал, делая записи в своей тетрадке.
Психотерапевт в это время развалился на кресле, создавая видимость, что он не спит, а слушает нас с закрытыми глазами.
Третий врач (психиатр с лицом собаки) не скрывал своего безразличия, направив свой скучающий взгляд в сторону окна. Он так сосредоточенно смотрел в окно, что казалось, что ещё немного, и он завоёт или начнёт скулить, виляя прорезавшимся из халата хвостом.
При таком положении, я не старался быть откровенным и рассказывать обо всём, что встретилось мне на своём жизненном пути. Я скрыл свои неудавшиеся попытки суицида и большинство того, что было связано с моей матерью. Но им таки удалось подловить меня и мне пришлось рассказать им частичку из своей жизни:
«у тебя случались конфликты с матерью?» - спросил меня доктор;
«были» - виновато посмотрел на него я;
«расскажи, что запомнил» - ответил мне врач. Я поймал на себе его взгляд. Он смотрел мне прямо в глаза с непомерным любопытством, как бы пытаясь заглянуть внутрь меня, в мои мозги, чтобы открыть черепную коробку, посмотреть что там лежит и закрыть её обратно. Увиденное он описал бы в истории моей болезни, а может и в квартальном отчёте о поступивших душевнобольных. Но от этого меньше доброты в его взгляде не стало.
Я всегда опасался смотреть людям прямо в глаза, но отвести взгляд в этом случае, мне удалось не сразу. Мне казалось, что этот человек не предаст меня, не причинит мне боли и послужит, хотя бы на несколько минут, компасом в лабиринте моих психических отклонений. И я обязательно смогу найти выход.
Возможно, по окончании нашего разговора, он наденет на меня белую пижаму и расскажет, как жить дальше, сделав мне инъекцию в превентивных целях. Но я решил попробовать:
«Мне было лет 12. На кухне висело радио. Оно плохо работало, мне так казалось. Я решил разобрать его, чтобы починить. Я развинтил всё, что мешало мне открыть радио. Внутри оказалось много всего: один динамик; провода; микросхемы. Было непонятно, как это работает и в чём причина. Я понял, что не справлюсь и закрыл заднюю крышку. Но, видимо, я плохо закрепил винты, и потому задняя крышка закрывалась не плотно. Я повесил радио обратно. Но через день мама заметила, что радио не в порядке. Она пыталась его включить, потом сняла и увидела, что задняя крышка отходит. Мама позвала меня и спросила о том, почему я разбирал радио. Я сказал, что я этого не делал, и она стала кричать на меня, а потом…»; - я не смог продолжить разговор, где-то в области груди возникла преграда, мешающая мне говорить;
«успокойся, не переживай, расскажи, что было дальше» - посмотрел на меня врач и похлопал меня по руке.
«потом она схватила меня за руку и отвела в комнату, где сказала, что будет наказывать меня за то, что я ей соврал. Она достала хлопушку и стала меня бить. Она кричала и била меня. Потом отпустила и ушла на кухню» - продолжил я свой рассказ;
«что было дальше, что ты чувствовал и о чём думал?» - поинтересовался врач. Два оставшихся врача, тем временем, проявили интерес к происходящему: психотерапевт перестал спать, а психиатр отвёл взгляд от окна и сфокусировался на мне. Стало неуютно, но я решил продолжить;
«я спрятался за угол дивана, чтобы меня не было видно. Прижался к письменному столу и заплакал. Я не мог остановиться. А мать кричала на кухне. Стало очень страшно»;
«о чём ты подумал в этот момент» - вновь поинтересовался врач;
«о том, что было бы хорошо, если бы отец забрал меня к себе»;
«а где был твой отец?» - внимательно посмотрел на меня доктор;
«он умер, когда мне было шесть лет»;
«ты захотел покончить жизнь самоубийством?»;
«нет, я боюсь этого. Я хотел, чтобы он был жив и забрал меня или нашёлся бы человек, который заберёт меня и не будет бить… никогда»;
«что было дальше?» - врач стал писать что-то в своей тетрадке;
«потом я увидел, что пришёл кот. Он сел рядом, стал мурлыкать и ткнул меня мокрым носом в руку. Потом я перестал плакать, а мама ушла из квартиры»;
«куда ушла? Когда она вернулась потом?»;
«я не знаю, куда она уходила. Она пришла вечером. И сказала, что она пьяная. Она сняла обувь, бросила на пол одежду и сказала, что её от меня тошнит, а потом ушла на кухню»;
«а ты?» - спросил врач;
«а я лёг спать»;
«мать тебя била раньше за ложь?» - вдруг внезапно спросил психотерапевт;
«да»;
«часто?» - продолжил он;
«да, но я не помню сколько раз»;
«тебе хотелось перестать врать ей после этого?»;
«нет, но я её очень боялся»; - ответил я и поймал себя на мысли, что рассказал им очень много и что это может привести к чему-то плохому;
«расскажи ещё что-нибудь про конфликты с матерью»;
«у нас не было других конфликтов, я не помню, чтобы были» - соврал я.
Затем последовали ещё вопросы, но я старался уклоняться от озвучивания своих воспоминаний.
Наконец, беседа закончилась. И на меня не надели смирительную рубашку, не поставили мне укол и даже не предложили закинуться таблетками. Меня просто отпустили домой.
А через пару недель я узнал свой диагноз в военкомате – «расстройство личности по смешанному типу», там же я узнал о том, что к воинской службе я не годен.
Это было похоже на праздник, на победу над системой. Свершение, произошедшее тогда, когда я ни на что не рассчитывал. Наконец-то я чего-то добился. Значит, я на что-то способен. Мне не придётся чистить своей зубной щёткой чужие унитазы и маршировать под дождём. Частичка свободы пьянила, но я решил не бухать по этому поводу.
Получив военный билет, я вновь попытался устроиться на работу. И у меня вновь получилось. Меня снова взяли на работу помощником юриста. Но это не было моей заслугой, в этом мне помог знакомый, с которым мы вместе учились.
На работе нас было двое – сам юрист и я. Его офис был похож на склеп, с той лишь разницей, что там никого не хоронили. Это было квадратное подвальное помещение с решетками на окнах. На стенах вместо обоев были деревянные панели тёмно-коричневого цвета. Было достаточно мрачно, но хозяин кабинета называл это солидностью. Он был очень экономным и крайне не любил излишеств, во всём, и везде. На рабочем столе он запрещал мне хранить что-то большее, чем: ноутбук, пару листочков и несколько ручек. Всё остальное (даже - калькулятор) он называл ненужными нагромождениями.
Я тогда заметил, что он был странным. Он не одевался как юрист – всегда носил мятые серые джинсы с пузырями на коленках, чёрный джемпер с катышами по бокам и имел какой-то серый тряпичный портфель. Летом он приходил на работу в бриджах и футболке.
Я сумел проработать у него три месяца. Платил он мне больше, чем на предыдущем месте. Но в один из дней, у меня произошёл конфликт с какой-то сумасшедшей бабкой. Она пришла в офис, когда я был один, и потребовала, чтобы я её проконсультировал. После услышанного отказа, она заявила, что я покрываю тех, кто украл у неё какое-то серебро. Я попросил её уйти, но она закатила скандал. Мы даже не успели нормально поругаться, как в офис зашел юрист и стал успокаивать эту шизанутую старуху. У него получилось. А мне было сообщено о том, что я вёл себя недостойно с потенциальным клиентом и поэтому мне необходимо уволиться, поскольку я могу причинить вред его репутации…
В тот момент я решил, что работа – это боль и каторга. Это причина многих психических расстройств, героиновой зависимости и отчаяния. Люди ходят на работу, чтобы получить зарплату, чтобы на эти деньги не сдохнуть с голоду, ведь им нужны силы, чтобы утром снова пойти на работу. И так до самой смерти… Видимо я был настолько шизанутым, что не смог принять такое положение дел и получать от этого удовольствие…