Затронуло⁠⁠

"В декабре моему отцу исполняется 50 лет.

Отец — интересный и нетривиальный человек. Бывший военный строитель, офицер, он отлично разбирается в истории, фортификации, боевой технике, оружии и военном обмундировании. Он прекрасный рассказчик, который может увлечь своими историями любого. Вместе с ним в детстве я часто гулял по всяким стройкам и разрушенным фортам и дотам, и это во многом предопределило мои будущие интересы. Но сам он никогда прямо не решал за меня, как мне жить, о чем мечтать, кого любить.

А еще мой отец годами жестко бил меня. В детстве работало правило трех предупреждений. Балуешься? Одно замечание, второе, а после третьего раза наказание. Вспылив, отец хватался за свой кожаный офицерский тапок и с размаху бил по голени, и еще, и еще. Меня старалась защищать мама, и прилетало и ей. Он знал, куда нужно бить; удары по голени — это очень больно, а потом ты ходишь с черными ногами: на одной семнадцать синяков, на другой еще десять, какие-то уже сходят, какие-то новые. Я до сих пор в любой ситуации предпочитаю носить брюки.

Став подростком, во время споров я скрывался в своей комнате и запирался на защелку — отец в ярости выломал ее. Однажды мы особенно сильно из-за чего-то поссорились; прямым ударом в лицо он сломал мои очки и уложил меня на пол, а потом встал мне коленом на грудь, пока я лежал, едва не захлебываясь от своей крови в горле. На следующий день он извинился и дал денег на новые очки. Кажется, с того момента мы больше ни разу не спорили, но и не общались толком.

В России не принято говорить о домашнем насилии, и я сам рассказываю о произошедшем во многом потому, что почти ничего не чувствую по этому поводу — разве что сожаление и какую-то усталость. Мне особо нечего добавить к этой паре абзацев: синяки на ногах прошли очень много лет назад, а оправ после той ссоры я сменил еще три штуки. Мне кажется, я давно простил своего отца — я не могу не любить его; вот только живу в другом городе и редко приезжаю погостить. Я никогда никого не ударю.

Но горькая правда заключается в том, что я до сих пор эмоционально изувечен. В один момент меня запросто можно растрогать до слез сентиментальным финалом «Прибытия», а в другой я буду со скучающим равнодушием наблюдать за жестокими убийствами в очередном корейском фильме.

Когда пару лет назад умерли мои дедушка и бабушка, я не почувствовал ничего. Мне хотелось загрустить, хоть как-то встрепенуться, но не вышло. И когда я вспоминаю детство, мне хочется по-настоящему закричать и заплакать; не останавливаться день, неделю, месяц, пока я не выплачу все слезы. Но я не могу.

Мой терапевт говорит, что это защитная реакция: когда-то очень давно, пережив травму, я словно выключил часть себя, чтобы игнорировать насилие и как-то функционировать дальше. Отец отбил мне не голени, а часть эмоций, и многие мои чудачества и странные черты характера лишь следствие этой травмы. Впереди у меня годы, чтобы все исправить.

Я оправдывал отца тем, что жестоким его сделала советская армия, и что его собственные родители сами были далеки от идеала. Но если я хочу включить себя обратно, мне нужно совершить первый шаг. В декабре у отца юбилей, и я поеду в Петербург, чтобы спросить его, зачем он все это со мной сделал."