Я тоже играл в хоккей
Смотрю церемонию открытия Олимпийских Игр в Сочи, и вспоминаю, в каких зимних видах спорта я успел отметиться лично. Санки не в счет. Лыжи мне не сдались, как я не пытался поставить ноги в нужную позицию.
А вот в хоккей я играл.
Помню, как семилетними пацанами мы рубились шесть на шесть на замерзшем болоте в ближнем лесу.
На коньках мы стояли, как цирковые медведи, неуверенно и в раскоряку, но бились отчаянно. Стучали клюшки, как мечи витязей Александра Невского над Чудским озером. Щелкала пулей шайба. И шлемы придумал трус.
До сих пор не пойму, как нас отпускали родители. А может быть, мы и не спрашивались, убегали без спросу, с коньками через плечо и шайбой в кармане.
Помню, как влетела мне шайба в глаз, только сверкнуло небо и тут же потемнело, залилось густо темной кровью.
Я зажал рукой глаз, заслонил от всех ладонью, и боюсь убрать, отвести в сторону, вдруг нет уже глаза. А как мне без глаза домой идти? Никак. Убьют меня дома без глаза, наверняка убьют. И гулять не пустят, долго.
Сижу на льду, за глаз держусь.
Главное, на холоде да от страха боли не чувствовал совсем. Только теплело в ладошке от натекающей крови.
Пацаны дружно на меня накинулись, стащили коньки, обули ботинки, на ноги поставили.
Беги, говорят, домой. И трусят тоже, конечно.
Чего делать, побежал.
Бегу и думаю, хоть бы дома никого не было, кроме бабушки. Бабушка у меня понятливая, если что, подготовит родителей к тому факту, что дите у них теперь безглазое. Постепенно введет в курс дела, тактично, что, может быть, и не убьют меня сразу.
Повезло.
Дома бабушка одна оказалась.
Вышла меня она в коридор встречать, в шаль кутается, щуриться, приглядывается, что это я там рукой зажимаю.
А я подошел ближе и говорю:
- Бабуль, посмотри, у меня есть глаз или нет?
И руку от глаза убрал.
Эх, бабушка моя, бабушка, дал я тогда тебе по сердцу. Как ты тогда в обморок не упала мне сейчас, на четвертом десятке, не понятно.
Не упала.
Отвела меня, страшного, с половиной лица, кровью залитой, в ванну, промыла глаз, расширила заплывший уже кровоподтек, увидела мой зрачок, и глазное яблоко в полопавшихся кровяных сосудах, промыла рассечение. Тут я уже орать принялся, потому что глаз от мороза отошел и болеть стал невыносимо. А ты его загладила, зашептала, замазала да заклеила. И когда родители пришли, ты даже шубейку мою, в пятнах крови, застирать успела.
И только потом себе в стакан накапала из пузырька.
А играть в хоккей я так и не бросил.
Даже когда зуб мне выбили клюшкой, потом, позже.
А вот в хоккей я играл.
Помню, как семилетними пацанами мы рубились шесть на шесть на замерзшем болоте в ближнем лесу.
На коньках мы стояли, как цирковые медведи, неуверенно и в раскоряку, но бились отчаянно. Стучали клюшки, как мечи витязей Александра Невского над Чудским озером. Щелкала пулей шайба. И шлемы придумал трус.
До сих пор не пойму, как нас отпускали родители. А может быть, мы и не спрашивались, убегали без спросу, с коньками через плечо и шайбой в кармане.
Помню, как влетела мне шайба в глаз, только сверкнуло небо и тут же потемнело, залилось густо темной кровью.
Я зажал рукой глаз, заслонил от всех ладонью, и боюсь убрать, отвести в сторону, вдруг нет уже глаза. А как мне без глаза домой идти? Никак. Убьют меня дома без глаза, наверняка убьют. И гулять не пустят, долго.
Сижу на льду, за глаз держусь.
Главное, на холоде да от страха боли не чувствовал совсем. Только теплело в ладошке от натекающей крови.
Пацаны дружно на меня накинулись, стащили коньки, обули ботинки, на ноги поставили.
Беги, говорят, домой. И трусят тоже, конечно.
Чего делать, побежал.
Бегу и думаю, хоть бы дома никого не было, кроме бабушки. Бабушка у меня понятливая, если что, подготовит родителей к тому факту, что дите у них теперь безглазое. Постепенно введет в курс дела, тактично, что, может быть, и не убьют меня сразу.
Повезло.
Дома бабушка одна оказалась.
Вышла меня она в коридор встречать, в шаль кутается, щуриться, приглядывается, что это я там рукой зажимаю.
А я подошел ближе и говорю:
- Бабуль, посмотри, у меня есть глаз или нет?
И руку от глаза убрал.
Эх, бабушка моя, бабушка, дал я тогда тебе по сердцу. Как ты тогда в обморок не упала мне сейчас, на четвертом десятке, не понятно.
Не упала.
Отвела меня, страшного, с половиной лица, кровью залитой, в ванну, промыла глаз, расширила заплывший уже кровоподтек, увидела мой зрачок, и глазное яблоко в полопавшихся кровяных сосудах, промыла рассечение. Тут я уже орать принялся, потому что глаз от мороза отошел и болеть стал невыносимо. А ты его загладила, зашептала, замазала да заклеила. И когда родители пришли, ты даже шубейку мою, в пятнах крови, застирать успела.
И только потом себе в стакан накапала из пузырька.
А играть в хоккей я так и не бросил.
Даже когда зуб мне выбили клюшкой, потом, позже.