Я с тобой⁠⁠

Поезд еле тащился. В вагонах было душно – полно народу. Дети постоянно плакали, а взрослые молчали, угрюмо уставившись в пол. Лена сидела рядом с матерью и смотрела по сторонам. Всю дорогу её не покидало смутное ощущение, что всё это она уже видела, и может угадать, что произойдёт в следующий момент.

Её взгляд наткнулся на маленького, очень худого мальчика с грустными глазами.

– Вот сейчас он попросит у мамы еды, а потом заплачет, – подумала она.

– Ма-ам, я есть хочу! – пропищал мальчик.

– Погоди, Мишенька. Приедем и поешь.

– Ну, мам!

– Сейчас у меня ничего нет!

– Мишенька надул губки и захныкал. Лена не удивилась.

С заднего сиденья повернулась старуха, и протянула мальчику небольшое яблоко.

– На, милый, погрызи.

Мальчик шмыгнул носом.

– Спасибо.

А вот это уже неожиданно.

«Вот сей-час, сей-час, сей-час, – стучали молоточки в Лениной голове. – Сейчас что-то произойдёт».

Лена мотнула головой, отмахиваясь от назойливых молоточков, и продолжила разглядывать попутчиков. Толстый мужчина вытирал скомканным носовым платком пот со лба.

– Сейчас чихнёт, – пришла Лене мысль, но она снова отмахнулась от неё.

– Ааа-чччха!! 

– Будьте здоровы, дядечка! – сказала молодая девушка в простеньком опрятном платьице.

– Ох! Спасибо, дочка.

«Сей-час, сей-час…»

Послышался гул. С каждой секундой он становился громче и громче. Взрыв! Поезд тряхнуло, он остановился. Ещё взрыв – уже ближе. Разбитые стёкла брызгами разлетелись во все стороны. Лену царапнуло по щеке. Голова Мишеньки резко запрокинулась. Надкушенное яблоко выпало из его обмякшей ручонки. Чья-то нога в старом ботинке раздавила его. Перепуганные люди ломились к выходам.

Несколько взрывов, один за другим.

Кто-то схватил Лену и, прижимая к себе, стал выбираться из вагона. Лена не видела лица, но знала, что это была мама. С трудом пробившись через давку, они выбрались наружу и побежали в сторону леса. 

В воздухе кружили самолёты, поливая бегущих людей пулями. Кто-то падал и больше не двигался, кто-то корчился в пыли и стонал. Лена с мамой бежали что есть сил. Один самолёт пролетел над ними. Пули втыкались в землю совсем рядом, поднимая фонтанчики пыли. Самолёт зашёл на второй круг. Снова очередь. Мама Лены вскрикнула и рухнула на землю.

– Мама! – завопила Лена. – Мама!

– Беги, доче… – Третья очередь оборвала её на полуслове. 

Не помня себя, Лена развернулась и побежала к лесу, до которого оставалась пара десятков метров. Слёзы и пыль резали глаза. Треск пулемёта. Боль железным кулаком ударила Лену в спину. В глазах потемнело. Всё стихло.


Елена Николаевна проснулась холодном поту. 

4.35. Всегда почти в одно и то же время. Мучительный сон не отпускает её всю жизнь с того самого дня 1941 года.

Она немного полежала, приходя в себя. Заснуть больше не получится. Никогда не получалось. Кое-как отдышавшись, Елена Николаевна тяжело поднялась с кровати и побрела на кухню. Трясущимися руками чиркнула спичкой. Сломалась. Вторая не загорелась. С третьей попытки ей удалось зажечь плиту. Поставила чайник и опустилась на табурет. Пока он закипал, Елена Николаевна сидела оперевшись локтями о колени и обхватив голову руками. 

Взглянула в окно. Из-за сильного тумана не было видно ничего кроме полудикой яблони, что росла под окном. Елена Николаевна ненавидела её. Особенно осенью, когда с неё падали яблоки и, раздавленные, лежали на асфальте. Она и рада была бы срубить проклятое дерево, но яблоня была не её, и ничего сделать с ней Елена Николаевна не могла.

Она отвернулась, закрыла ладонями лицо и вскоре увидела маму: молодую, красивую, с улыбкой на лице. Мама подошла к Лене, поцеловала и крепко обняла.

Чайник закипел и стал громыхать крышкой. Подождёт.

Слёзы сами собой покатились из Лениных глаз – она так долго ждала маму.

– Не плачь, милая, – ласково сказала она и вытерла Лене слёзы. – Не плачь. Я с тобой.

Мама взяла Лену за руку. Лена улыбнулась, глубоко вздохнула, выдувая из себя боль, что жила в ней всё это время, и они молча пошли вдвоём.

Чайник продолжал громыхать.