Время почитать #3
Да жив я, жив, отставить панику. Тот самолет, что упал у вас в новостях, даже не похож на тот, в котором летел я. Однако замечу, что и мой полет состоялся на горизонте жизни и смерти.
Странный был день. Вхожу в зал ожидания и сразу же встречаюсь глазами с девушкой, которую уже видел на регистрации. Атлетичные ноги в джинсе, пиджак цвета белый навахо с единственной серебряной пуговицей в виде Медузы Горгоны. Волосы-осциллограммы зачесаны влево, скулы опасно остры, золота на теле нет. Сидит, щурится египетской кошкой, имитирует разговор по телефону. А может, и правда, разговаривает, кто ее разберет.
Сажусь рядом с ней, достаю «Гаргантюа и Пантагрюэля», читаю. Краем уха слышу, как она с улыбкой говорит в трубку:
— …У меня ничего срочного. Просто хотела сказать, что порядок и хаос связаны гораздо сильнее, чем люди могут себе представить.
Читаю дальше, веду себя естественно. После небольшой паузы она восклицает восхищенно-сексуально:
— Ты меня не слушаешь! Вся реальность — абсолютно математичная система. Изящнейший рандом, безусловно, созданный технически! Уравнение с двумя переменными, управляющее абсолютно всеми процессами в природе!
Вот зараза, думаю. Вот дрянь. Красивейшая в этом терминале дрянь.
А она в трубку:
— Увы.
А потом со страстью так:
— Все, что фрактально — нормально!
Думаю, ну к черту. Меня не колышет. Буду сидеть и читать, с ней говорить не буду. Тут она дает собеседнику отбой, поворачивается ко мне и говорит:
— Мне нужно срочно отойти. Не присмотришь за моими вещами?
— А надолго нужно отойти? — говорю.
— На 5 минут.
— Почему ты думаешь, что со мной твои вещи будут в безопасности?
— Потому что ты бородат. Гладковыбритому бы не доверила.
— Ладно, — говорю. — Пять минут.
Вернулась через две.
— Спасибо большое.
— Ну что ж, — отвечаю, — мягкой посадки.
Встаю и собираюсь к выходу — как раз на подходе мой рейс.
— Тебе тоже, — говорит она, — пусть земля будет пухом.
Вот дрянь. Я уже на регистрации приметил, что летит Медуза Горгона не в Питер, а, кажется, в Волгоград. Ну вот и пусть летит, думаю. Мне-то что?
Входим в автобус с другими пассажирами. Толпясь, катимся 100 метров до трапа.
От одного вида лайнера компании Sizif Airlines бросает в холодный пот. О зловещая крылатая машина смерти, чьи двигатели обагрены кровью сотен ласточек и стрижей. О механизм, дающий возможность покинуть Землю либо совсем ненадолго, либо навсегда — как карты лягут. Кто-то считает, что за авиакатастрофы ответственны теории хаоса и вероятности. Кто-то придерживается мнения, что на все воля Всевышнего. Мне сдается, что может оказаться и так, что они говорят ровно об одном и том же, хотя и каждые сами с собой.
Нам навстречу по трапу вышагивает непомерно крутая особа: фигура девушки-бойца из Mortal Combat, черный хвост вьется на ветру, китель с погонами, кожаные перчатки, зеркальные очки-авиаторы. Она останавливает толпу властным жестом, шипит что-то в рацию и, дождавшись ответа, начинает порционно запускать нас в утробу летального аппарата.
— Крутые очки, — говорю ей, проходя мимо.
— Если выживешь, сможешь купить себе такие же, — мне в ответ. — Не задерживай посадку.
Да уж, странный день. Зато стюардессы меня гораздо тепелее приветствуют. Они, конечно, не такие развратные, как на рекламах авиакомпаний, но тоже вполне могли бы стать секс-символами какого-нибудь провинциального государства. Одну природа снабдила роскошнейшими губами, вторую — веснушчатым носом.
Теперь нужно пройти сквозь гортань, отделяющую тех, кто летит бизнес-классом, от тебя, дружок. Передвижная шторка — ярчайший символ остроты социальных границ, верх практичного лицемерия и приспособленчества.
Твое место 12F, сидишь у иллюминатора. Видишь: крыло дрожжит на ветру, а на нем болтается двигатель. Чтобы отвлечься от мыслей о смерти, начинаешь гадать: кто сейчас сядет рядом? Может, вон та юная Девушка-Весна, чьи плечики покрыты мурашками, потому что одеться ей стоило бы в осень? Бусинки в волосах, цветные фенечки на запястьях, узорные татуировки хной. Пламя индейских костров в волосах. Глаза-Байкалы. Все еще думаешь, что она сядет на 12E? Даже не надейся. Сейчас пространство между ней и тобой закупорит необъятный гражданин, у которого ремень безопасности застегивается только за спиной. А Девушка-Весна сядет с другой стороны от него. Твой сосед — гора, но не человек. Весна даже не увидит тебя за его массивом — так он велик.
Думаешь, это все?
Следом на борт врывается неконтролируемая толпа школьников, неся где-то в себе учителя правоведения. Орущая, хрустящая чипсами, мыслящая мемами пубертатная масса заполняет собой весь хвост самолета, а также весь спектр звуковых частот, подвластных твоему, читатель, тончайшему слуху.
Вместо «Взлетной» карамели недотроги-стюардессы с опаской раздают «Барбарисовый вкус». Командир экипажа вещает сквозь динамики:
— Бр-бр-бр, уважаемые пассажиры, бззз-бкха-ча-ча-ча Вырыпаев. Мы желаем вам приятного полета и напоминаем: кххх-кочубей-тыкы-чу во время полета строго запрещено. Туалетные кабины оборудованы бфооо-хмд-хмд-уау-гбфщ датчиками.
Выключаем электронные приборы, переводим телефоны в авиарежим, ну вы понимаете.
И вот эта штука начинает разгоняться. Трясется, скрипит, дребезжит — поезд РЖД с крыльями. В руках женщин и детей хрустят подлокотники. Великан по соседству опускает веки и вдруг одновременно всей поверхностью своей кожи выделяет пот. Нескольких пассажиров атакуют лицехваты Ханса Руди Гигера. А, нет, минуту… Это просто по ошибке выпали кислородные маски в восьмом ряду. Стюардессы непринужденно запихивают их обратно. Наконец самолет отрывается от земли, не падает, набирает высоту. Пассажиры обретают надежду. Уже скоро остатки их страхов усыпит обед или, как его называет командир Вырыпаев, ланч.
Из-за глыбы соседа показывается Девушка-Весна. Она пытается заглянуть в иллюминатор, кутая плечики в тончайший шарф. Все никак не согреется, бедная. Обнял бы, не случись меж нами якодзуну.
Ростов удаляется вниз и назад. Сверху наша страна — гигантское лоскутное одеяло. Поля, поля, поля — одно к одному, всех форм и окрасов. Лишь кое-где на этом одеяле пятнами семени виднеются города и села, а в остальном — одни лишь поля. А вот одно поле горит — вероятно, курил в постели спящий под одеялом великан. Вся страна перепахана и засеяна, откуда такие цены на хлеб — сразу и не поймешь…
— Вам курицу с макаронами или рыбу с рисом? — отвлекает стюардесса с веснушками.
— А курицу с рисом можно?
— У нас уже расфасовано.
— Тогда курицу с макаронами.
Забираю последнюю курицу с макаронами. Теперь все, кто сидит за моей спиной, включая полчище детей, будут есть рыбу с рисом — какое счастье. Предпоследнюю курицу с макаронами поглощает мой сосед. Теперь мне точно отсюда не выбраться.
Кстати сказать, кормят на рейсах Sizif Airlines как на убой. После того обеда даже буйные цветы жизни в хвосте немного поутихли. Вот тогда и началось самое интересное: командир Вырыпаев задумал нас всех убить.
Мы снижаемся и пролетаем над Петербургом на такой высоте, что виден весь город сразу. Я соединяю воображаемой линией все дома, где жил за последние 5 лет — немного похоже на знак радиации. Воспоминания о былом влекут в состояние легкой ностальгии. Самолет, не сбавляя скорость, влечет полторы сотни пассажиров куда-то в Финский залив.
Люди справедливо негодуют. Стюардессы шепчутся, видно, тоже почуяли неладное. В конце концов пилота кто-то будит, и лайнер настолько резко накреняется влево, что это больше похоже не на крутой поворот, а на мертвый штопор. Треть школьников кричит дурным голосом: «Мы падаем! Мы падаем!..»
Девушка-Весна снова пытается выглянуть в иллюминатор, и наши взгляды впервые встречаются. Как бы не в последний раз. Уже в следующую секунду самолет начинает трясти так, что теперь уже две трети школьников орут: «Мы падаем! Мы падаем!..»
Теперь уж нервничают все. Ну, кроме стюардесс, разумеется. Их тренируют так, что даже когда за окном взрывается один из двигателей, они продолжают спрашивать: кофейку вам или, может быть, наглазники? Впрочем, двигатель пока не взрывается, к моему большому удивлению.
Под нами шоссе. Кажется, безудержный Вырыпаев решил садиться прямо на него. К счастью, вскоре показывается аэродром. Снова начинает трясти — еще сильнее, чем раньше. Швыряет то вверх, то вниз, как курс рубля. Мотает из стороны в сторону, как электрон в магнитном поле. Все до одного школьники вместе с очнувшимся правоведом вопят, срывая юные глотки: «Мы падаем, ёпта! Падаееем!..»
Тут мужественный командир Вырыпаев рывком извлекает самолет из воздушной ямы, словно барон Мюнхазен, вытаскивающий себя из болота за волосы. Полет выравнивается, но приходится делать еще один заход на посадку. За длительное время разворота паника нарастает. Нас снова трясет, но мастодонт Вырыпаев уже настроен идти до конца. Причем, судя по всему, его не сильно заботит, счастливым будет этот конец или легендарным. Мой титанический сосед складывает ручищи и начинает вслух молиться. С других кресел раздаются еще две молитвы на разных языках. Я молитв не знаю, поэтому погружаюсь в свои мысли.
Неужели конец? Ну, когда там уже вся жизнь начнет мелькать перед глазами? Что в ней было-то? Мама, друзья да женщины с обостренным чувством вкуса. Книги покойников да мертвый рок-н-ролл в живом исполнении. Запретные плоды, сочащиеся истиной, да бесплатный мармелад, инъецированный цианидом. То овердрайв, то овердрафт, а вместо финального овердоза — авиакатастрофа. Не так уж и плохо. Люди умирают куда худшими способами. Один швед в 16-м веке отпустил такую длинную бороду, что наступил на нее, спасаясь от пожара, и свернул себе шею. Умницу Смерть не обманешь, даже из мыслей ее не прогонишь. Вспоминаю, что друзья, когда провожали, предлагали выпить за мой отлёт. А я говорю, мол, что там за отлёт, давайте лучше за улёт…
Посадочная полоса близится. Под полом слышен звук выдвигающегося шасси. Щелчок — и шасси задвигается назад. Снова выдвигается. И снова задвиг
Странный был день. Вхожу в зал ожидания и сразу же встречаюсь глазами с девушкой, которую уже видел на регистрации. Атлетичные ноги в джинсе, пиджак цвета белый навахо с единственной серебряной пуговицей в виде Медузы Горгоны. Волосы-осциллограммы зачесаны влево, скулы опасно остры, золота на теле нет. Сидит, щурится египетской кошкой, имитирует разговор по телефону. А может, и правда, разговаривает, кто ее разберет.
Сажусь рядом с ней, достаю «Гаргантюа и Пантагрюэля», читаю. Краем уха слышу, как она с улыбкой говорит в трубку:
— …У меня ничего срочного. Просто хотела сказать, что порядок и хаос связаны гораздо сильнее, чем люди могут себе представить.
Читаю дальше, веду себя естественно. После небольшой паузы она восклицает восхищенно-сексуально:
— Ты меня не слушаешь! Вся реальность — абсолютно математичная система. Изящнейший рандом, безусловно, созданный технически! Уравнение с двумя переменными, управляющее абсолютно всеми процессами в природе!
Вот зараза, думаю. Вот дрянь. Красивейшая в этом терминале дрянь.
А она в трубку:
— Увы.
А потом со страстью так:
— Все, что фрактально — нормально!
Думаю, ну к черту. Меня не колышет. Буду сидеть и читать, с ней говорить не буду. Тут она дает собеседнику отбой, поворачивается ко мне и говорит:
— Мне нужно срочно отойти. Не присмотришь за моими вещами?
— А надолго нужно отойти? — говорю.
— На 5 минут.
— Почему ты думаешь, что со мной твои вещи будут в безопасности?
— Потому что ты бородат. Гладковыбритому бы не доверила.
— Ладно, — говорю. — Пять минут.
Вернулась через две.
— Спасибо большое.
— Ну что ж, — отвечаю, — мягкой посадки.
Встаю и собираюсь к выходу — как раз на подходе мой рейс.
— Тебе тоже, — говорит она, — пусть земля будет пухом.
Вот дрянь. Я уже на регистрации приметил, что летит Медуза Горгона не в Питер, а, кажется, в Волгоград. Ну вот и пусть летит, думаю. Мне-то что?
Входим в автобус с другими пассажирами. Толпясь, катимся 100 метров до трапа.
От одного вида лайнера компании Sizif Airlines бросает в холодный пот. О зловещая крылатая машина смерти, чьи двигатели обагрены кровью сотен ласточек и стрижей. О механизм, дающий возможность покинуть Землю либо совсем ненадолго, либо навсегда — как карты лягут. Кто-то считает, что за авиакатастрофы ответственны теории хаоса и вероятности. Кто-то придерживается мнения, что на все воля Всевышнего. Мне сдается, что может оказаться и так, что они говорят ровно об одном и том же, хотя и каждые сами с собой.
Нам навстречу по трапу вышагивает непомерно крутая особа: фигура девушки-бойца из Mortal Combat, черный хвост вьется на ветру, китель с погонами, кожаные перчатки, зеркальные очки-авиаторы. Она останавливает толпу властным жестом, шипит что-то в рацию и, дождавшись ответа, начинает порционно запускать нас в утробу летального аппарата.
— Крутые очки, — говорю ей, проходя мимо.
— Если выживешь, сможешь купить себе такие же, — мне в ответ. — Не задерживай посадку.
Да уж, странный день. Зато стюардессы меня гораздо тепелее приветствуют. Они, конечно, не такие развратные, как на рекламах авиакомпаний, но тоже вполне могли бы стать секс-символами какого-нибудь провинциального государства. Одну природа снабдила роскошнейшими губами, вторую — веснушчатым носом.
Теперь нужно пройти сквозь гортань, отделяющую тех, кто летит бизнес-классом, от тебя, дружок. Передвижная шторка — ярчайший символ остроты социальных границ, верх практичного лицемерия и приспособленчества.
Твое место 12F, сидишь у иллюминатора. Видишь: крыло дрожжит на ветру, а на нем болтается двигатель. Чтобы отвлечься от мыслей о смерти, начинаешь гадать: кто сейчас сядет рядом? Может, вон та юная Девушка-Весна, чьи плечики покрыты мурашками, потому что одеться ей стоило бы в осень? Бусинки в волосах, цветные фенечки на запястьях, узорные татуировки хной. Пламя индейских костров в волосах. Глаза-Байкалы. Все еще думаешь, что она сядет на 12E? Даже не надейся. Сейчас пространство между ней и тобой закупорит необъятный гражданин, у которого ремень безопасности застегивается только за спиной. А Девушка-Весна сядет с другой стороны от него. Твой сосед — гора, но не человек. Весна даже не увидит тебя за его массивом — так он велик.
Думаешь, это все?
Следом на борт врывается неконтролируемая толпа школьников, неся где-то в себе учителя правоведения. Орущая, хрустящая чипсами, мыслящая мемами пубертатная масса заполняет собой весь хвост самолета, а также весь спектр звуковых частот, подвластных твоему, читатель, тончайшему слуху.
Вместо «Взлетной» карамели недотроги-стюардессы с опаской раздают «Барбарисовый вкус». Командир экипажа вещает сквозь динамики:
— Бр-бр-бр, уважаемые пассажиры, бззз-бкха-ча-ча-ча Вырыпаев. Мы желаем вам приятного полета и напоминаем: кххх-кочубей-тыкы-чу во время полета строго запрещено. Туалетные кабины оборудованы бфооо-хмд-хмд-уау-гбфщ датчиками.
Выключаем электронные приборы, переводим телефоны в авиарежим, ну вы понимаете.
И вот эта штука начинает разгоняться. Трясется, скрипит, дребезжит — поезд РЖД с крыльями. В руках женщин и детей хрустят подлокотники. Великан по соседству опускает веки и вдруг одновременно всей поверхностью своей кожи выделяет пот. Нескольких пассажиров атакуют лицехваты Ханса Руди Гигера. А, нет, минуту… Это просто по ошибке выпали кислородные маски в восьмом ряду. Стюардессы непринужденно запихивают их обратно. Наконец самолет отрывается от земли, не падает, набирает высоту. Пассажиры обретают надежду. Уже скоро остатки их страхов усыпит обед или, как его называет командир Вырыпаев, ланч.
Из-за глыбы соседа показывается Девушка-Весна. Она пытается заглянуть в иллюминатор, кутая плечики в тончайший шарф. Все никак не согреется, бедная. Обнял бы, не случись меж нами якодзуну.
Ростов удаляется вниз и назад. Сверху наша страна — гигантское лоскутное одеяло. Поля, поля, поля — одно к одному, всех форм и окрасов. Лишь кое-где на этом одеяле пятнами семени виднеются города и села, а в остальном — одни лишь поля. А вот одно поле горит — вероятно, курил в постели спящий под одеялом великан. Вся страна перепахана и засеяна, откуда такие цены на хлеб — сразу и не поймешь…
— Вам курицу с макаронами или рыбу с рисом? — отвлекает стюардесса с веснушками.
— А курицу с рисом можно?
— У нас уже расфасовано.
— Тогда курицу с макаронами.
Забираю последнюю курицу с макаронами. Теперь все, кто сидит за моей спиной, включая полчище детей, будут есть рыбу с рисом — какое счастье. Предпоследнюю курицу с макаронами поглощает мой сосед. Теперь мне точно отсюда не выбраться.
Кстати сказать, кормят на рейсах Sizif Airlines как на убой. После того обеда даже буйные цветы жизни в хвосте немного поутихли. Вот тогда и началось самое интересное: командир Вырыпаев задумал нас всех убить.
Мы снижаемся и пролетаем над Петербургом на такой высоте, что виден весь город сразу. Я соединяю воображаемой линией все дома, где жил за последние 5 лет — немного похоже на знак радиации. Воспоминания о былом влекут в состояние легкой ностальгии. Самолет, не сбавляя скорость, влечет полторы сотни пассажиров куда-то в Финский залив.
Люди справедливо негодуют. Стюардессы шепчутся, видно, тоже почуяли неладное. В конце концов пилота кто-то будит, и лайнер настолько резко накреняется влево, что это больше похоже не на крутой поворот, а на мертвый штопор. Треть школьников кричит дурным голосом: «Мы падаем! Мы падаем!..»
Девушка-Весна снова пытается выглянуть в иллюминатор, и наши взгляды впервые встречаются. Как бы не в последний раз. Уже в следующую секунду самолет начинает трясти так, что теперь уже две трети школьников орут: «Мы падаем! Мы падаем!..»
Теперь уж нервничают все. Ну, кроме стюардесс, разумеется. Их тренируют так, что даже когда за окном взрывается один из двигателей, они продолжают спрашивать: кофейку вам или, может быть, наглазники? Впрочем, двигатель пока не взрывается, к моему большому удивлению.
Под нами шоссе. Кажется, безудержный Вырыпаев решил садиться прямо на него. К счастью, вскоре показывается аэродром. Снова начинает трясти — еще сильнее, чем раньше. Швыряет то вверх, то вниз, как курс рубля. Мотает из стороны в сторону, как электрон в магнитном поле. Все до одного школьники вместе с очнувшимся правоведом вопят, срывая юные глотки: «Мы падаем, ёпта! Падаееем!..»
Тут мужественный командир Вырыпаев рывком извлекает самолет из воздушной ямы, словно барон Мюнхазен, вытаскивающий себя из болота за волосы. Полет выравнивается, но приходится делать еще один заход на посадку. За длительное время разворота паника нарастает. Нас снова трясет, но мастодонт Вырыпаев уже настроен идти до конца. Причем, судя по всему, его не сильно заботит, счастливым будет этот конец или легендарным. Мой титанический сосед складывает ручищи и начинает вслух молиться. С других кресел раздаются еще две молитвы на разных языках. Я молитв не знаю, поэтому погружаюсь в свои мысли.
Неужели конец? Ну, когда там уже вся жизнь начнет мелькать перед глазами? Что в ней было-то? Мама, друзья да женщины с обостренным чувством вкуса. Книги покойников да мертвый рок-н-ролл в живом исполнении. Запретные плоды, сочащиеся истиной, да бесплатный мармелад, инъецированный цианидом. То овердрайв, то овердрафт, а вместо финального овердоза — авиакатастрофа. Не так уж и плохо. Люди умирают куда худшими способами. Один швед в 16-м веке отпустил такую длинную бороду, что наступил на нее, спасаясь от пожара, и свернул себе шею. Умницу Смерть не обманешь, даже из мыслей ее не прогонишь. Вспоминаю, что друзья, когда провожали, предлагали выпить за мой отлёт. А я говорю, мол, что там за отлёт, давайте лучше за улёт…
Посадочная полоса близится. Под полом слышен звук выдвигающегося шасси. Щелчок — и шасси задвигается назад. Снова выдвигается. И снова задвиг