Верлибры, бухло, Чарльз Буковски⁠⁠

Краткое содержание прошлых серий

Верлибр и Уолт Уитмен - нужна ли нам рифма?

https://pikabu.ru/story/verlibr_i_uolt_uitmen__nuzhna_li_nam...

Битники и божественные верлибры под наркотой

https://pikabu.ru/story/bitniki_i_bozhestvennyie_verlibryi_p...

Верлибры, Аллен Гинзберг и наркотически жесткий баттхерт

https://pikabu.ru/story/verlibryi_allen_ginzberg_i_narkotich...

Сегодня читаем верлибры Чарльза Буковски. Часто Буковски называют последним битником. Так ли это, вопрос открыт – быть пророком для Буковски – ну, наверное, как минимум было бы странно. Буковски – поэт улиц, поэт бесчисленно текущего алкоголя, шлюх, драк, маргинальной жизни. Поэт, который своим инструментов сделал бытовую безнадежность – этим он и отличен, наверное, от битников. Бытовую безнадежность – на фоне которой американская мечта, к которой, как говорят, Буковски относился, мягко говоря, ернически.

Но ошибочно думать, что Буковски – про бухло и прочее. Как и во многих других случаях, искусство делает все, что получает в свое распоряжение, своим материалом. Буковски обманчиво прост, прям и предметен – в его текстах нет той образности, к которой мы привыкли со школ. Нет и рифм. Более того, стихи Буковски отчетливо сюжетны. Но эта сюжетность создает особый, жесткий, не прозаический ритм жестких и веселых (порой) историй. Как в свое время скальды рассказывали о походах викингов – так Буковски рассказывает (отчасти) о своем лирическом герое (хотя филологи меня убьют за эту фразу). Заметить важно и что, к стихах Буковски пришел гораздо позже известной многим прозы - и многие приемы и привычки перекочевали из прозаического в поэтический текст, что сделало последний ярким и запоминающимся по образной и прочим системам. «Внешне примитивные, стихотворения Буковски оказываются сложнее для восприятия, чем его проза, и именно поэтому Буковски-поэт менее популярен.// Буковски обладает талантом изображать вневременное в сиюминутном, и, возможно, форма стихотворения оказывается более подходящей для этой задачи, чем форма романа», - цитируя источники. И алкоголь и прочее – здесь лишь метод посмотреть на  мир с другой точки зрения. Метод отчуждения и метод внимательного наблюдения за миром. А теперь ссылки и стихи.
http://lib.ru/INPROZ/BUKOWSKI/stihi.txt

http://www.topos.ru/article/literaturnaya-kritika/charlz-buk...

http://www.topos.ru/article/6574

Чарльз Буковски, «Дни точно бритвы, ночи полны крыс»

 

будучи очень молодым человеком, я делил время поровну между

барами и библиотеками; как мне удавалось обеспечивать

свои остальные обычные потребности - загадка; короче, я просто не

заморачивался этим слишком сильно -

если у меня была книжка или стакан, я не думал чересчур много о

других вещах - дураки творят себе собственный

рай.

 

в барах я считал себя крутым, крушил предметы, дрался с

другими мужиками и т.д.

 

в библиотеках - другое дело: я был тих, переходил

из зала в зал, читал не столько книги целиком,

сколько отдельные части: медицина, геология, литература и

философия. психология, математика, история, другие вещи обламывали

меня. в музыке меня больше интересовала сама музыка и

жизни композиторов, чем технические аспекты...

 

тем не менее, только с философами я ощущал братство:

с Шопенгауэром и Ницше, даже со старым трудночитаемым Кантом;

я обнаружил, что Сантаяна, очень популярный в то время,

вял и скучен; в Гегеля надо было по-настоящему врубаться, особенно

с перепоя; многих, кого я читал, я уже забыл,

может, и поделом, но хорошо помню одного парня, написавшего

целую книгу, в которой доказывалось, что луны там нет,

причём делал он это так хорошо, что после ты и сам начинал считать: он

совершенно прав, луны действительно там нет.

 

как же, к чёртовой матери, молодому человеку снисходить до работы по

8 часов в день, если там даже луны нет?

а чего ещё

может не хватать?

 

к тому же

мне не столько нравилась сама литература, сколько литературные

критики; они были полными мудаками, эти парни; они пользовались

утончённым языком, прекрасным по-своему, чтобы называть других

критиков, других писателей ослами. они

выводили меня из себя.

 

но именно философы удовлетворяли

ту потребность

что таилась у меня где-то в замороченном черепе; продираясь

сквозь их навороты и

заковыристый словарь

я всё равно часто поражался -

у них выскакивало

пылающее азартное утверждение, казавшееся

абсолютной истиной или чем-то дьявольски близким

к абсолютной истине,

и вот этой определенности я искал в своей повседневной

жизни, больше походившей на кусок

картона.

 

какими клёвыми ребятами были эти старые псы, протаскивали меня сквозь

дни, что как бритвы, и ночи, полные крыс; и сквозь баб

базлавших, будто торгаши из ада.

 

братья мои, философы, говорили со мной не как

народ на улицах или где-то ещё; они

заполняли собой невообразимую пустоту.

такие классные парни, ах, какие классные

парни!

 

да, библиотеки помогали; в другом моём храме, в

барах, всё было иначе, упрощённее, и

язык, и отношение были другими...

 

днём библиотека, ночью бар.

ночи были одинаковы,

поблизости сидит какой-нибудь тип, может, и не

плохой, но мне он не так как-то светит,

от него прёт чудовищной мертвечиной - я думаю о своём отце,

об учителях в школе, о лицах на монетах и банкнотах, о снах

об убийцах с тусклыми глазами; ну, и

мы с этим типом начинаем как-то обмениваться взглядами,

и медленно накапливается ярость: мы враги с ним, кошка с

собакой, поп с атеистом, огонь с водой; напряг нарастает,

по кирпичику, уже готов обрушиться; наши кулаки

сжимаются и разжимаются, мы пьём теперь, наконец, уже с

целью:

 

он оборачивается ко мне:

"тебе чё-то не нравится, мужик?"

 

"ага. ты."

 

"хочешь чё-нибудь сделать?"

 

"конечно."

 

мы допиваем, подымаемся, уходим в конец

бара, в переулок; мы

поворачиваемся, лицом друг к другу.

 

я говорю ему: "между нами нет ничего, кроме пространства. как

насчёт сомкнуть это

пространство?"

 

он бросается на меня, и неким образом это представляет собой часть части

части.