У себя дома гномы ведут такую тихую, упорядоченную жизнь...
Перечитывал недавно, ну навеяло про недавние внутригосударственные события... Пратчетт великолепен, обожаю.
Никто не знает, почему у себя дома, в горах, гномы ведут тихую, упорядоченную жизнь, но, попадая в большой город, начисто о ней забывают. Что-то находит даже на самого что ни на есть невинного, словно выкованного из чистой железной руды шахтера. Переехав в город и немедленно поменяв имя на что-нибудь вроде Загорлохвать Пинайног, гном ходит все время в боевой кольчуге, носит не менее боевой топор и каждый вечер напивается до мрачного бесчувствия.
Вероятно, это происходит именно потому, что у себя дома гномы ведут такую тихую, упорядоченную жизнь. Таким образом, первое, что хочет сделать внезапно очутившийся в большом городе юный гном, лет этак семьдесят вкалывавший на папашу в глубокой сырой шахте, это хорошенько набраться и набить кому-нибудь морду.
Описываемая драка была одной из тех смачных гномьих драк, которые насчитывают около сотни участников и не менее ста пятидесяти болельщиков. Крики, проклятия и звон от ударов топоров о металлические шлемы смешивались с пением пьяной компании у камина, которая — еще один гномий обычай — распевала о любимом золоте.
Шноббс с размаху врезался в спину Моркоу. Резко остановившись, юноша с нарастающим ужасом разглядывал кабак.
— Слушай, здесь так каждую ночь, — предупредил Шноббс. — Не вмешивайся, вот что говорит сержант. Это их этнические обычаи или что-то в этом роде. А в этнические разборки лучше не встревать.
Стыд и позор так себя вести. Что же люди-то подумают?
— Люди уже думают о них как о мелких злобных педиках, — оборвал Шноббс. — А теперь пошли отсюда!
Но Моркоу уже прокладывал себе путь через кучу-малу. Сложив ладони чашечкой вокруг рта, он проревел что-то на неизвестном Шноббсу языке. Так можно было бы сказать о практически любом языке, включая родной язык капрала, — но в данном случае речь идет о гномьем.
— Гр’дузк! Гр’дузк! ааК’ зт езем ки бур’к тзе тзим? [Букв.: «Добрый день! Добрый день! Что такое здесь (в этом месте) происходит (случается)?»]
Дерущиеся замерли на месте. Пара сотен разъяренных глаз, глядящих с сотни круглых лиц, с досадой и удивлением воззрились на ссутулившуюся фигуру Моркоу.
Надтреснутая пивная кружка, ударившись о грудные латы Моркоу, отскочила куда-то в угол. Моркоу наклонился и без видимых усилий поднял в воздух отчаянно сопротивляющуюся и размахивающую руками фигуру.
— Й’ук, идруз-m’руд-естуза, худр’зд дезек дре-з’хук, хузурук’т б’тдуз г’ке’к ме’к б’тдуз m’би’mк ксе’драmк ке’хкm’д. ааДб’сук? [«Слушай, солнышко» (букв.: «Пристальный взор великого раскаленного глаза, чье огненное око проникает в устье пещеры»).] Я не хочу никого шлепать, но если вы начнете играть со мной в б’тдуз [Популярная игра гномов, в ходе которой участники становятся в нескольких футах друг от друга и бросают камни друг другу на голову.], я начну играть в б’тдуз с вами. О’кей? [Букв.: «Несущие опоры у всех вбились?» // TWA — терминал одноименной авиакомпании в аэропорту Джона Кеннеди в Нью-Йорке. Построен в 1955–1962 гг. ]
Ни одному из гномов в жизни не доводилось слышать такого количества слов Старого Языка из уст кого-то выше четырех футов ростом. Они были поражены до глубины души.
Отпала сотня твердых, словно высеченных из камня челюстей.
— Вы на себя посмотрите! — Моркоу покачал головой. — Можете ли вы себе представить, что ваша бедная седобородая старушка-мать, работающая не покладая рук в своей крохотной норке там, на родине, думающая, как там сегодня ее сын, — можете ли вы себе представить, что она подумает, увидь она вас сейчас? Ваши любящие матери, ведь именно они подарили вам первую кирку и научили вас пользоваться ею…
Стоящий у двери Шноббс наблюдал за происходящим с ужасом и изумлением. До его ушей донесся нарастающий хор сморканий и приглушенных всхлипываний. А Моркоу тем временем продолжал:
— …Она-то, верно, думает, что ее сынок коротает тихие вечерние часы за игрой в домино или чем-нибудь этаким…
Близ сидящий гном, в шлеме, покрытом, точно еж, шипами длиной в шесть дюймов, тихонько заплакал, роняя горькие слезы в свое пиво.
— И бьюсь об заклад, прошло немало времени с тех пор, как кто-то из вас послал старушке-матери последнее письмо, а ведь обещали писать каждую неделю…
Шноббс машинально вытащил засаленный носовой платок и передал его припавшему к стенке гному. Гномье тельце сотрясалось от рыданий.
— Ну а теперь, — добродушно заключил Моркоу, — я не хочу никого запугивать, но предупреждаю: отныне я намерен проверять это место каждую ночь и в дальнейшем рассчитываю видеть здесь поведение, достойное гордых гномов. Я знаю, что такое быть далеко от дома, однако таким безобразиям оправдания нет. — Он коснулся рукой шлема. — Г’хрук, т’ук.
Одарив всех ослепительной улыбкой, он полувышел, полувыполз из гномьего бара. Когда Моркоу наконец показался на улице, Шноббс похлопал его по руке.
— Никогда больше так не поступай, — предупредил он. — Ты ведь служишь в Городской Страже! Законом я уже сыт по горло.
— Но ведь это очень важно… — возразил Моркоу, на рысях поспешая за Шноббсом, который сворачивал в переулок.
— Куда важнее остаться целым, — перебил Шноббс. — Гномьи бары! Если у тебя осталось хоть немного мозгов, парень, ты зайдешь со мной сюда. И держи свою пасть на замке.
Читайте Пратчетта! Любите Пратчетта!