Теремок
В центре хоровода одинаково безликих жилых домов, над билльярдной плоскостью двора зелёным островом возвышается территория детского сада «Теремок». Ребячья «империя» огорожена высоким частоколом и зарослями акаций. От металлических воинственно-решётчатых ворот три дорожки ведут вглубь «острова». Центральная, посыпанная красным песком, – на игровую площадку и дальше, к двухэтажному серому зданию, где надо входом висит плакат «Всё лучшее детям!». Две другие, менее заметные, огибают здание с двух сторон и смыкаются у яблоневого сада. Каждую осень аромат «имперских» отяжелевших яблок просачивается сквозь ограду во внешний мир, и пацанва совершает набеги на «остров». Вечерами свисток сторожа заливается соловьём на все двенадцать колен. Хозяева «империи» привычно живут согласно распорядку дня, по команде садятся на горшок, моют руки, завтракают и, построившись в колонну по двое, идут на прогулку. Их звонкие голоса сливаются в один гул. То и дело из вязкого гомона упругим мячиком выскакивает возглас воспитателя:
– Это ещё что такое? Сейчас же выплюнь песок!
– Дети, возьмитесь за руки, будем играть в «Каравай»!
Размахивая шнурком, продетым в ключи от квартиры, Любка вприпрыжку шла вдоль частокола. На её голове трепетал, как мотылёк, гигантский алый бант. Заметив щель в заборе, Любка заглянула в неё. По другую сторону изгороди «теремчата» водили хоровод. Под навесом летней веранды пестрели сложенные пирамидой большие пластмассовые кубики. Рядом с верандой, обездвиженная толстой цепью, ржавела карусель. На её арене замерли и потускнели вздыбленные деревянные лошадки. Они-то больше всего и занимали Любкино воображение. Вечером она из своего укрытия следила за сторожем, который, пыхтя цигаркой, закрывал ворота детского сада. Его длинные с проседью волосы, и в особенности большой с красными прожилками «бармалейский» нос, наводили ужас. Возвращаясь от ворот по узкой дорожке, сторож прошаркал мимо алеющего среди зелени гигантского мотылька, потом шаги стихли. Любка втянула голову в плечи и, затаив дыхание, полезла на забор. Она балансировала на полутораметровой высоте, и, когда тонкая перекладина неожиданно подломилась под ней, скользнула вниз. Широкий подол платья зацепился за острый край забора, и Любка, пиная ногами воздух, повисла над землёй. Неожиданно из зарослей акаций появился сторож, в ту же минуту раздался треск разрываемой ткани. Любка холодеющим кулём упала к ногам «злодея».
– Эх, хе-хе… – вздохнул он, – давай руку, я отведу тебя за ворота.
Любка сейчас же спрятала руки за спину и, попятившись, отчаянно замотала головой; алый бант затрепетал.
– Зачем же ты полезла на забор?
Любка мотала головой.
– Видишь, на коленке-то у тебя кровь, йодом надо бы, и платье вон порвала.
От страха Любка забыла все слова, не могла говорить, онемела будто, и только головой мотала.
– Где ты живёшь?
Любка мотала головой.
– Что ж мне с тобой делать?
Любка молчала.
– Хочешь, я покатаю тебя на лошадке?
И вдруг из Любкиных глаз брызнули слёзы. Она ухватилась за ушибленную коленку и запричитала по-старушечьи:
– Коленку раскровянила. Мама ругаться будет.
Сторож глубоко вздохнул, отвернулся и, тряхнув космами, достал из кармана обрывок газеты и, не торопясь, начал скручивать цигарку.
– Это ещё что такое? Сейчас же выплюнь песок!
– Дети, возьмитесь за руки, будем играть в «Каравай»!
Размахивая шнурком, продетым в ключи от квартиры, Любка вприпрыжку шла вдоль частокола. На её голове трепетал, как мотылёк, гигантский алый бант. Заметив щель в заборе, Любка заглянула в неё. По другую сторону изгороди «теремчата» водили хоровод. Под навесом летней веранды пестрели сложенные пирамидой большие пластмассовые кубики. Рядом с верандой, обездвиженная толстой цепью, ржавела карусель. На её арене замерли и потускнели вздыбленные деревянные лошадки. Они-то больше всего и занимали Любкино воображение. Вечером она из своего укрытия следила за сторожем, который, пыхтя цигаркой, закрывал ворота детского сада. Его длинные с проседью волосы, и в особенности большой с красными прожилками «бармалейский» нос, наводили ужас. Возвращаясь от ворот по узкой дорожке, сторож прошаркал мимо алеющего среди зелени гигантского мотылька, потом шаги стихли. Любка втянула голову в плечи и, затаив дыхание, полезла на забор. Она балансировала на полутораметровой высоте, и, когда тонкая перекладина неожиданно подломилась под ней, скользнула вниз. Широкий подол платья зацепился за острый край забора, и Любка, пиная ногами воздух, повисла над землёй. Неожиданно из зарослей акаций появился сторож, в ту же минуту раздался треск разрываемой ткани. Любка холодеющим кулём упала к ногам «злодея».
– Эх, хе-хе… – вздохнул он, – давай руку, я отведу тебя за ворота.
Любка сейчас же спрятала руки за спину и, попятившись, отчаянно замотала головой; алый бант затрепетал.
– Зачем же ты полезла на забор?
Любка мотала головой.
– Видишь, на коленке-то у тебя кровь, йодом надо бы, и платье вон порвала.
От страха Любка забыла все слова, не могла говорить, онемела будто, и только головой мотала.
– Где ты живёшь?
Любка мотала головой.
– Что ж мне с тобой делать?
Любка молчала.
– Хочешь, я покатаю тебя на лошадке?
И вдруг из Любкиных глаз брызнули слёзы. Она ухватилась за ушибленную коленку и запричитала по-старушечьи:
– Коленку раскровянила. Мама ругаться будет.
Сторож глубоко вздохнул, отвернулся и, тряхнув космами, достал из кармана обрывок газеты и, не торопясь, начал скручивать цигарку.