Страшилка о тощем чиновнике
Эпилог: Как-то давно решили мы с друзьями устроить тематический хэллувин, побродить по ночному лесу, поразгадывать тайны и немного попугаться. К этому мероприятию я сочинил вот такую историю, подписав ее под реальные события.
Небольшое предостережение читающим:
1.По-любому найдутся юмористы, которых развеселит слово "жердяй". Для справки: это наш отечественный слэндер и происходит это слово от слова "жердь".
2. Пытался передать стиль повествования Гоголя, но на литературные премии не претендую, т.к. публиковать я это не собираюсь, и просто хотел донести историю.
3. Представьте будто вам рассказывает эту историю древний дед - прямой свидетель описываемых событий. Так будет атмосферней.
В начале прошлого века в одном губернском учреждении служил чиновник. Перебирал бумажки, тяжелее карандаша ничего в руках не держал и в целом жизнью был доволен, но вскоре в стране грянула революция. На ту пору стал он секретарем при каком-то белом офицере и до поры, до времени, ни войны, ни горя не знал. Однако, как осадили красные деревню, где штаб их был, ночью в тайне от своих, пришел он и всю секретную информацию, которой владел, красным и рассказал. Деревню ту штурмовали, все добро разграбили, а офицеров в ближайшем лесу перевешали.
Чиновника красные в благодарность за помощь не тронули, а только отправили с женой и двумя детьми в одно село при местном уезде, чтоб не мешался. Там народу еще после первой мировой немного осталось, а с революцией, так и вовсе с десятка домов, только половина жилая была. Вот в один брошенный дом их и поселили. Делать нечего, жена стала быт налаживать, огородом занялась, а чиновник тот, так как ничего в жизни не умел, с горя и безделья запил.
Но люди семейство его жалели, а потому продуктами помогали, а кто продуктами не мог, тот советом или делом. Да и самому чиновнику дело нашли - народ в селах ведь не образованный, а потому привезет кто из города газету, так идут они всем селом к нему, чтоб новости им почитал. Тем на хлеб и зарабатывал: книжки детям сельским читал, письма помогал писать. А хоть дело в жизни и появилось, все равно на горькую налегал - видать, тосковал по жизни городской.
Так и жили. Вскоре и революция закончилась, люд стал по-тихоньку в село возвращаться. Дети у чиновника подросли - дочь красавицей да рукодельницей стала, а сынишка в поле за любую работу берется, наравне со взрослыми мужиками. И жить бы да радоваться, но захворала у него жена. Ее и в город возили, и местные народными средствами отпаивали - ничего не помогло, за два месяца будто истлела вся. По весне ее и схоронили.
После похорон заперся тот чиновник у себя в доме вместе с детьми, и неделю их никто не видел, а только поговаривали, что по ночам крики оттуда слышны были. Но люд не лез, думали, скорбят всей семьей. Но одна неделя прошла, вторая, а ни чиновника, ни детей не видно, не слышно, да крики с каждым днем все тише. Люди забеспокоились, стали приходить, в двери стучать. Никто им не открывал. Пытались в окна заглядывать, а они завешаны, и изнутри шуршание, да стоны слышны.
Мужики забеспокоились, не случилось ли чего? Дверь выбили, а внутри смрад стоит жуткий, темно как в погребе и мухи по потолку жужжат. Пригляделись мужики и видят: в углу лежит сынишка чиновника переломанный весь, в синяках да сукровице, и стонет, а рядом в луже крови кочерга да серп валяются. Двое сразу же его подхватили да к бабке-знахарке понесли, а оставшиеся принялись дочку искать.
Стали занавески с окон срывать, и в свете увидали, рука белая девичья из-за печки торчит. Они туда, а там девочка сидит прислонившись к стене, побитая вся, вокруг шеи цепь собачья намотана, а другим концом к полу прибита. И сидит она в луже крови, а ноги ее по самые колени отрублены. В это время один мужик к столу подошел и смотрит, а в чугунке две кости торчат, да такие, что для скотины маленькие - ей богу, человечьи.
В тот же миг с печки чиновник сорвался - в одних портках и рубахе, да очках своих круглых. Волосы будто повыдирал кто, лицо исцарапано, прыгает на месте кричит чего-то, верещит, глазища таращит. Схватил кочергу, да одному мужику с размаху в голову ударил, тот там замертво и упал. Остальные подхватились, скрутили его, вытащили у хаты, да прямо перед крыльцом и забили насмерть со злобы.
Так и порешали, что тронулся он умом с горя, да стал детей своих истязать. Сынишку вроде выходили, да только оказалось, что у него язык вырван, да испуган он сильно. Так и сидел у знахарки, перед окном, да пустым взглядом на улицу глядел. Не ел, не пил, а все стонал. А дочку так и не спасли. В город к доктору повезли, она по дороге дух и испустила.
Схоронили они ее рядом с матерью. А чиновника на холме под тополем закопали - мол, нечего предателю, алкашу да людоеду на кладбище с добрыми людьми лежать. Стали дальше жить. О чиновнике том старались не вспоминать, а как чуть больше месяца минуло, стали в деревне темные дела твориться.
Дети посреди ночи просыпались, да в плач. Говорят, будто бы, стоит за окном кто-то, да смотрит на них. Сам лысый, тощий, бледная кожа будто грязью измазана, улыбается зубами кривыми, а на глазах очки круглые. Бывало, выбежит родитель, посмотреть есть ли кто снаружи, весь дом оббежит, а никого и нету. Только следы босоногие под окном. Вернется обратно в дом, а через час дите опять ревет - мол, снова приходил.
Долго так продолжалось, а вскоре и взрослые стали его замечать. Загуляется парочка допоздна или возвращается из кабака забулдыга, глядят, а на крыше или жерди сидит тощак да причитает себе под нос чего-то. Кто посмелей окликнуть его пытался, а тот только рычит в ответ, лает, да в два прыжка уже за домом оказывается.
Стали поговаривать, что в деревне жердяй завелся, а никто не верил, пока дети пропадать не стали. Сперва тот сынишка чиновника исчез. Знахарка по утру проснулась, а стул, где он сидел постоянно, пустым стоит, а вокруг следы человеческие, босые да с когтями. Потом у кузнеца дочь, пять лет, отроду из колыбели похитили. И следы всюду одинаковые, землей черной натоптано и могилою пахнет.
Решили мужики - никак чиновник из мертвых восстал. Пошли к тополю на холме - и правда, могила будто изнутри зарыта. Решили извести его - сперва его могилу окрестили, потом дом, где он жил с детьми сожгли, стали обереги над колыбелями и входами в дома вешать, а толку никакого не было, как пропадали дети, так и продолжалось - каждые две недели по одному их жердяй уносил.
Собрали дружину, стали по ночам его караулить. И сколько раз бывало - выходят в дозор пятеро, да по утру только четверо по домам возвращаются, а пятый где-нибудь лежит под забором, голова у него оторвана и на жердь насажена. Тут уж страх народ пробрал нечеловеческий - что ж это за нечисть, что ни креста, ни вил не боится?!
Некоторые стали уезжать из деревни, а другие, кому деваться было некуда в городе стали отряд милиции требовать, чтоб хоть государство от напасти защитило. Милиционеры приехали, аж десять человек, все с пистолетами, в ночь караул выставили и всех их по утру выпотрошенными на заборах и понаходили: у кого головы нет, у кого руки, а у кого кишки по всей дороге раскатаны.
Думал народ, все отъелся жердяй детьми, еще сильнее стал, теперь спасу от него и вовсе не будет. Однако на ту пору проезжал через их деревню батюшка. Осмотрелся он, расспросил людей что, да почему, и сказал, что сколько оберегов над дверьми не вешай, да детей не крести, а все одно - нечисть не уймется. Говорит, земля тут плохая, на ней предавали, и убивали и богохульничали, а потому Бог это место оставил, и жердяю тут самое раздолье, некому его унять. Надо, говорит, храм отстроить, да службу на могиле чиновника отстоять, вот тогда с ним и совладать можно будет.
В самой-то деревне церквушка-то была раньше, да сожгли ее красные во время революции. Ну, сказано - сделано. Расчистили мужики место, собрали бревен, а утром как пришли, глядят, а все бревна раскиданы, поломаны да пожжены. Батюшка усмехнулся, говорит, чует погань свою погибель. Очертил круг святой вокруг стройки, да решил, что останется с мужиками караул ночной нести.
Вновь собрали они бревна, поставили опоры, а тут и стемнело. И вот, ночью появился жердяй. Длинный, тощий, аж рубаха висит. Бродит вокруг круга, на мужиков красными глазищами через очки зыркает, а те только крестятся со страху и кидаются в него палками горящими. Чиновник рычит, воет, землю скребет, то на дерево запрыгнет и оттуда проклятьями на тарабарщине сыпет, то к земле припадет, рыдать начинает, да траву рвать. К полуночи воронье слетелось, по веткам расселось, да смотрит на мужиков. Батюшка говорит им - мол, поспите, завтра силы понадобятся, все одно нечисть через круг не зайдет. Да какой тут? Как солнце встало, половина мужиков седыми оказались.
Продолжили они церковь строить, а как стемнело, все по новой: воронье слетелось, и жердяй все вокруг круга бродит, и только по утру он восвояси убрался. Наступил третий день, и вот уже почти церковь закончена, да гроза началась. Мужики мокнут, но работают, а тут уж и сумерки наступили. Спрятались мужики под навесы и ждут.
Долго жердяй не являлся, а как молния ударила, смотрят мужики, а он стоит за кругом, на них смотрит, да не один. За ним дети пропавшие, мокнут, жалобно так на отцов своих смотрят и плачут в один голос, обогрей папа, холодно мне. Мужики с мест повыскакивали и к ним, а батюшка их за рукава хватает, кричит, что не их это дети, то морок жердяй наслал. Да кто ж его слушать будет, когда чадо твое, по которому ты слезы лил, перед тобой стоит да на руки просится.
Стали мужики из круга выходить, причем идут, шатаются, словно привороженные или пьяные. Дети к ним руки тянут, улыбаются. Те, у кого детей не воровали, только глубже под навес забились.
И вдруг молния еще раз сверкнула, а у детей уж не лица, а рыла свиные, и не улыбаются они, а клыками скалятся. Накинулись они всей толпой на мужиков, что из круга вышли. Стали их рвать да зубами грызть, а жердяй только вокруг ходит, смеется ехидно, да на оставшихся поглядывает. Как расправились черти с мужиками, за ним расхаживать начали, тоже глазами маленькими сверкают, клыками кровавыми скалятся, воют детскими голосами. Так и продолжалось до рассвета.
Утром от тех, кто из круга вышел, только кости и нашли. А в кругу двое уж и не проснулись, видать со страху померли. Осталось из строителей всего человек десять, да благо работа уж почти закончена. Водрузили они крест на церковь, батюшка службу на могиле чиновника отпел и ночью вся деревня ждала, что жердяй вновь придет.
А больше он не явился ни в ту ночь, ни в следующую. Стал батюшка в той церкви служить, люди его сильно благодарили. И был в той деревне мир да покой, пока немцы в сорок втором не пришли. Разбомбили они церкву ту, народ постреляли, а как наши пришли деревню освобождать, только скелеты обглоданные в касках нашли. С тех пор в той деревне никто и не живет. Поговаривают, ночью проходя мимо можно услышать как дети плачут и воет кто-то.
Вот такая история.