Не осуждайте за жесть, я тогда работал продавцом детской мебели в Центральном Детском Мире.
В густом лесу, неподалёку,
Заросший сорною травой,
Стоит, перекосившись дико,
Домишко чей-то небольшой.
И в тишине, под лунным светом,
Блёстнёт в окошке длинный нож.
Покажется лицо маньяка,
Такое, что бросает в дрожь.
Раздастся тихо приглушённый,
Подушкой, жалостливый крик.
Над телом, кровью орошённым,
Стоит, насупившись, старик.
С клинка, в руке зажатом крепко,
Тягуче каплет на пол кровь,
Один лишь глаз блестит под кепкой,
Старик стоит насупив бровь.
Пред ним, держась рукой за рану,
Лежит старушка вся в крови,
Лежит она на поле бранном,
Стонать тихонько норовит.
Ползти ей сил уж нет, но всё же,
Цепляясь за паласа ворс,
И скаля бешенную рожу,
Старуха тащит бренный торс.
А что же дед? Отбросив ножик,
Он поднимает над главой - топор,
И бормоча сварливо -
Вознает в тело под собой.
И хриплый крик проклятий льётся,
Потоком грязным с его уст,
Старуха в судорогах бьётся,
Волочит всё же тела груз.
Вдруг - освещаемый луною
В двери соткался силуэт,
Дверь выбил сильною ногою
Щегольски выбритый кадет.
Он старика на две лопатки,
Кладёт уютно на ковёр.
Верёвкой связывая лапки,
Завёл шутейный разговор.
А за окном уж солнце встало,
И озарило старй лес,
Прогнав во тьму теней усталых,
Восходом розовых небес.
Журчит река неторопливо,
Роса покрыла всю траву,
И у реки проснулась ива,
Лаская ветвями волну.
