Рождественская история⁠⁠

Однажды Диккенс проспал Рождество. А как это случилось? Накануне до позднего вечера читал он на благотворительном вечере отрывки из нового романа так, что под конец охрип, заполучил прострел в спине, и синдром сухого глаза, о котором тогда слыхом не слыхивали, а он всё-таки был.

И вот Сочельник. В печи шкворчит индейка с луком и шалфеем. Ароматный пудинг исходит паром под полотенцем. Вино с гвоздикой и корицей (для тех, кто послабее) и грог с лимонными корочками (для тех, кто духом тверд) в двух больших чашах ждут, когда их зачерпнут щедро большим серебряным черпаком. Каштаны едва не выпрыгивают из мешка, предчувствуя встречу с угольями в камине. Сахарный замок, заказанный в модной кондитерской, еще не распакованный, стоит в ажурной белоснежной коробке и сам тоже — ажурный, белоснежный...

А Диккенс спит. И жена его, дама вполне почтенная, не знает, что делать: разбудить мужа или нет? Огорчится ли он, если она прервет его сон или, напротив, разозлится, если его не разбудят и столь любимый им праздник пройдёт мимо? И стоит (не будем скрывать истину) неслишком разумная женщина, комкает руками передник и беззвучно разевает рот.

Дети, напуганные состоянием матери, стоят тут же и готовы разреветься при мысли, что не видать им сахарного замка, как своих ушей (а сладкого хочется так сильно, как тебе, избалованный бельгийским шоколадом и пралине читатель, не понять при самом развитом воображении).

А в окошко смотрит дух нынешнего Рождества и потихоньку злится. Была б его воля, он бы остановил время и дал великому писателю выспаться вволю, да так, чтобы не пропустил он ни веселья, ни угощенья. Но во времени он не властен. Зато властен кое-в-чём другом.

Погрузил он в сон всех домочадцев, и слуг и навеял им дрёму не только глубокую, но и радостную. Снится им, как собрались они в гостиной, разрезают индейку, раскладывают по тарелкам картофель и горошек, пудинг разделяют, пьют глинтвейн и грог, поют песни, танцуют, и так под конец развеселились, что позволили малышам разломать одну из башенок на сахарном замке и слизывать сладкую крошку прямо с пухлых ручонок, и целоваться липкими губами, и так, перемазанными, и уснуть крепко-крепко на коленях у взрослых...

А поутру они проснулись. В буфетной в аппетитном желе стояли остатки индейки. Рядом полуразломанный, но всё еще белоснежный  высился замок. От грога и глинтвейна остался только черпак. Никаких сомнений — здесь был праздник! Животы вот только подводит, но это не от голода, что вы! Это, наоборот, от вчерашних излишеств.

И дух нынешнего Рождества, которому оставалось еще несколько часов, чтобы царствовать в Лондоне, заглянул к ним, чтобы убедиться, что малышей не обидели и дали наяву им доломать стены сахарного замка, которым прежде они угощались только во сне.

А кто съел всё остальное? —  спросит любопытный читатель. Я так думаю, что какие-нибудь добродетельные бедняки. Всё-таки это рождественская история.