Рефлексия по юношеской любви (продолжение)

Когда мне было 12, моя сестра решила поиграть в любовь с мальчиком и выбрала для этого самого взрослого и интересного – Стаса. Он был и не против, так и игрались. День люблю-люблю, цветочки дарю, день – не подходи, надоел. Вполне возможно, что я поспособствовала этому «роману», начав при ней рассуждать, какой он приятный и интересный. И пока я задавала себе вопрос, нравится ли он мне, Наташка для себя все решила и ответила утвердительно – ей он нравится. Кодекс чести и все такое не позволили мне сказать о своих раздумьях, и я не только дала добро на их историю, но и оказывала помощь младшей сестре. Само собой в том возрасте любовь чисто платоническая, ну максимум за ручку взять. И то, при характере Наташки, она скорее по голове стукнет, чем нежничать будет. Во всяком случае, раньше было именно так, ей нравилось бесить и изводить тех, кто ей нравился. Так она добивалась внимания и получала его сполна. В целом, скорее всего, она и сейчас так делает, только методы уже другие. Длился этот недороман два года, если быть точным, два лета. Потом Наташа решила – баста, и переключилась на других мальчишек, более доступных в течение всего года. А вся наша компания вздохнула спокойно, поскольку их постоянные ссоры и показательные разборки сильно мешали нашему досугу. Насколько я помню, Стас не особо стремился сближаться с ней, хотя я не замечала этого в детстве. Моя мнительность и неуверенность в себе диктовали, что раз уж он согласился с ней гулять, раз дарит чахлые букетики и поддерживает ее неумелый флирт, значит это взаимные чувства, а мне тут ловить нечего. Они ни разу не целовались, кроме как проиграв спор на желание, и то оно было загадано самой Наташкой и в щечку. Мне кажется сейчас, что для Стаса это был просто повод потешить самолюбие, ведь всем приятно, когда они кому-то нравятся. Были, правда, болезненные для меня эпизоды, как, например, когда у Стаса на даче заливали бетонную дорожку, и он вывел на ней имя моей сестры. Оно очень быстро и бесследно исчезло после окончания этих отношений и никто об этом не вспоминал, кроме меня. После их «разрыва» ни у кого не было ни претензий, ни ревности, ни каких-то еще эмоций, да и об этой истории помнила, пожалуй, я одна. Мы спокойно все общались в одной компании, и было похоже, что это была для них возможность примерить на себя новую роль и отложить ее в сторону до более подходящих времен.

Примерно в то же время я поняла, что у меня самой появилась довольно стойкая симпатия к Стасу. Будучи человеком терпеливым без меры и осторожным до паранойи, я выждала эти два года, а потом и еще годик, для верности, дабы не вставать на пути у кровной сестры, а также проверить свои чувства. Но симпатия разгоралась, и я предложила всей нашей компании переписываться в течение учебного года. Где же еще спрятать свой интерес (а в то время это казалось очень важным), как не среди интереса ко всем вообще. Я помню, как это произошло, помню картинку очень ярко. Мы купались в последний раз перед отъездом, нам всем было немного грустно, что лето заканчивается, что мы расстаемся, а впереди долгий учебный год и холодная зима. Я сильно волновалась, но понимала, что мне нужна хоть какая-то связь со Стасом в течение года, поэтому собравшись с духом предложила всем нам переписываться по почте зимой. Стас влез на бетонный забор соседнего дачного участка, который тогда только строился, и оттуда сверху смотрел на меня. Остальные ребята тоже стояли, опершись на этот забор. Они довольно активно поддержали мою идею, и я дала им свой адрес, поскольку во-первых, я одна помнила его наизусть со всеми реквизитами и цифрами, а во-вторых, мне хотелось передать следующий шаг в их руки, и в руки Стаса. То есть чтобы это именно они написали мне первые письма, коль скоро идея и запуск принадлежали мне. Мне казалось правильным после активного шага предпринимать пассивный, это давало мне ощущение равновесия и справедливости. Однако своей цели я достигла, завязалась неспешная переписка по бумажной почте. Ни об интернете, ни о мобильной связи тогда мы не слышали, компьютер был не у каждого дома. Мы писали друг другу письма цветными гелевыми ручками, на красивой цветной бумаге с рисунками (или на кое-как вырванных из школьных тетрадей листочках), обклеивали наклейками и сами письма, и конверты. Это потом конверты с «неподобающими» пометками стали возвращать отправителю, в первые годы можно быть раскрашивать их как душе угодно.

И вот я держу в руках первые письма, осторожные, детские, наивные и простые. Я помню, какие в них были вложены фотографии. Мои письма строгие, грамматически выверенные, крупным круглым детским почерком. В них едва заметные лишь мне одной, пожалуй, очень тонкие намеки на романтический интерес в виде вопросов о дне рождения или о том, какие девочки ему нравятся. В его письмах машинки, помарки, опечатки и ошибки, простые вопросы на поставленные вопросы. И как ни удивительно, оказалось, что он-то мой день рождения помнит, а вот я его – не знала. Он выделяет важные слова цветными ручками, обводит в рамочки, выбирает бумагу с цветочками. Мне боязно в это верить, и я убеждаю себя, что он просто пытался делать текст ярче. Мы оба пишем о том, как скорее хотим летние каникулы. На последний и самый важный для меня вопрос он пишет, что ему не нравится никто из девочек, ведь моя сестра постоянно морочит ему голову и под конец каждого лета говорит, что пошутила и вообще думает о другом мальчике. Но сам задает такой же вопрос – кто же мне нравится? Я нахожу последнее письмо того года (года я считаю от лета до лета, а не по календарю, именно так они делились для меня в то время: монолит учебного года и летняя жизнь на даче). В нем я мечусь между желанием показать свою симпатию и уберечься от возможного отказа. Поэтому, как ни удивительно, я сообщила, что порвала с бывшим мальчиком (догадываюсь, о ком я, но тот разрыв случился исключительно в моей голове, как и львиная доля отношений с этим мальчишкой) и нахожусь в поиске «кавалера» (так и сказано!), а также что очень хочу скорее всех увидеть на даче, и особенно его. Но тут же бросаюсь подстраховаться и пишу, что это лишь потому, что он лучше всех относится к девочкам. И так все письмо – метания, метания. Написано оно уже в мае, а значит, в преддверии скорой встречи, на подъеме духа. Но с опасениями, как эта встреча пройдет, если написать лишнего, если позволить себе открытость.

Судя по всему, эти вопросы были самым важным в наших письмах, они и стали первыми кирпичиками в будущей истории любви. Не самой счастливой, не самой удачной, хотя и взаимной.