Последний сезон
Тяжкие это были времена... Развалился Союз. Растущая инфляция свела на нет кровью и потом заработанные противочумные надбавки, и вполне приличная ещё недавно зарплата вызывала смех у поднявшихся на мутной волне прохиндеев. Менялись деньги, менялась власть, менялось население города, менялись понятия о чести и совести. Не менялась только работа. Командировки оставались командировками.
1994 год начался с командировки в Алма-Ату, на курсы повышения квалификации. Необходимости повышать её у меня не было, я и так подтвердил в Облздраве квалификацию зоолога высшей категории. Однако, начальству приказано было послать кого-нибудь на эти курсы, а я в свои сорок три года по прежнему считался молодым (ближайший ко мне по возрасту зоолог был на девять лет старше), а стало быть – крайним.
- Езжай, Саша, - уговаривал меня зав. лабораторией, - Ты давно не был в Алма-Ате. Поживёшь у брата, навестишь друзей.
Короче, в начале февраля я поехал повышать квалификацию и не пожалел об этом. Это были первые в истории системы курсы такого рода для биологов. Собрались на них почти все, кого я знал по работе в Талдыкургане, приехали зоологи из Баканаса, Гурьева, Шевченко, Панфилова, Уральска, Аральска и Кзылорды. Днём были занятия. Их вели люди, которых я знал с самого детства. С некоторыми приходилось сидеть на соседних горшках в детском саду, с некоторыми учиться в одном классе и на одном факультете. А по вечерам, в общежитии, как много лет назад, звенела гитара, расписывались бесконечные «пульки», рассказывались весёлые и не очень весёлые истории из нашей бродячей жизни. С этими людьми я мёрз в палатках, выскребался из грязи непролазных дорог, ждал смерти в неисправном вертолёте, пил спирт , работал не глядя на часы и отдыхал, когда выпадала такая возможность. Незаметно пролетел этот месяц. Были сданы экзамены, получено удостоверение об окончании курсов и мы расстались. Со многими навсегда.
Весенний сезон я отработал в Бетпакдале, в новом отряде, дислоцированном на окраине геологической партии «Степное». Сезон этот проходил без особых приключений. Так бы он и закончился, если бы однажды во двор отряда не влетел на бешеной скорости наш УАЗик.
- Скорее! – орал лохматый техник Женька, - Скорее тащите его в душ!
Из машины рабочие торопливо вытащили убитого сайгака и бегом поволокли его в угол забора, в летний душ. Через минуту во двор ворвался милицейский УАЗ, в котором кроме трёх милиционеров находился человек с кинокамерой. Один из милиционеров пошёл к начальнику отряда доктору Беляевой, остальные двое осмотрели нашу машину, на полу которой сразу же обнаружили кровь, и стали рыскать по двору. Они быстро нашли и душ, и спрятанного там сайгака. Вот тут и начался «охмурёжь» не хуже чем в романе Ильфа и Петрова.
- Кто здесь начальник? – спрашивает мент с капитанскими погонами.
- Я. Галина Алексеевна Беляева.
- С бабой разговаривать не буду. Ещё кто есть?
- Зоолог. Александр Леонидович.
- Пойдём, зоолог. Разговор есть.
Мы уходим в мою половину вагончика, где капитан начинает очень профессионально раскручивать меня на деньги.
- Протокол составлять будем?
- Составляй. Меня там не было.
- Правильно. Тебя не было. А техник твой был. И шофёр тоже.
Ружьё не зарегистрировано. Гоном охотились. Лицензии на отстрел нет. Тюрьма!
Я знаю как, несмотря на весь свой приблатнённый понт, Женька боится тюрьмы. Он уже отбыл один срок, вернулся, устроился на работу, женился и имеет двоих малышей.
- Сколько ты хочешь? – в лоб спрашиваю я капитана.
Он называет сумму, превышающую ту, которую мы собрали, чтобы закупить продукты на двадцать человек. На эти деньги сотрудники отряда должны были питаться шестьдесят пять дней.
- У меня нет таких денег.
- А сколько у тебя есть?
Я называю ему сумму – это все, что есть у меня лично на два месяца командировки.
Капитан откровенно хохочет.
Он и его коллеги, которые сейчас рыскают по двору, работают там, где кончается асфальт, и дорога через Великую казахскую степь идёт на Урал и в Сибирь. Этот участок не могут миновать дальнобойщики, везущие фрукты и овощи из Узбекистана и Южного Казахстана в места, где люди хронически страдают авитаминозом. С каждого КамАЗа милицейские ребята привыкли брать мзду. Одного из них дальнобойщики убили и насовали ему полный рот денег. Так и нашли его около дороги, богатым, но совсем мёртвым. Второго из проходящей машины облили бензином, а из идущей следом выбросили горящий факел. Но жадность сильнее страха ….
Кончается эта история тем, что мы отдаём представителям закона почти все деньги из отрядной кассы. Кроме того, они забирают сайгака и Женькино ружьишко, но сам Женька остаётся на свободе. Через час после отъезда милиции у ворот отряда появляется человек, который ещё недавно ходил по нашему двору с кинокамерой и снимал сюжет о борьбе доблестной милиции с браконьерами.
- Слышь, зоолог! Дай саксаула, шашлык хотим пожарить.
- Из нашего сайгака?!
Я не люблю длинных речей, но тогда я сказал много … и с выражением.
А через пару дней во двор въехал станционный УАЗ, в котором кроме водителя сидел мой коллега, Орынбек Бегманов.
- Завтра езжай домой, Санька. Жена болеет, дети болеют. Меня прислали тебе на смену…
Летом редко выставляются противочумные отряды. Отчасти это связано с жарой, отчасти с тем, что эпизоотии летом, как правило, затухают, и обострение наступает (если наступает) осенью. На этот раз решено было выставить Жуан-Тюбинский отряд летом. Страшным было то лето. Температура воздуха в тени достигала 48. Ночь облегчения не приносила. Раскалённые за день постройки остывали медленно, а с наступлением темноты появлялись мелкие и злющие чуйские комары. Иногда случалось то, чего случаться в это время года в песках Мойынкум не могло. Неизвестно откуда наползали облака, и на горячий песок обрушивался ливень. Тогда становилось ещё хуже. Высокая влажность воздуха при жаре – это уже пытка.
Для полноты счастья у меня из почки пошёл камень. Кто испытывал эту боль, поймёт меня без дальнейших комментариев. На точки мы выезжали с базы часов в шесть – половину седьмого утра, работали до десяти и возвращались, чтобы переждать жару под крышей. После четырёх вечера все, кто способен был шевелиться, лезли в кузов грузовика и ехали к реке. Я заходил по подбородок в тёплую воду, закрывал глаза, боль немножко стихала, и хотелось одного – умереть ЗДЕСЬ. В шесть часов вечера мы выезжали на точку и работали до наступления полной темноты.
Как-то раз, в самый разгар жары и острых ощущений с почкой, я отправил ребят в поле с ночёвкой, а сам остался на базе. Ну не было у меня больше сил! К десяти утра парни вернулись в отряд почти без материала и злые, как черти.
- Леонидыч! Нету там ни песчанок, ни блох!
- Есть там и блохи и песчанки. Три дня назад я ездил на ту точку и проводил учёты.
- Поехали с нами! Покажи!
-Покажу!
К вечеру я поехал с ними на точку. Конечно же я нашёл там и обитаемые колонии, и блох. Натыкал в них носом техников и остался ночевать в поле. Как только наступила темнота, воздух зазвенел от комаров. Откуда берутся они в песках, за много километров от воды – ума не приложу, но они есть во всех пустынях, в которых мне приходилось работать.
Я поставил раскладушку, одел штормовку, натянул на лицо капюшон так, что открытыми оставались только губы и кончик носа. Рукава до предела натянул на кисти рук и попытался уснуть. Сон это был или бред – я так и не понял. Мне показалось, что я не спал ни минуты. Кисти горели, губы вздулись, как у красотки из порножурнала.
- Вот, - сказал техник Диханбай, - это и есть Долина Смерти.
- Сворачивайся, философ хренов! Поехали на базу! Больше на точках ночевать не будем …
Не только я учил своих людей. Они мне тоже кое-что преподавали. По своему.
Август я пробыл дома, а на сентябрь – октябрь был направлен в тот же отряд. На этот раз мы ехали почти всей семьёй. Начальником отряда была пожилая врач – Людмила Васильевна Красникова, относившаяся ко мне по матерински. Я писал о ней выше. Полевой поварихой я взял неоднократно ездившую со мной бомжиху Людку, а поваром в лабораторную группу Красникова приняла мою жену. Дочку мы отправили в Алма-Ату к родственникам, а четырёхлетнего Максимку взяли с собой в отряд.
Перед выездом из Чимкента я заехал в Гос. Охот инспекцию за разрешением на отстрел сайгаков. Случай в Степном кое-чему научил. Начальник инспекции, работавший ранее у нас зоологом, выдал нужные бумаги и спросил,
- Ещё что-нибудь нужно?
- Подкинул бы баночку пороха!
Он достал из стола две банки «Сокола».
- Ещё что?
- Да вроде всё.
- А ружьё-то есть?
- Было в прошлом году. Твой же кадр и отобрал.
- Пойдём. Выберешь ружьё.
С ночёвкой я уезжал только на самые дальние участки. Возвращаясь из песков, издалека видел у ворот базы встречающего нас сына. Машина останавливалась, Максимка лез на колени к водителю и как клещ вцеплялся в руль. Потом мы с сыном шли колоть саксаул и затапливать баньку, а после ужина и короткого отдыха наступал самый приятный момент. Мы шли в баню. В пустынях Казахстана не растут берёзы и дубы. На одном из дальних участков, у артезианской скважины, я нашёл заросли солодки и связал из неё несколько веников. Надо было видеть блаженство на мордахе Максима, когда я прохаживался по нему солодковым веничком.
Пока мы кайфовали в бане, Люба растапливала в моей комнате печку, чистенький, усталый Максимка засыпал в моём меховом спальном мешке, глядя на блики огня, пляшущие по потолку. Тепло, уют, родные люди рядом. Никогда ещё за долгие 25 лет у меня не было такого сезона. Это был мой ПОСЛЕДНИЙ сезон. Только тогда об этом ещё не знали ни Люба, ни дети, ни я сам.
28.02.2010.
(Жуантюбе, осень 1994. Сын Максим в 4 года мечтал стать зоологом, носить большие сапоги, штормовку, армейскую панаму, ездить в кабине ГАЗ-66 и спать в колючем меховом спальном мешке).