ПОМНИМ⁠⁠

мой дед Колесников Пётр Никонорович. Я совсем маленькой пыталась расспрашивать его про войну, он с улыбкой отмахивался. Однажды на 9 Мая подарила ему книгу рассказов, меня потрясших - он тогда рассмеялся. Я потом-то подумала, чтО ему, поди, эти рассказы по сравнению с тем, что самому пришлось пережить... Не думала совсем о том, что пожилому человеку в деревне посреди лета совсем не до книг.

Он был ранен миной где-то на Волховском фронте в 1942, подорвался на мине, потерял правую руку ниже локтя, правую ногу от бедра и левый глаз. Много позже, в 90ые, двоюродная сестра возила его к глазникам, те сказали, что глазной нерв цел, что глаз можно было спасти, дед плакал, сестра моя его утешала: ну сколько лет уже прошло?!! И потом, в условиях полевого госпиталя, нужно же было быстро принимать решения...

Братья несколько лет назад, перебирая вещи в доме, нашли наградные книжечки, помню, удивлялись тому, какие у него были награды. "А где же сами ордена?" - Наверняка положили с ним, когда хоронили, - был ответ. Наверняка.

В 42м ему было 33. Почти две трети жизни он прожил вот так: со своим хозяйством, подённым трудом да на ветеранскую пенсию (бабушка в колхоз не вступала). Подённый труд - столярная мастерская. Мама с гордостью говорила, что пойдём пройдём по деревне, я тебе покажу наличники, которые дед сделал. 🏡Нет уже тех наличников, во всех домах стоят стеклопакеты... Ещё у него было особое чутьё, он знал, где и как при закладке дома класть сруб, чтобы дом впоследствие не осел.

Вот так почти всю жизнь и столярничал: двигая рубанок культей руки. Я хорошо помню его мастерскую - сначала в старом доме в два оконца, с горами стружек и опилок, там всегда было много света, и пыль сверкала в косых лучах заходящего солнца, и пахло деревом и пылью, и жизнью. Позже, когда дом разобрали, инструменты перебрались в сарай, и я уже там из любопытства строгала рубанком дощечки, вырезала кораблики, раз так глубоко порезалась стамеской, думала, умру от потери крови 😆

Был у него товарищ в соседнем татарском Старом Утямыше (пара километров, если напрямую), сколько же было радости, когда бабай тот приходил в гости! То ли дед переходил на татарский, то ли гость - на чувашский, но общались они без русского. Мы были детьми, какой нам интерес до разговоров стариков? Никогда не расспрашивали, что да как, знаю лишь, что друзья они были с фронта.

Ещё я помню его сидящим вечерком на завалинке: вытянет свой протез/палку, скрутит цигарку и сидит думает... Цыплята да куры тихо-тихо ходят квохчут рядом, те, что посмелее, на колено заберутся, а самый смельчак, бывало, по плечу - на голову. А он сидит молча, будто мысленно с ними общается.

А может, не с ними.