По законам военного времени (Глава 14)⁠⁠

Детский труд

С началом войны, когда мать пошла на постоянную работу, а мне было 11 лет, моей обязанностью сразу стало «водиться» с младшими сёстрами. Главным образом с трехлетней Тамарой, которую нельзя было оставить без внимания ни на пять минут. За Фаей такого надзора не требовалось, но она не очень-то хотела мне помогать, а когда мать приходила с работы, докладывала ей о каждом моем шаге.

Работать по домашнему хозяйству мне пришлось начинать сразу же после ухода отца на фронт. Почти все мужские и часть женских забот легли на плечи 12-летнего мальчишки.

Самым тяжелым делом было снабжение топливом: дровами и углём. Летом я брал верёвку и отправлялся в ближайший лес за хворостом. Притащив за плечами вязанку, разрубал сухие ветки на короткие палочки и складывал штабелем во дворе. Это была только растопка. Суровой уральской зимой хворостом хату не натопишь, нужен уголь.

Угля в Кизеле добывалось много, но выписывали его по государственной цене только работникам шахт, по норме. Остальное население покупало уголь по высоким коммерческим ценам или у спекулянтов. Изредка покупала уголь у них и мать, но обходилось это тоже дорого, поэтому основу топливного запаса составлял способ самозаготовки. За углём мы ходили на шахтовые терриконы — отвалы породы. При проходке горных выработок по породе часто попадаются тонкие угольные пропластки, иногда выработка краем захватывает часть мощного угольного пласта. Уголь из породы, как правило, отбирают вручную, но конечно, не могут выбрать весь, а порой, когда не хватает людей на отборку, и вообще не выбирают. Так что в вагонетке с породой вывозимой в отвал, всегда есть куски и кусочки угля.

Ближайший от нас террикон всю войну был на шахте №6 километрах в трёх от нашего дома. И лишь в конце войны стал постепенно вырастать террикон на шахте им. Володарского, недалеко от нашей улицы.

Дальний шахтный террикон начинался как невысокая насыпь, дальше продвигался в длину, а потом начинал расти вверх и представлял собой довольно высокую гору конической формы.

Придя из школы и пообедав, я брал санки, мешок и шёл на террикон. Народу туда собиралось довольно много, в основном женщины и дети. Каждый старался набрать скорее мешок угля. Как только опрокидывалась вагонетка и скатывалась порода — все кидались в гору и хватали куски угля, набивали ими какую-нибудь сумку, чтобы потом, в ожидании следующей вагонетки, спуститься вниз и высыпать его в мешок.

Постепенно люди осваивались с этим, в общем-то довольно опасным делом и ребята посмелее уже не спускались со склона вниз даже во время опрокидывания вагонетки. Стоишь бывало, напружинишь ноги, приготовившись в любой момент отскочить в сторону, а сверху на тебя летят подпрыгивая и рекошетируя большие куски породы и «мячики» поменьше. К счастью, я ни разу не получил при этом серьёзных травм, хотя и лез в самый камнепад, наверное, сказался опыт игры в лапту, где тоже нужна была ловкость, чтобы увернуться от мяча. Зато самые крупные куски угля доставались смельчакам, мешок наполнялся быстро и вскоре можно было отправляться в обратный путь.

Но иной раз уголь в породе попадался редко или его не было совсем и, чтобы набрать мешок, приходилось несколько часов ползать по террикону, рыться, выискивая мелкие кусочки, не выбранные в лучшие времена. В совсем худых случаях приходилось воровать уголь с вагонов движущегося поезда с подъездного пути к шахте, который проходил по опушке леса. В этом месте путь шёл на подъём, поезд сбавлял скорость, залезть на вагон было делом несложным. Ну а после этого только успевай сбрасывать куски покрупнее, чтобы легче было собирать в мешок. Домой чаще всего возвращался затемно, с трудом волоча за собой санки.

Летом я почти никогда не высыпался. Рабочий день обычно начинался с 6-ти часов, так как к половине седьмого надо было отогнать козу в стадо. Вечером долго «бегал», так у нас называлось то, что потом стали называть «гулял», поэтому утром вставать в такую рань не хотелось ни за что на свете. Будила меня мать, а когда она работала в третью смену — соседка тётя Оля Шмакова стучала в окно, прогоняя мимо нашего дома свою корову. Вставать надо было моментально, потому что ей некогда было долго меня будить, а не встанешь — пеняй на себя, придётся весь день пасти козу самому.

Первым делом после подъёма козу надо было подоить, после чего вести её на сборный пункт за два квартала.

Сдав козу пастуху, я возвращался домой и, наскоро позавтракав, отправлялся в лес по ягоды. Сестрёнок приходилось оставлять дома одних, а когда Фая подросла, я стал и её брать в лес. Ходили километров за пять, вначале лета за земляникой, потом за малиной, а после первых заморозков — за рябиной. Грибов в ближних лесах водилось мало, если не считать опят, которые долго считались у нас несъедобными, поэтому грибы не являлись объектом нашего промысла.

Возвращались домой часам к двум-трём, в зависимости от того, как далеко ходили и сколько попадалось ягод. Возвращаться без полного трёхлитрового бидона малины было нельзя — попадёт от матери.

Обедали этими же ягодами с козьим молоком, после чего я шёл на рынок — продавать стаканами собранные ягоды. Обычно их брали хорошо и часа через два я возвращался домой, предварительно сбегав в город и выкупив по карточкам хлеб на два дня.

Подходило время идти встречать козу из стада, туда же, за два квартала на улицу Розы Люксембург. Если её не встретить — она пойдет не домой, а в поля и тогда её поищешь! Да хорошо ещё, если не зайдёт в овёс, тогда её обязательно загонят в шахтовую конюшню и придётся платить штраф за потраву. Эта беда раза два за войну нас настигала.

После вечерней дойки козы надо ещё принести пару ведер воды на коромысле из-под горы на расстояние не меньше километра и тогда можно считать себя относительно свободным.

Зимой воду приходилось возить в кадушке на санках ещё дальше, с водокачки на улице Клары Цеткин.

Кроме этих, основных работ, приходилось помогать матери копать огород, сажать, окучивать и убирать картошку, заготавливать сено и веники для козы на зиму, водиться с сестрёнками, ходить в магазины за продуктами. По мере подрастания Фаи, часть этих работ перекладывалась на неё.

Труд наш был, конечно, довольно тяжёл, а порой и опасен, но не это было главным. Меня угнетало, что из всех моих знакомых ребят, с наших улиц и из класса никто больше не промышлял, например, добыванием угля… По ягоды ходили многие, но не каждый день, а в охотку и не на продажу, а для себя.

Вовка Иванов, например, всё лето был привязан, в буквальном смысле, к бабкиной корове, но зато зимой он был совершенно свободен. Толька Селиванов носил лишь воду, а Мишка Старцев — тот вообще жил в своё удовольствие за дедом, бабушкой и матерью.

Впрочем, это я сейчас жалею себя, а тогда было лишь досадно, что не хватает времени, чтобы покататься на лыжах, поиграть в лапту, почитать.

Время для чтения приходилось выкраивать за счёт домашних заданий, которые я ни в школе, ни позднее в техникуме почти дома не готовил, а отвечал то, что запомнил на уроке, письменные задания тоже старался сделать сразу в школе, самые трудные — списывал у соседки по парте отличницы Риты Катаевой. Поэтому в старших классах я учился весьма посредственно.