Мужской любовный роман (в мягкой обложке) ч. 4⁠⁠

Меня разбудил стук в дверь.

Я вспорхнул, как ужаленный колибри, повалив спросонья пару винных шкафов, трагически пустых. Неужели смерть моя пришла? В огне, как мученику. А за что? Совершенно не понимаю.

Но следует держать лицо, знаменитое лицо Сидоровых. Я прочистил горло и сурово вопросил:

- Кто испрашивает аудиенции?

- Пилов заказивали?- раздался мужественный и в то же время будто несколько боязливый голос из-за двери.

- Что?

- Пилов, гаварю, заказивали?

Я, ничего не понимая, взглянул на свои знаменитые «Сейко» с подсветкой в корпусе из цельного выдолбленного рубина и ремешком из кожи молодого кот-д-ивуарийца. – Но вы должны были доставить его ко вчерашнему обеду, а сейчас уже шесть ante meridiem. Ваш «пилов» безнадежно остыл. Вы полагаете, я стану есть разогретое? Из какого аула вы, сударь?

- «Заветов Ильища», ище не пириименавали. Деник нет на новие таблищки.

- Если бы это было еще на оливковом масле, но хлопковое, сударь… Прошли почти сутки, вы представляете масштаб катастрофы? Оно и горло не пролезет без вина, а все вино выдули эти негодяи. Нет, я решительно отказываюсь оплачивать заказ. Подите вон, меня тут казнят.

- Ээ, бират, извини, так вищло. На виласипеде тарапился, а там каляска эта праклятая. Пащему у вас инвалиды дома ни сидят? Менты-щменты пириехали, абяснительная писаль, опоздал шють-шють. Ни атминяй заказ, па-брацки, миня пиремии лишат.

Я опомнился.

- Извини, брат, погорячился. А открой-ка ты, мне, брат, засов. Он с той стороны.

- Щито аткрить?

- Да засов же!

- Щьто эта?

- Эмм, ну, исполинский шпингалет.

- Бират, легьще не стала.

- Черт, да эту же хрень, которую надо вбок отодвигать, чтобы дверь открылась!

- А, джюмбуляк. Так би сразю и сказаль. Ти мине пять звездощщек в пириложении паставишь, па-брацки?

- А? А, да, поставлю, конечно, - я не стал вдаваться в подробность, что телефон отняли.

Загремел засов, и дверь распахнулась. На меня таращился смуглый паренек с огромной желтой сумкой за спиной.

- Ты кого-нибудь повстречал  в гостинице до того, как постучался ко мне? – тихо спросил я.

- Пять щилавек, все сипят. Бухие.

Я тенью выскользнул в коридор и сразу понял, что молоденькое анжуйское в русских количествах оказало неизбежное действие: отовсюду доносился богатырский храп. Я собирался тут же забрать бриллиантин из комнаты и бежать к Кате, но меня остановил курьер.

- Э, аплати заказ. Ты абищал десять тысящ рубилей.

Черт, как же не хватает в таких ситуациях Николя, ибо он носит мой этот, как его, кошелек. Я сорвал с среднего пальца перстень из платины с разноцветными изумрудами, из которых выложена миниатюрная японская гравюрка фривольного содержания (прощальный игривый подарок маркизы де Просте-Люден). Как раз солнце заглянуло в цокольный этаж гостиницы, и мой подарок рассыпался ярким калейдоскопом по всему коридору. У паренька отвалилась челюсть, он сказал:

- Уау, типерь тощьно репером страну. В жеппу «Яндыкс Еду».

Он бросил рюкзак оземь и убежал. Я поспешил за зовом любви, как этот курьер поспешил за зовом мечты.

Мне не пришлось долго искать Катю. В потягивающейся с просыпу деревне она была самым громким источником звука, а именно сидела на перекрестке в самом центре и пьяно пела:

- Ты пчела, я пчеловод, а мы любим мед, с тобой мне повезет, в танце унесет.

Я невольно замедлился и сделал несколько ловких па в такт этой очень цепляющей песенке, которую я нынче услышал в первый раз. Мало популярная, наверное.

Вновь опомнившись, я бросился к Кате.

- Катя, милая, что с тобой?

Она не очень твердой рукой поводила по моему лицу и улыбнулась:

- Антоша! А тебя что, не сожгли?

- Обошлось, родная. Летим со мною во Францию немедленно. Будем бороться вместе за газификацию Нургалиевых и тети Любы!

- А полетели,- весело крикнула она и запела: - Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я, что люблю? Ох, прости, Семочка!

Я сбыл с рук в Оренбурге еще пять перстней, таким образом ровно наполовину обесперстневшись, и этого хватило, чтобы нанять достойный Кати по комфорту чартер до Лиона. Вскоре мы вылетели. Катя сладко спала на моих коленях, мило икая.

Вскоре она проснулась. Я заботливо протянул ей минеральной воды. Шумно выпив шесть бутылочек, Катя сипло спросила:

- Где я?

- В самолете, любимая. Мы летим во Францию.

- Что? Какого хрена? Не собираюсь я ни в какую Францию, офонарел?! Разворачивай самолет, летим обратно в Нижний Подбугульминск.

- Но позволь, милая, ты же сама согласилась утром.

- А ты не видел, что я бухая была? Правила не знаешь? Нашел на улицу пьяную девушку – отведи к ней домой, или к родителям ее, что бы она ни говорила. Эх ты, а еще граф. Что обо мне в деревне подумают?

Я пожал плечами:

- Не беспокойся, родная, в деревне видели, что тебя увел я. Станут завидовать, конечно, но не все ли равно?

- Что? С какой стати кто-то станет мне завидовать?

- Ну… я же граф Сидоров. Прости, конечно, я не то, чтобы уделяю много значения этим условностям… в наше демократическое время, - я несколько потерялся.

- Антоша, ты дурачок?. Ваша семья испокон веков третировала простых людей, продавала их, трахала когда захочется, секла на конюшнях, меняла на всякую чепуху. В наших краях ненавидят ваш клан. Ты что, с вашей породой спать даже позорнее, чем с доставщиками «Яндекс Еды» или, того хуже, с рэперами.  Это просто я такая дура, что в тебя втюрилась.

Катя залилась горькими слезами.

Я удивился: как-то однобоко простому сословию преподают историю. Мне-то рассказывали лучшие платные учителя, что наш род был сущим благоденствием этих краев. Именно Сидоровы завели тут самые необходимые для цивилизованного существования заведения: пивные для расслабления трудового народа, игорные дома, дома свиданий с недорогими номерами, арену для кулачных боев мужиков, демократический танцевальный зал, где окрестные помещики могли познакомиться с самыми красивыми местными девками и поразить их щедростью. И как же оценил это народ? Да, это тебе не Европа.

И все же, если я хотел быть с Катей (а ничего более этого я не хотел), мне надлежало стать частью этого народа, благородно перемахнуть казалось бы неодолимую пропасть, что разделяет нас, людей, и их. Но нет таких неодолимых пропастей, что нельзя перелететь на крыльях любви.

Катя, меж тем, продолжала плакать и даже начала икать. Я  знаю comme il faut в таких случаях. Я накинулся на Катю, как лев, задрал платье и прильнул губами к ее жаркому лону. Использовав только пять из восьми мышц языка (самое сладкое я рассчитывал оставить на первую брачную ночь), там, между небом и землей я довел Катю до вершин блаженства. Не успел я утереть упоительного Катиного сока с уст, как командир объявил, что мы заходим на посадку.

Мы прибыли в Лион.