Материнские руки⁠⁠

В уездном городе N время текло неспешно, словно густой летний мёд, застывая в промежутках между низкими деревянными домами, затерявшимися среди бесконечных садов. Стоял 1882 год. Великие реформы, отмена крепостного права, слухи о новых железных дорогах и фабриках доходили сюда из столиц приглушённым эхом, едва шевеля занавески в гостиных и не в силах по-настоящему взволновать это сонное царство. Жизнь здесь измерялась не годами, а сменами времён года, праздниками, рождениями и похоронами. И все друг друга знали. Знать - значило помнить не только дела, но и грехи, и скорби, передаваемые из уст в уста, как фамильные рецепты солений.

В одном из таких домов, стареньком, но удивительно опрятном, с резными наличниками и палисадником, полным простых, но пышных цветов - мальв, георгин и ночных фиалок, - жила Анна Петровна Вороницына. Ей шёл седьмой десяток, и она была одной из тех тихих хранительниц, на которых, словно на невидимый фундамент, опирается миропорядок маленького города. Она помнила ещё крепостное право, помнила, как хоронили царя-освободителя, помнила первых купцов, скупавших за бесценок земли у разорившихся дворян. Её собственный жизненный опыт был богат и многослоен, как старый ковёр, выцветший от солнца и истёртый в узорах, но ещё хранящий тепло всех ступней, что ступали по нему

Сейчас её руки - узловатые, в паутинке прожилок, с коротко остриженными ногтями - медленно и ритмично перебирали чётки. Это были не молитвенные чётки, а просто гладкие, отполированные временем деревянные шарики, нанизанные на прочную нитку. Привычка, сохранившаяся с молодости, помогала сосредоточиться. Сидела она у окна в гостиной, где тяжёлая дубовая мебель, покрытая потертым сафьяном, и бронзовые часы под стеклянным колпаком казались немыми свидетелями всей её жизни.

Руки её отдыхали. Но обычно они не знали покоя. Этими руками она когда-то пеленала своего сына Мишу, этими руками она замешивала тесто для пирогов, которые славились на весь уезд, этими руками она гладила по голове заплаканную дочь соседей, этих рук боялся её покойный муж, тихий и слабовольный чиновник, когда Анна Петровна молча и строго складывала их на коленях. Это были руки, которые умели и наказать, и приласкать, и создать уют, и вынести горе, не расплескав его. Материнские руки.

Дверь скрипнула. В комнату вошёл Михаил, её сын. Ему было под сорок, он был похож на отца - такой же мягкий, чуть сутулый, с добрыми и немного испуганными глазами. Он служил в земской управе, и его жизнь была размеренной, как лист гербовой бумаги.

- Матушка, я к тебе, - сказал он, садясь напротив и глядя на её руки, перебирающие шарики.

- Я вижу, Миша, - отозвалась Анна Петровна, не прекращая движения пальцев. - Что-то стряслось? Говори прямо, не крути.

Она всегда чувствовала его смятение. Оно исходило от него, как пар от самовара.

- Ко мне заходил Сергей Петрович Белов, - начал Михаил, запинаясь. - Предлагает место управляющего на своей лесопилке. Дело новое, паровую машину из Англии выписал… Жалованье отличное, втрое больше моего теперешнего. Перспективы…

Анна Петровна перестала перебирать чётки. Она посмотрела на сына поверх очков. Её взгляд был ясным и острым.

- Белов? Тот, что с женой своей обходится как с прислугой и в прошлом году мужиков с наделов согнал за долги? С ним дело иметь? Ты с ума сошёл, Миша?

Продолжение тут: https://dzen.ru/a/aLpuYPn-Bnd4InhH