Любовные истории времён Империи на фоне террористической войны против русских
Приёмный день министра
Традиционно каждый царский министр имел один приёмный день в неделю, когда попасть к нему на приём мог практический любой человек. Заметим, в отличие от советских и современных. Правда, потому и убивали их достаточно часто. Именно во время такого приёмного дня, к примеру, было совершено покушение на Столыпина. Террористы подъехали к даче премьера среди бела дня, как обычные посетители. Никто их не останавливал, не досматривал.
Швейцар предупредительно распахнул двери. Навстречу вышел дежурный при премьере генерал. Насчёт его роли источники расходятся. Кто-то говорит, что именно он отвечал за охрану и безопасность Столыпина; наверное, ближе к истине те, кто называет его обычным дежурным, по сути, секретарем, распределявшим в приёмной посетителей. Во всяком случае, один только его вид видимо подействовал на нервничающих террористов, которые поспешили привести в действие адскую машину. И сделали это слишком рано, премьер остался жив. Погибли сами террористы, генерал, более двадцати посетителей, ранена тяжело дочь премьера и легко сын, - всего пострадало более 100 человек, многие из которых скончались позднее.
Но не одним террором жив человек, способствовали подобные приёмы и совсем уж романтическим историям, совсем в духе современных бесконечных сериалов о любви. Итак …
Немного о революции, немного о любви и женитьбе Александра Фёдоровича Редигера, военного министра государства Российского в годах 1905-1909 от Р. Х.
Александр Фёдорович не отказывал в приёме ни одному просителю, даже заявлявшимся к нему на квартиру, не говоря уже об общих приёмах в Министерстве. Приёмным днем у военного министра была суббота, но получив письменное прошение принять её от Ольги Ивановны Холщевниковой, дочери Забайкальского губернатора и наказного атамана Забайкальского казачьего войска, рассудил, что заставлять ждать почти неделю приёмной субботы дочь генерала, с которым хоть и очень мало и очень-очень давно был знаком, было бы неправильно, почему пригласил её к себе на квартиру, во вторник, 21 февраля, в 2.30 пополудни.
Время было выбрано не случайно. Именно на это время был назначен доклад министру главного военного прокурора Павлова. Редигер знал наверняка, о чём будет просить дочь Забайкальского губернатора.
Шёл 1906 год, второй год Первой русской революции. В нашем сознании весь трагизм и вся глубина той, первой революции, подавленной, оказался заслонён революцией второй, победившей. А ведь в 1905-1906 годах ситуация была не менее страшная для государства, и власти пришлось приложить все силы, чтобы справиться с ситуацией, - вполне могло случиться так, что свержение монархии и Гражданская война состоялись бы на дюжину лет раньше, со всеми вполне предсказуемыми для страны последствиями. Но не случилось: Россия в тот раз буквально прошла над пропастью на цыпочках, устояв. Для этого потребовались решительные, как сейчас говорят, - непопулярные меры. В числе прочего, для наведения порядка были отстранены от должностей несколько сотен высших чиновников, не справившихся, растерявшихся во внезапно наступившем революционном хаосе (а революционный хаос всегда наступает внезапно, особенно для высших чиновников) и в обстановке непонятной для выпестованного сотнями лет устоявшегося миропорядка чиновничества демократией и прочей свободы.
И. В. Холщевников - генерал-лейтенант, военный губернатор Забайкальской области в 1905-1906 гг.
Генерал Холщевников был не просто отрешён от должности. Он состоял под следствием. Обвинение было не просто тяжёлым – генерала обвиняли в государственной измене и в бездействии власти. В конце 1905 года, когда встала парализованная революционными силами транссибирская магистраль, и весь Дальний Восток оказался отрезан от центра, до властей в Петербурге стали доходить нехорошие слухи, что Забайкальский губернатор проявил не то слабость, не то даже сочувствие революционному движению.
По прибытию в Читу отряда генерала Ренненкампфа, направленного для наведения порядка на Транссибе, последний, найдя Холщевникова виновным, приказал его арестовать и предать суду. Суд был назначен распоряжением действующей в Маньчжурии армии, и Холщевников, в своё оправдание, решил обратиться к её командующему и своему бывшему начальнику генералу Линевичу, для чего послал подробнейшую телеграмму с изложением своего дела дочери, Ольге Ивановне, находящейся на тот момент в Петербурге, для передачи Линевичу. Адресат был выбран неудачно: пока суд да дело, тучи сгустились над самим папашкой (прозвище Линевича в армии), и набор обвинений был даже серьёзней, чем у Холщевникова. Сам Редигер полагал, что бывший Главнокомандующий армией в войне с Японией ни много ни мало «… подлежит ответственности за бездействие власти, имевшее весьма важные последствия: подрыв порядка и дисциплины в армии и даже революционизирование части её, полная революция в тылу армии, прекращение движения по Сибирской железной дороге», а пуще того, Линевича обвиняли в неисполнении Высочайшего повеления (не исполнил распоряжение Николая II о первоочередной отправке из Маньчжурии войсковых частей, отправляя вместо войск демобилизованных запасных, что поставило в трудное положение власти в Европейской России). Мы крайне далеки от того, чтобы приписывать Линевичу какие-то тайные замыслы и вообще обвинять его в сочувствии революции: по всеобщему мнению современников, бывших вблизи событий, старик просто растерялся в буре невиданных перемен. Сам Редигер склонялся к мысли, что Линевич действовал скорее по глупости или старческому слабоумию, чем по злому умыслу, но полагал, что бывший Главнокомандующий должен быть наказан в назидание всем будущим главнокомандующим и прочим, более мелким начальникам.
Ольга Ивановна Холщевникова, естественно, была не в курсе всех этих высокогосударственных соображений, но, будучи девушкой разумной, здраво рассудила, что отстранённый от должности Линевич не может быть надлежащим заступником её папА и решилась обратиться напрямую к военному министру.
Редигер естественно понимал, что девушка будет просить за отца. Между тем, дело Холщевника уже было в суде, более того, в суде, военному министру не подведомственном, и Редигер, мало того что имел привычку не вмешиваться в судебные дела до их решения, в данном случае даже не имел возможности влиять на ход дела.
Александр Фёдорович позже вспоминал: «Военные суды в то время были завалены делами о военных и гражданских чинах, и мне постоянно приходилось выслушивать просьбы за них со стороны родственников, а особенно – родственниц, просьбы, подчас, отчаянные, по которым мне приходилось давать один и тот же стереотипный ответ: что суд должен действовать по совести, что в его действия я не имею права вмешиваться, но что когда состоится постановление суда, можно обратиться с просьбой о его смягчении на Высочайшее имя, и тогда дело попадёт в мои руки, а я посмотрю, что можно сделать в этом отношении».
А. Ф. Редигер - военный министр Российской империи в 1905-1909 гг.
Итак, вооружённый выработанной практичной методой обращения с подобными просителями, заручившись присутствием главного военного прокурора в качестве то ли поддержки, то ли свидетеля, в назначенный день и час военный министр огромной империи принял Ольгу Ивановну Холщевникову. Девушка опоздала на одну-две минуты, оставшись настоящей леди даже в этих исключительных обстоятельствах. Обычно Редигер принимал посетителей, стоя в приёмной, и только наиболее почётных или тех, с кем предстояли долгие разговоры, сажал в кабинете, у письменного стола, в так называемом кресле докладчика. Была ещё особая, крайне ограниченная категория лиц - иностранные послы, Воронцов-Дашков и старик Суворов, - которых министр усаживал в углу на диване, а сам усаживался рядом на стуле, но Ольга Ивановна в этот узкий круг не входила. В мире высшего круга Петербургских чиновников каждая мелочь имела значение, потому к деталям встречи Александр Фёдорович, бывший много лет в этом мире как рыба в воде, отнесся с тщательностью стратега, планирующего диспозицию генерального сражения. Павлова он попросил сесть за столом напротив себя (визави), а когда доложили о приходе госпожи Холщевниковой, министр пошел ей навстречу и пригласил сесть на кресло докладчика. «Она мне передала телеграмму отца, - вспоминал Александр Фёдорович, - я ей сказал, что полагалось, то есть, что дело теперь не в моих руках, я его не знаю, но что если последует обвинительный приговор, то оно ко мне поступит и проч.» Ольга ни словом не возразила и ни о чем больше не просила. Павлову не пришлось вмешиваться, и весь разговор продлился всего несколько минут: «… мы простились, и я её проводил до двери, а затем последовал доклад Павлова, который раньше всего мне удостоверил, что мой ответ был правилен, а телеграмму Холщевникова взял с собой для приобщения её к делу».
Такова была первая встреча Александра Фёдоровича Редигера, военного министра Российской империи, и Ольги Ивановны Холщевниковой, дочери подсудного опального губернатора, – сугубо официальная, при суровом свидетеле.
Через полтора года она стала его женой.
Уже будучи супругами, они, конечно, обменивались теми, первыми впечатлениями. Редигер всегда потом утверждал, что хотя общее впечатление от Холщевниковой у него было в целом хорошее: очень молоденькая барышня, очень элегантная, отлично себя держит, симпатичная, и, кажется, хорошенькая – Холщевникову можно позавидовать, что у него такая дочь, но не более, – никаких дальнейших мыслей у Александра Фёдоровича в тот момент якобы не возникло. Наверняка так оно и было – люди вообще свято верят в то, во что хотят верить. Он и в мемуарах это писал. Но мы более поверим Ольге Ивановне, она уже при очередной, ещё более мимолетной встрече, уже в общей приёмной военного министра заметила, что он выделил и узнал её за несколько просителей (народу на приёме была масса) и своим цепким женским взглядом отметила, что у него при этом заблестели глаза. Женщины вообще стократ внимательнее мужчин к таким деталям, так что Редигер в своих мемуарах утверждать может что угодно. Факт тот, что после этой, третьей всего по счёту их встречи (это за два месяца-то – заканчивался уже апрель) Александр Фёдорович помчался (его собственное выражение) домой: «Для меня ясно было одно – что О. И. глубоко несчастна, и я должен сделать все, что возможно, в пользу её отца».
Такой вот резкий поворот. Произошло это так. Там же, в приёмной, глядя своими заблестевшими глазами, Александр Фёдорович спросил, угодно ли ей обождать конца приёма, чтобы переговорить! Она согласилась. В кабинете разговаривали стоя, у стола. Александр Федорович просил не беспокоиться за участь отца. Девушка расплакалась (впервые – отмечает Редигер), и чтобы её утешить, он сказал что-то вроде: «Милая барышня, Вы успокойтесь» и положил свою руку на её, как вдруг девушка, нагнувшись, поцеловала руку мужчины. Сконфузились оба. Редигер понимал, что она была измучена делом отца, и её тронуло участливое отношение к её судьбе; он произнес ещё несколько слов утешения, и она ушла.
На следующий день она, конечно, прислала письмо, в котором писала, что ей очень совестно за происшедшее; Редигер отвечал, что вполне понимает её настроение и ценит её любовь к отцу.
Через три недели у них была еще одна встреча, и вновь на общем приёме посетителей - разговор был вполне официальный.
Наконец состоялся суд. В Чите. За бездействие власти Холщевников был приговорён к заключению в крепость на год и четыре месяца. О перипетиях дела наши герои обменялись несколькими письмами делового характера. Особенно сдерживал свои чувства Александр Фёдорович: он даже не знал, у кого живёт Ольга Ивановна и опасался, не читает ли кто другой его письма, а главное, считая Холщевникову чуть ли не девочкой, он убеждал себя, что не стоит преувеличивать значение некоторых, более тёплых выражений в её письмах, которые, скорее всего, просто отражают дань её благодарности его участию в судьбе отца.
Правда, весной у Редигера состоялся разговор с министром народного просвещения Кауфманом. Тот когда-то служил в Чите. Обсуждая с ним некоторые деловые вопросы, Редигер воспользовался случаем расспросить о семье Холщевниковых. Кауфман рассказал, что Холщевников человек хороший, но очень важный, что жена его очень ему помогала; про Ольгу Ивановну он сказал, что она очень милая барышня, художница, занимающаяся живописью и скульптурой. На замечание Редигера, что ей всего лет семнадцать, Кауфман возразил, что ей лет двадцать пять, что у неё был жених, негодяй, как оказалось: жених отказался от неё, как только с её отцом случилась беда. Девушка от потрясения даже заболела, хотя, пояснил наставительно министр народного просвещения министру военному, на самом деле это было счастье, большее, чем выигрыш в двести тысяч, что брак с таким негодяем не состоялся!
Беседа с ещё одним общим знакомым, генералом Аничковым, ничего интересного не дала, а больше никого, кто мог бы сообщить какие-либо сведения об Ольге Ивановне, Редигер не знал, да и расспрашивать ему приходилось осторожно во избежание кривотолков.
Дальше Редигер начудил, скажем прямо.
В начале лета он получил от неё письмо, деловое, но в заключение она написала, что была бы рада его видеть. Редигер пригласил её к себе на Кирочную 5 июня в 12 часов дня. Видимо, к тому времени он был по-настоящему влюблён, ибо, чтобы обосновать в тот день свой приезд из Царского в город, он на час дня назначил посещение Главного инженерного управления – для осмотра чертежей крепостных работ, произведённых в 1905 году! Ну, просто роман Дюма! Помните: «Маленькие причины, большие следствия»?
Это былое пятое по счёту их свидание. Напомним, первое было в феврале, 21-го.
После разговора об отце Редигер попробовал заговорить о ней самой, но из этого ничего не вышло, по тону её он почувствовал, что эти личные расспросы признаются неуместными. Тогда очень взрослый дядя решил объяснить ребёнку, как надобно правильно писать письма противуположному полу! Он даже вернул девушке два её письма, в которых были выражения, кои можно было трактовать как выражение более тёплых чувств, нежели дозволялось нормами приличия наступившего ХХ века, сказав самым наставительным тоном, что она не имеет право писать ему такие письма. Правда, добавил, что если бы у него был сын, то он сказал бы ему: «Лови счастье!»
Ну, каково, а!
Но это еще не всё!
Возвращённые письма Ольга Ивановна молча разорвала и выбросила в корзину.
Он через стол поцеловал её руку, и она ушла. «Клочки писем я, конечно, собрал, и они у меня хранятся».
Напомним, Александру Фёдоровичу на тот момент было 53 года. Вид немолодого, плотного телосложения военного министра, копающегося в корзине, надо полагать был незабываем. Для людей, переживающих влюблённость, такие смешные стороннему взгляду моменту наоборот преисполнены величайшего романтичного смысла. Ей было.… Простите, сколько же ей было? Он ведь ещё так и не выяснил.
А ведь эти разорванные письма: «Я считал долгом их отдать, так как со временем, придя в возраст и выйдя замуж, она могла бы пожалеть о том, что писала их и что они остались в моих руках, а мне хотелось, чтобы она вспоминала обо мне с таким же светлым чувством, как я буду вспоминать о ней».
Теперь же он переживал, что обидел её. Написал письмо под предлогом новостей об отце, но ответа не получил. Счёл это вполне ясным указанием на то, что ему больше не желают писать, и следующее письмо, с извещением, что её отца вызывают в Петербург, написал самым сухим формальным тоном, что уже она сочла за указание с его стороны о желательности прекращения всякой переписки!
Ох уж эти влюблённые!
Возможно, этот не начавшийся ещё, по сути, роман так и не разгорелся бы, как вдруг Александр Фёдорович сообразил («меня осенила счастливая мысль»), что он всё-таки военный министр, а значит, … надо просто-напросто распорядиться, и из главного управления казачьих войск доставили послужной список генерала Холщевникова, а там, в соответствующем месте – дочь Ольга, родившаяся 17 июня 1877 года. Значит, ей было 29 лет.
То есть достаточно было позвонить в колокольчик, вызвать писаря и велеть доставить, говоря по-современному, личное дело генерала Холщевникова, и не надо было выискивать всех этих общих знакомых, расспрашивать, таиться…
Но как он мог так ошибиться насчет её возраста?
Всё просто. Все эти встречи он видел её не иначе, как под вуалью! Завидуйте, современные мальчики и девочки, фотошопящие свои фотографии в интернете! Вы не первые в этом мире, до предков с вуалями вам бесконечно далеко.
Ещё сыграли роль близорукость нашего героя, чрезвычайная тщедушность её фигуры, умение держать себя и «носить туалет», а главное – чрезвычайная женственность и мягкость, обыкновенно свойственные лишь девочкам. Так всё это объяснял себе Редигер. И радовался – она уже не ребёнок, а вполне взрослый человек, способный разобраться в своих чувствах! А он-то все это время боялся, что ему непростительно глупо думать о ней иначе, как по-отцовски, и ожидать с её стороны серьёзного чувства. И почему он сразу не доверился Кауфману?
Потом у них был уже настоящий роман. Не сразу. Какое-то время она не отвечала на его письма, потом приехал Холщевников, генералы возобновили знакомство. Были смешные свидания, когда они на квартире Холщевниковых, в гостиной, втроём, а отец Ольги Ивановны всё говорит и говорит о Чите, о революции, и не понимает, что им надо о своём…
Потом у них было уже всё по-взрослому. Уже без вуали, когда он открыл, что она блондинка! А ведь всё это время он считал, что волосы её цвета шатен!
Был тяжёлый развод Редигера с первой женой, с которой он, по сути, не жил уже много лет. Доклад императору о том, что его министр женится на дочери губернатора, того самого, который обвинялся и был под судом…
Была свадьба, венчание…
Желающих подробностей мы отсылаем к мемуарам Александра Фёдоровича. Он написал замечательные воспоминания, скучноватые временами, но интересные, полные очаровательных подробностей жизни и быта наших предков, их любви и чувств, так похожих и непохожих на наши…
Александр Фёдорович Редигер умер в январе 1920.
Ольга Ивановна прожила очень долгую жизнь. Скончалась в 1972 году, в Курске. Существующая и поныне в этом городе картинная галерея – во многом её детище. Много лет, хоть и безрезультатно, обращалась к советским властям с просьбой об издании мемуаров своего мужа.
Ах, да… чуть не забыл.
Александр Фёдорович сделал всё, чтобы выхлопотать Холщевникову Высочайшее помилование. Потом более менее достойное содержание в отставке (оба, зять и тесть, всю жизнь нуждались в средствах). Холщевников-старший на семь лет пережил мужа дочери, успел даже послужить в Красной Армии.
Упомянутый в тексте главный военный прокурор Павлов был убит террористом ещё во время описываемых событий.