Курсантская история
…Июль 1980 года выдался солнечным и жарким. Военные лагеря, куда всех ребят нашего курса отправили после окончания пятого года обучения в институте, располагались в 13 км от города, недалеко от танкового полигона. Нашей ротой курсантов командовали три полковника медицинской службы – тупые, как сибирские валенки; толстые, как больные при гормональных дисфункциях щитовидной железы и круглые, как Колобки. Ввиду выраженного дефицита серого и белого мозгового вещества, эти вояки, вероятно, полагали, что главная задача в воспитании будущих защитников Отечества состоит только в том, чтобы научить их хорошо маршировать строем, да ещё распевать при этом соответствующие патриотические песни.
И - началось. Не успели мы примерить на себе новенькую военную форму образца 1941 года, неумело намотать портянки и, через силу натянуть, пересохшие от длительного хранения, кирзовые сапоги с деформированными голенищами и подошвами, как нас выгнали на асфальтированный плац и построили повзводно. Пока двое, из «Трёх толстяков», отдыхали под берёзкой в тенёчке, один, без конца рыгая и дыша перегаром, громко командовал нашей ротой, гоняя её из одного конца площадки в другой. Через час «уставшего» полковника сменял другой, затем следующий, и так - с утра до позднего вечера, с небольшим перерывом на обед, по нескольку дней подряд.
Разумеется, в первый же день большинство новобранцев натёрло себе ноги до «кровавых мозолей», а потому семенило в строю мелкими шажочками, словно пританцовывая. Со стороны всё это действо напоминало хороводное праздничное «народное гуляние», что приводило в неописуемую ярость наших «полóвников». Конечно, мы, курсанты, тоже «выражовывались» по поводу военных лагерей и, связанных с ними различных неудобств, далеко не всегда литературным языком И.С. Тургенева и А.П. Чехова. Но как ругались матом эти «штандартенфюреры» - ни в сказке сказать, ни пером описать! Даже берёзка, под которой они постоянно сидели во время экзекуции – и та пожелтела и осыпалась раньше времени.
Уже через неделю-полторы мы возненавидели эти военные лагеря. Нет, мы не были дворянских кровей, белоручками и белоножками, капризулями и нытиками, папенькиными и маменькиными сынками. Мы, к тому времени, уже прошли суровые школы стройотрядов и альпинизма в горах Приэльбрусья, Памира и Урала. Но условия пребывания в этом концлагере были просто невыносимыми. Постоянные унижения чести и человеческого достоинства, оскорбления под истерический гогот пьяных друганов-полковников, считавших, что «чем больше в армии дубов – тем крепче наша оборона». Их казарменный юмор, вроде, - «я же приказал размести все лужи на плацу, чтобы офицеры по дороге не обмочились!» и «…копать от меня и до того дуба» - по нашим представлениям пятикурсников, являло собой мироощущение и восприятие клинических имбецилов и олигофренов.
Вечерние и ночные подслушивания этими солдафонами наших разговоров в армейских палатках. Наказание за малейшую провинность или грязный воротничок. Питание в столовой тухлыми консервными супами и сухарями, что приводило к неприятным кишечным расстройствам и кожным гнойничковым заболеваниям. Чтобы не сдохнуть с голоду, мы собирали грибы и жарили их на кострах, запивая этот «десерт» лимонадом, обменённым в продуктовом «Военторге» на собранные в оврагах пустые вино-водочные бутылки. При первой же возможности мы совершали самоволки в город, чтобы в ближайшей столовой перебиться более-менее нормальной едой и притащить с собой батон белого хлеба за двадцать две копейки. Днём мы изнывали от жары на плацу, а по ночам - клацали от холода зубами, лёжа прямо в форме на дощатых топчанах без матрасов, располагающихся, в свою очередь, на голой земле. И всё это – в течение тридцати дней, после которых мы должны были сдавать госэкзамен по организации и тактике медицинской службы и военную токсикологию.
Среди нас были и такие, кто вовремя обзавёлся справками, освобождающими от военных лагерей, «добровольно» остался в столице делать ремонт квартиры начальнику военной кафедры, катать наших «полóвников» по делам или за водкой в город на родительских машинах и пр. Мы не обзавелись, не остались, не катали – короче, жопу никому не лизали. Мы терпели, тянули нелёгкую солдатскую лямку, вспоминали стройотрядовские времена и горы, пели бардовские песни под гитару, с нетерпением ожидая окончания этих чёртовых военных сборов. И, наконец, дождались последней ночи…
По такому случаю, мы притащили из города абалаковский рюкзак картошки, запекли её в мундире, ну, и, само собой разумеется, прихватили ещё кое-что покрепче. После отбоя мы все дружно «улеглись спать», договорившись с курсантом-часовым об условном сигнале. Последний должен был оповестить нас о том, что всё начальство убыло, и в лагере никого нет.
Сигнал «прокуковал». Мы зажгли в палатке свечу, разложили закусь, разлили по кружкам aqua vitae и тихонько начали трапезу. Повторили. Разговорились. Закурили. Вполголоса спели сначала визборовскую, потом окуджавскую песню. Вот оно – счастье-то! Чтобы не «светиться», по малой нужде ходили, как альпинисты – откидывали полог палатки, делали своё дело – и zurük (обратно). Периодически к нам заглядывали «гости» из соседних палаток – кто за солью, кто за спичками, кто за сигаретами – они угощали нас, а мы - их. А надо сказать, что в палатке нас жило одиннадцать человек, и среди них - командир взвода, командир отделения и комсомольский секретарь роты, каковым являлся ваш покорный слуга.
И вот командир взвода, по принципу – лучше лишиться своей совести, чем мочевого пузыря – в очередной раз откидывает полог палатки. Достаёт свой «болт» и начинает, как конь, мочиться в темноту. Последняя вдруг заорала благим матом и трансформировалась в нашего полковника – начальника военных сборов. Комвзвода выскакивает из палатки и тут же получает «в репу» от начальства, однако будучи уже отслужившим в армии в звании старшего сержанта, тут же включает «ответку». На комвзода наваливаются ещё два «полóвника», а на них, с криками: «Мочи этих сук!» - вся наша доблестная курсантская братия, находившаяся в соседних палатках в состоянии лёгкой эйфории. Уверяю вас, у каждого курсанта был маленький повод «отблагодарить» господ офицеров за всё доброе и хорошее. И – понеслась … по кочкам!
…Когда из Кремля прибыл гарнизонный патруль – все мы стояли по отделениям около своих палаток – запыхавшиеся и возбуждённые. Фуражки наших «полóвников» нашли в стороне – они лежали рядком и в каждой из них «красовался» подарок от чистого сердца, простите, чистой прямой кишки. «Разбор полётов» был кратким - всех командиров взводов, отделений и секретаря роты – на гауптвахту - до особого распоряжения командующего военным гарнизоном. Солдаты, «принимавшие» нас в Кремле, узнав о сути дела, хохотали, как говорят герои Шукшина – «до посикоты».
А вот потом нам уже было не до смеха. Каждого из нас разбирали по косточкам в Комитете ВЛКСМ (в котором я сам состоял), на парткоме института и райкоме партии. Госэкзамен мы, естественно, «с треском» все провалили. На предмет исключения нас из членов ВЛКСМ, дело направили в обком комсомола (где я как раз подрабатывал зональным врачом). А исключение из рядов ВЛКСМ автоматически влекло за собой исключение из института. Как секретарю роты мне везде подсовывали какие-то бумажки с «предложениями» отречься от своих бывших товарищей, и дать принципиальную комсомольскую оценку их аморальному поступку. Тоже мне, нашли Галилея – мать вашу! Хрен вам!
Может быть, сейчас смешно всё это читать, а тогда КПСС и ВЛКСМ были жерновами, которые могли перемолоть или сломать хребет ЛЮБОМУ гражданину СССР, или «растворить» его без осадка. Кто постарше – тот меня поймёт.
В конце концов, бюро Обкома партии республики вынесло постановление: всем – и студентам, и военным – раздать люлей, дело - замять, вопрос – закрыть. Никто не хотел всесоюзной огласки этого нашумевшего дела.
Экзамены мы пересдали с третьего раза комплексной комиссии из высшего военного училища и райкома партии, но двоим из нас пришлось уже после окончания института повторно проходить военные сборы.
Вот такая история имела место в одной из автономных советских социалистических республик в далёком 1980 году…
Автор: Владислав Маврин