Кладбище судеб. 4
Эффект тумбочки.
Утро начинается не с кофе, а с визита дежурной медсестры, разносящей градусники. Кашляя и почесываясь, палата просыпается, разбирает свои ртутные палочки и пристраивает подмышки. Шесть тридцать по Москве.
- Привет, Тань. Спасибо...- с градусником заваливаюсь обратно на тощую подушку. Сквозь полуприкрытые веки наблюдаю, как мучительно медленно сползает по стене к полу сноп солнечных лучей, пробившихся сквозь прикрытые занавески.
- Чья сегодня очередь чайник ставить? - задаю вопрос в пространство. Молчок. Наконец, подает голос сам хозяин чайника, Вовка.
- А не твоя ли?
- А с х.я ли? - заворачиваюсь поглубже в тонкое одеяло. В палате свежо, мы всегда спим с приоткрытой рамой. - Я вчера ходил.
Это Вовка, мужик лет пятидесяти с хвостиком. Наши кровати стоят изножьем друг к другу. Персонаж колоритный: черные усы, черные густые брови, небольшие баки переходят в буйную черную поросль непокорных волос, слегка курчавящихся. Из под них сверкают черные же глазищи. В общем, такой ничего себе кавказского розлива герой бы из него вышел, достаточно мысленно напялить на него чоху с газырями и баранью папаху. Герой, правда, по болезни несколько сушеный и сморщенный, да и непокорные, как и полагается героям, волосы, за ночь подняли бунт и вздыбились под самыми дикими углами. Опять, значит, мужика ночью температура имела... Вовка водит междугородный автобус. Ну, как, водит... Водил. Потом сюда попал.
- Да моя, моя... - с кряхтением поднимается со своей кровати Сергей, наш третий обитатель. Кругловатый и тоже усатый, лет сорока, только усы и шевелюра у него рыжие, и профессия - электромонтажник какой-то там категории. Жил, работал в какой-то серьезной конторе... И тут, при плановом медосмотре, затемнение в легких на снимке. Пожалуйте бриться. Сидит здесь уже третий месяц, покорно употребляет все таблетки, которые дают (а дают ой как много) и не жалуется. Пофигист. - Наркоманы, блин, кофейные... - Серега берет пустой чайник с подставки и топает в коридор, где стоит бак с питьевой водой. Винтажный советский бак из оцинковки, сорокалитровый, с двумя ручками, эмалированной крышкой и латунным краником. На замеры температуры бренного тела он клал - 36,6 для него норма. Что он делает с нами, явно больными, в одной палате? Самому интересно.
Смотрю на градусник - 37,2. Хреново, но терпимо. Уже свыкся.
- Вов? - шебуршится.
- У меня 38.
- Победил... - Решив, что дальше держать смысла нет, я откладываю градусник на тумбочку - пока еще Татьяна до нашей "камчатки" доберется, - открываю дверку и достаю из стоящего там пакета банку растворяшки и пачку рафинада. Из того же пакета - кружку и ложку. И осекаюсь.
Просто допетрил.
У Вовки на тумбочке мини-склад. Книга, очки для чтения, та же кружка, снятые на ночь наручные часы, еще какая-то мелочь... Свободного пространства немного.
Перевожу взгляд на серегину. Там тоже чего только нет - сигареты, пачка печенья, газета, паста и зубная щетка, которую он бросил с вечер, телефон, скрученная зарядка к нему...
На моей тумбочке только то, что я только что достал из пакета. И градусник.
Как там, в поверьях седых? Мол, если встретишь покойника, нельзя смотреть ему в глаза, иначе с собой утащит? Вздыхаю. Скоро две недели как здесь.
Пора бы и вещи разобрать...