Хэллоу, ворлд!⁠⁠

По-курортному бестолковый, утопший в живом зелёном, пахнущий соснами и, иногда, морем. Хамоватые продавщицы, громкая отдыхательная музыка и дома, где не в сезон жилыми остаются едва ли треть квартир. Звёзды на небе, паршивая еда в ресторанах. Милая нескучная безвкусица. Сороки прыгают в траве и вызывающе ссорятся. Грязно-зелёное море и погода, которую подозреваешь в лёгком безумии, и всегда носишь с собой зонт, который тошнит, выворачивает наизнанку от ветра. Некоторая туристическая продажность этого городка веселит, особенно после холёного московского заповедника для среднего класса в котором я обычно обитаю, где от достатка все люди вежливы, благополучны и до тошноты одинаковы.

Во мне живёт эта городская крыса. Я люблю смотреть на опоры эстакад,  фотографировать одинокие остановки и ездить на трамваях. Меня притягивают странные пространства из наштампованных до безликости многоквартирных домов, натыканных у их стен чёрно-голых ноябрьских деревьев и подчинённой, обутой в бетонные набережные воды. В коконе этого противоприродного пространства перестаёшь быть полноценным биологичным существом, только плен физичного тела с его мясом и жидкостями иногда бастует против погружения его в камень, железо и стекло.

Сооружения и механизмы — оно, придуманное людьми, обжитое людьми, это будто бы ещё один план существования, где ты есть внутри воплотившейся абстракции, обставляешь её диванами и стульями, обклеиваешь обоями, ругаешься с соседями по нагромождению серых коробок. Это приятное безумие ограждения от животной жизни с периодическими вылазками пожарить мяса на костре в ближайшем парке, дабы пощекотать внутреннюю память о племени, кочевании и охоте. Будто ты бесконечно подводишь внутренний баланс, решаешь какую степень ритуализированного озверения нужно себе оставить, чтобы не поехала крыша.

И много кто рисует эти глянцевые картинки, где парки, скамейки, деревья, белочки — попытка безопасно замариновать природу, лживое сладкое обещание, что город можно поженить с живым. Где-то в это обещание веришь больше, где-то меньше, но мы единственное по-настоящему живое, которое в этом пространстве субъектно. Остальное – приятные кастомные объекты, которые мы проносим с собой в качестве предметов городского интерьера, чуть более чем горшки с цветами в квартире. Приятный мираж того, что мы до сих пор в единении с природой, хотя мы уже давно большей частью где-то в другом месте. Город научил нас быть другим, и это другое нуждается в переработке и осмыслении, а не только в периодических уколах урабнизированной зеленью.