Из жизни врача (медицинский детектив) VII⁠⁠

«Был, словно молнией, сражён. Ни слова не сказал». Эта фраза из школьного диктанта как нельзя точно характеризовала моё состояние на тот момент. Я с трудом оправился от шока и начал взахлёб задавать Кузе один вопрос за другим.

- Док, - сказал он, - ты по фене не ботаешь, я тебе по-людски лучше отвечу. Ну, нельзя же быть таким лошарой по жизни. Вроде неглупый человек, кандидат наук и всё такое, а ведёшь себя, как дитятя. Иногда мне кажется, что у тебя вместо мозгов солома по аналогии со Страшилой. Неужели ты всю жизнь собираешься бултыхаться, как говно в проруби? Жизнь - она ждать не будет – пройдёт стороной и не обернётся. У вас, медиков, есть такая фраза: бояться надо не клинической смерти, а клинической жизни. Ты – несчастный человек, потому что у тебя нет цели и душевного покоя. Тебе мало жизненных трудностей, поэтому ты сам себе создаёшь искусственные проблемы, а потом ищешь пути их преодоления, напрасно разбазаривая свои время, здоровье, деньги. Лезешь во все скандалы и разборки, как борец за справедливость Дон Кихот, наживая врагов; наивно полагая, что борешься со злом. Даже друзей у тебя нет. Сам себя закапываешь в могилу вместо того, чтобы жить и наслаждаться каждым прожитым днём. Ты же когда-то хотел быть хорошим хирургом, многого добился, и у тебя были для этого неплохие данные и условия, а в кого ты превратился сейчас? Нельзя в этой жизни плыть щепкой по течению, нельзя сдаваться, нельзя опускать руки, надо искать, бороться, мать твою!

Ошеломлённый такой тирадой, я весь сжался и молчал.

- Ладно, - сделав паузу, сказал Кузя, - походу ни х…я ты не понял, потом обкашляем ещё разок. Теперь о Моське. Обычно мы не занимаемся семейными разборками, но для тебя, так уж и быть, сделаю исключение. Она же врач-кардиолог? Так? Так. Далее. Отец одного из «Гороховских» авторитетов лежал у них в больнице, а она была его лечащим врачом. И, представь себе, они оказались земляками: оба из одного района республики и отец этого кореша хорошо знал её родителей ещё при жизни. На этой почве они даже подружились, она стала уделять ему больше внимания, назначать лекарства лучше, чем другим больным и так далее. В личных разговорах с отцом она как-то пожаловалась, что ей не повезло с безвольным и невезучим мужем–алкоголиком. Что он, как баба, моет полы, стирает и гладит свои рубашки и носки, ходит на базар и в магазины за продуктами. Лила слёзы, проклинала судьбу, говорила, что достойна лучшей жизни. И ещё. Отец обратил внимание, что она «неровно дышит» к своему профхерссору по фамилии Остолопов, и тот отвечает ей взаимностью. Однажды, он случайно услышал обрывок их разговора, где она сказала: «…как только избавлюсь от этого козла…». Ну, а в день выписки отца подъехал сын и что-то долго перетирал с Моськой. Такие вот дела…

В моей голове мгновенно сложился пазл из «дополнительных» ночных Моськиных дежурств, «деловых» поездок в Москву вместе с Остолоповым, хихиканьем студентов, приходящих на занятия в нашу хирургическую клинику из той самой больницы и пр. Вспомнил я и то, что моя тогдашняя жена вдруг, ни с того ни с сего, взяла за правило опохмелять меня после запоев, говоря, что из жалости. А потом я валялся с жуткой тахикардией под сто тридцать и никак не мог понять, почему мне не полегчало после «соточки». Обычно, после недельной пьянки я перестирывал испачканное постельное и нательное бельё, мыл полы в квартире и выносил мусор. В нашем доме, решением собрания жильцов, мусоропровод был «заварен», поэтому, гуляя со своим далматином, я всегда брал ведёрко с отходами и по пути опрокидывал его в контейнер. На дно обычно укладывалось несколько старых газет, которые вылетев, как обычно в помойку, вдруг как-то странно зазвенели. От любопытства я свесился в контейнер и замер от удивления. Там оказались пустые ампулы от строфантина и коргликона, много ампул. Тогда на мой вопрос Моська ответила, что пока я «квасил», она делала соседке уколы, и я ей поверил. Только совсем забыл, что моя бывшая жена, хоть и была кардиологом, абсолютно не умела выполнять ни внутримышечные, ни, собственно, внутривенные инъекции. Куда же она «сливала» эти препараты - уж не в водочку ли, которой меня поила? А деревенская баня, куда я отправился париться после Моськи и её подруги, и где потерял сознание от угара, по счастливой случайности вывалившись на улицу. Тоже случайность? У меня голова пошла кругом от этих внезапных открытий и сопоставлений. Ну и мразь!

Пока я размышлял, Кузя взял маленький листочек, что-то на нём написал и перевернул.

- Ну что, док? - внимательно глядя на меня, спросил он. – Въезжаешь потихоньку?

Ошеломлённый, я только и смог что кивнуть головой.

- А скажи-ка мне теперь, - продолжал Кузя, - сколько у тебя шрамов на левой руке от Моськиных ножей?

Это уже было слишком. Этого никто не мог знать, так как являлось чисто семейным делом. Остальное можно было подслушать, разузнать, расспросить у коллег по работе и соседей. Но это… Впрочем, что знают двое – знают все. Значит, Моська. В нашем семейном анамнезе было несколько больших скандалов, во время которых моя бывшая жена - прирождённая истеричка - слетая с катушек, хватала кухонный нож и, натурально, с криком: «Сдохни, скотина!», пыталась всадить его мне в сердце. Слово «скотина» было самым любимым в Моськиной семье – сообществе председателя колхоза. «Скотиной» у них были все – доярки, механизаторы, шофера и пр. Все, кроме них самих. Такая вот справка. Я никогда не бил женщин, считая это недостойным для мужчины занятием, но, тем не менее, приходилось как-то уворачиваться от лезвия, подставляя под удар левую руку. Итого, рубцов у меня было пять. Кузя перевернул листочек. Там была нарисована такая же цифра. Оху…ь!

- Кузя, - сказал я, - конечно, эта сука меня ненавидит, но этого не может быть хотя бы потому, что у неё нет денег, чтобы заплатить…

- Деньги у неё есть, - перебил он меня. – А гараж, машина, домик в деревне на берегу Камы? Иногда женщина ради любимого или нелюбимого готова пойти на всё, даже на плаху. И учти, ей сделали бо-о-ольшую скидку из-за отца. Сваливать тебе от неё надо, - продолжал Кузя, словно не замечая моего состояния. Пока не поздно. Сдаст она тебя с потрохами, как пить дать, сдаст. Если они тебя вдвоём прежде не «загасят».

- С кем это, «вдвоём» - отстранёно поинтересовался я. – С профхерссором Остолоповым что ли?

- Да нет, док, - ответил он, - с сыночком твоим.

- Кузя, да он же ещё школьник, старшеклассник - ты что?

- Знаешь, док, Павлик Морозов тоже был прилежным мальчиком, но это не помешало ему заложить родного папашу. Имей в виду - гнилая яблоня здоровых плодов не даёт. И не думай, что тебе всегда будет фартить. Впрочем, не буду разубеждать, жизнь нас рассудит. И ещё. Из института тебе надо уходить. Перспектив - никаких, враги сожрут вместе с косточками и не подавятся. Не по Сеньке шапка. С поезда, который идёт в никуда, надо сходить на первой же остановке.

- Это ещё почему? - удивился я. - Как говорил Ходжа Насретдин: «Через тридцать лет кто-нибудь да сдохнет – или осёл, или падишах, или я». А там, глядишь, и местечко освободится…

- Вероятность сто к одному, что ты сдохнешь первым, - парировал Кузя. – Конкуренты сильнее тебя. Да, глупее. Да, физически слабее, но ты знаешь, кто за ними стоит, и они ни перед чем не остановятся. А кто заступится за тебя? Только отец - хирург, который пашет с утра до вечера и не зарабатывает дешёвый авторитет как другие, зато наживает врагов-завистников. А если не уйдешь по-хорошему, они тебя с говном смешают и выкинут, как старые башмаки. Хочешь поспорить?

- Откуда ты всё это знаешь? - тихо спросил я. – Ты кто? Илья-пророк? Господь Бог? Вламываешься в мою жизнь, даёшь мне какие-то непонятные советы, анализируешь моё настоящее, прогнозируешь будущее. Думаешь, купил и можно со мной как с продажной девкой – и спереди и сзади? А, может, думаешь, что я вас боюсь? Давайте, режьте, убивайте!

- Ну вот, обиделся, - огорчённо, словно не расслышав моих последних слов, произнёс Кузя. – Правильно про тебя говорят – порядочный, честный, добрый, но вспыльчивый. Док, да ты не кипятись, расслабься, успокойся, давай-ка ещё коньячку махнем по стопочке… То, что я тебе сейчас говорю – согласен, неприятно, но никто этого не скажет, кроме меня. Мне инфы на тебя собрали – вагон и маленькую тележку. Я как про твой «подвиг» с ружьём узнал – сразу братве сказал: наш человек! У тебя же что дома, что на работе – один х…й – предатели и иуды. Пораскинь мозгами – разве не так? Вот на «Скорой» народ тебя уважает, ничего не скажешь! Тебя самого лечить надо, док, ибо болен ты тяжело, но не смертельно. Не зря ведь Гиппократ сказал: «Где гной – там выпусти».

- Кузя, ты что, решил пойти учиться на врача? Так и сыплешь медицинскими афоризмами и изречениями.

- Нет, док. Это прежний лепила - царство ему небесное - своими цитатами нам всю плешь проел. Тяжело, говорил, в лечении, зато легко в гробу. У меня немного другая специальность, но отчасти похожая на твою. Я – санитар общества. Да и зачем мне учиться, когда у нас будет свой доктор? Вот ты и будешь нас всех лечить. Зря, что ли, мы за тебя пять тонн зелени отвалили. Или я не прав?

- А если не буду, что тогда?

- «И тогда, наверняка, вдруг запляшут облака», - пропел Кузя начало детской песенки. – А если серьёзно, то, думаю, что медицинский отряд не заметит потери бойца. Тебе и так нечего терять. И некуда идти. И бежать. Только не говори мне, что деньги отдашь, у тебя их нет, я знаю. Да и не только в «капусте» тут дело, мы тебе жизнь спасли. Усёк? А у нас так – баш на баш: вход – рубль, выход – два. Так что считаю вопрос закрытым. И последнее. Впереди нас ждут большие дела и радикальные перемены, поэтому тебе надо завязывать с пьянкой и чем раньше, тем лучше. Пальчики-то вон как дрожат. Никаких осечек и проколов с твоей стороны быть не должно. Так что дуй в наркологию, если что – мы тебя выдернем, а за раненым пока присмотрит наша сестричка.

И опять Кузя был прав. После того случая, когда мы на «Скорой» попали в ДТП и я пролежал в нейрохирургии два месяца, в моей голове словно предохранители перегорели, которые отвечают за антиалкогольные тормоза. Друзья-нейрохирурги, конечно, сделали всё, что смогли и далее более того: асимметрия головы и лица практически незаметна, швы наложены дефицитной, по тем временам, атравматикой и не выделяются, прокапали по полной. Хотели уже эксплоративную (диагностическую) трепанацию делать, но я пришёл в себя прямо на операционном столе. По правде говоря, остались боли. Дикие, невыносимые боли со стороны полученной травмы. Ощущение такое, словно в голову, точнее в её половину, заливают расплавленный свинец. Прямо как у Понтия Пилата. Я горстями глотал анальгетики и спазмолитики, литрами пил медицинский глицерин, вводил внутривенно гипертонические растворы – бесполезно. Приступы гемикрании были настолько сильными, что я, будучи не в состоянии даже ходить, просто лежал на диване лицом к стене, и слёзы непроизвольно текли из моих глаз. В один из дней, доведённый до отчаяния, я подумал, что хуже не будет, если выпить сто грамм водки. Выпил. Свершилось чудо. Боль утихла. И ещё сто грамм – за дегидратационную терапию. Ай да доктор, «ай да сукин сын!». Через месяц моей суточной нормой была бутылка водки, ещё через один – уже две, потом - почти три… На больничном я пробыл шесть месяцев. Дело дошло до того, что я не то, что до поликлиники для продления больничного - из дома выйти не мог. А ведь надо было закрывать листок нетрудоспособности и выходить на работу! Так я и жил до встречи с Кузей – после работы сто грамм, потом ещё сто и ещё… И раз в месяц, в полтора – недельный запой. Благо, что повод, в виде Моськиных гулянок, был всегда.

На прощание Кузя вынул из кармана сто баксов и положил на стол.

- Твоя зарплата, док, - произнёс он.

Я остолбенел.

А Кузя, улыбнувшись, повернулся вполоборота и крикнул в дверь:

- Позовите Болта, пусть отвезёт доктора домой.

Пока машина неслась по загородному шоссе, я пару раз доставал купюру из кармана, смотрел на неё и засовывал обратно. Сто баксов за два часа работы! Это был эквивалент моей месячной зарплаты на «Скорой помощи». Ну и дела! Я никогда не был жаден до денег, но за кооперативную квартиру надо было ежемесячно платить немалую сумму, и, как я ни карячился на двух работах, – денег всё равно хватало только впритык. С мыслями о том, за сколько месяцев на этот стольник можно будет заплатить квартплату я и приехал домой. Моему появлению был рад только далмат. А ещё через день я собрал кое-какие вещи и направился в республиканскую наркологическую клинику. Поехал не только потому, что посоветовали или заставили, просто вся эта пьянка так обрыдла, что терпеть уже не было никаких сил.

Не знаю как сейчас, а тогда одним из отделений заведовал Юлий Германович Шапитько – врач от Бога, профессионал высочайшей квалификации и замечательный человек. Он долго и вежливо слушал мою ахинею об алкогольном «хобби», трудной жизни, жене-проститутке, просьбах дать какие-нибудь таблетки от этой заразы и пр. Наконец, терпение его лопнуло.

- Короче, Склифосовский, - сказал он мне, - ложись в наш стационар и я помогу тебе забыть про эту болезнь навсегда.

- Я? В стационар? Вместе с этими алкашами? – обиделся я.

- А ты и есть алкаш, – безапелляционно заявил заведующий.

- А, может, как-нибудь амбулаторно, таблеточками, - не сдавалось моё самолюбие, - я же всё-таки кандидат наук.

- Не кандидат ты, а, прости, мудак медицинских наук. Почему раньше не обратился? Ещё полгода – и сгорел бы. Короче, или на полный курс – двадцать четыре дня, или - до свидания. Всё понятно?

- Согласен, - понуро ответил я, - и поплёлся переодеваться в белые одежды.

- Ты не грусти, - подбадривал меня Юлий Германович. – Мы тебя определим в нормальную палату с хорошими людьми. Скучно не будет. Но давай условимся сразу – если встретишь кого-нибудь из знакомых – потом, в городе, об этом, ни слова. Понимаешь, о чём я?

- Ясен пень.

- Ну, вот и славненько. Пошли, покажу отделение.

…Палата, в самом деле, оказалась «не грустной» - гендиректор какой-то фирмы, доцент сельхозинститута, главбух овощной базы, директор продуктового магазина, профессор мединститута – короче, люди самых «востребованных» по жизни профессий. Обладая общительным характером, я довольно быстро сошёлся со своими «сокамерниками», мы много говорили «за жизнь», обсуждали городские сплетни, криминальные новости и с нетерпением ждали часа икс – дня, когда нас планировали кодировать. Вот тут-то и произошла ещё одна встреча, после которой у меня участились приступы гемикрании, появились проблемы со сном, и сердце стало периодически постукивать…

источник