День из жизни киммерийца⁠⁠

Светало над Киммерией нехотя, будто сама заря боялась ступить на эти проклятые богами земли. Холодный туман цеплялся за склоны черных холмов, а в прочном, сложенном из темного дерева длинном доме уже пробуждалась жизнь.

Первым поднимался хозяин. Лицо его, испещренное шрамами – летопись былых схваток и тягот, – было сурово. Его пальцы, покрытые мозолями от топора и меча, нащупывали одежду из грубой шерсти и дубленой кожи. Он не был землепашцем по призванию – его душа рвалась на волю, к охоте, к битве. Скудные посевы ячменя у хижины едва давали пропитание, и его взгляд, зоркий, как у горного орла, безошибочно выхватывал след в лесу. В его руке сегодня мог быть топор для расчистки земли, но чаще – тяжелое копье, сулящее добычу.

Его жена была грозой домашнего очага, а не его украшением. Сильными руками она раздувала огонь в очаге, и ее плечи, не уступавшие в силе мужским, с легкостью месили тесто из ячменя и диких злаков. Она доила овец и коз, чье молоко и шерсть были немалой ценностью, и в тишине коротких минут ее пальцы ловко вращали веретено. Роберт Говард писал о таких: «…рожденная в годы войны и опасности, она научилась нести свою долю тягот жизни». И потому кинжал или короткий меч висел на ее поясе так же естественно, как и ключи.

Дети в Киммерии взрослели быстро, иначе было не выжить. Мальчишки, едва научившись ходить, уже тянулись к деревянным мечам, неотступно следуя за отцами и впитывая суровую науку охоты и войны. Девочки помогали матерям по хозяйству, но и их пальцы с детства знали вес не только иглы, но и рукояти клинка. Ибо в этой земле каждый, от мала до велика, должен был быть готов в любой миг встать на защиту очага и рода.

Пища их была проста, как удар меча: похлебка, грубый хлеб, мясо дичи, соленый сыр. Ячменное пиво, когда оно было, давало короткую передышку от дневных трудов, жгучее, как сама жизнь. Когда сумерки сгущались, семья собиралась у огня, и ни один воин не отодвигал свое оружие дальше, чем на расстояние вытянутой руки. Вечерами звучали саги – сказания о подвигах предков, о королях и героях былых эпох, и предостережения о древнем Зле, что дремлет в руинах по ту сторону гор.

Со стороны они могли показаться мрачным и нелюдимым народом, чья жизнь – бесконечная борьба с жестокостью природы. Но даже здесь, среди гранитных скал и хвойных лесов, находилось место для празднеств, что пронзали тьму, как лучи солнца разрывают грозовые тучи. Смена времен года отмечалась суровыми, далекими от разудалых пиров «цивилизованных» южан, обрядами. Осеннее равноденствие, если его справляли, могло ознаменоваться торжественной трапезой, где воздавались почести собранному урожаю и киммерийцы закаляли дух перед грядущей лютой зимой. Свадьбы, редкие и яркие вспышки в их жизни, на миг объединяли кланы в кратком, но искреннем веселье.

Их забавы, как и все в Киммерии, были отлиты в горниле выживания. Состязания в силе и ловкости – борьба, метание топоров, учебные поединки на тяжелых мечах – служили сразу и потехой, и школой боя. Скальды, хранители древней мудрости, занимали почетное место, их голоса, подобные рокоту водопада, оживляли в эпических сказаниях тени великих воинов.

Но любая передышка была мимолетна. С наступлением ночи рука киммерийского воина никогда не отпускала рукоять меча. В этой земле, где выживают лишь сильнейшие, каждый день мог оборваться так же внезапно, как и начался – на острие ножа, на грани между жизнью и небытием. Ибо, как говаривал их самый знаменитый сын, Конан-киммериец: «Жизнь – это яростная, неистовая схватка. И побеждает в ней тот, кто сильнее и злее».