Что я понял, изучая реабцентры для зависимых
Сергей Сакин – известный контркультурный писатель начала 00-х, соавтор книги «Больше Бена» и автор «Умри, старушка». Я не знал Сергея в годы его аддиктивного угара, книг его не читал (все собираюсь). А познакомился с ним лет 6 назад, когда Серега проходил реабилитацию по поводу нарко- и алкозависимости. Он тогда был трезв около года и с трудом в это верил. Сергей мечтал снять фильм о реабилитации зависимых. Я же в реабцентрах проводил исследовательскую работу: искал наиболее важные факторы, способствующие переходу в стабильную качественную трезвость. В итоге Сергей Сакин действительно написал сценарий фильма и снял его. А я нашел три фактора, способствующие выздоровлению, и на их основании с помощью самих аддиктов создал онлайн-сервис самопомощи для зависимых. Ниже – одна из глав моей еще не изданной книги. Здесь найдете главу «Страх и ненависть в районной наркологии», а здесь – главу о наукообразном шаманстве, более известном как кодирование. А, ну и вдруг кому интересно читать один или другой Telegram-канал – там про психическое (не)здоровье с точки зрения современной науки.
Всем приятного чтения и свободы: внешней и внутренней. А Сергей, которого я вспомнил, прокручивая сегодня в голове те времена, да покоится с миром. RIP, bro.
1.
Реабилитационный центр – это арендованный загородный дом, в котором 20-25 аддиктов проживают в условиях полного воздержания от алкоголя и наркотиков. Новички приезжают или по своей инициативе, или, чаще, по настоянию родственников. Иногда наркоманов привозят недобровольно. Это противоправно и недопустимо. Но у тех родственников, кто привозит своего полумертвого сына или дочь, есть своя логика: они готовы нарушить закон, если только так можно спасти жизнь отпрыска. Чаще всего (но не всегда) после двух-трёх недель отпрыск, немного придя в себя, начинает осознавать ужас того, во что превратилась его жизнь, постепенно вовлекается в реабилитационную программу и начинает выкарабкиваться.
Первые несколько пациентов, которых я направил в реабцентры, перешли в трезвость. К моменту, когда я пишу эти строки, прошло порядка десяти лет, и все эти годы в соцсетях мне пишут те первые аддикты, которых я убедил пройти длительную программу психосоциальной реабилитации. Они пишут, что с тех пор не срывались или срывались один-два раза, что женились или вышли замуж, что работают и ценят свою трезвость, что довольны жизнью и благодарны за возможность проживать ее именно так. Всего я тогда на реабилитацию отправил примерно 50 человек; из них 30 перешли в трезвость.
2.
Я подружился с руководителями большой сети реабцентров. В те годы известные мне центры работали по программам, в той или иной степени содержащим религиозный компонент. Не то чтобы это плохо само по себе, но с точки зрения самих зависимых или, по крайней мере, части из них обретение веры в Бога – не цель прохождения программы. В инфопространстве текли нечистые потоки межконфессиональных инсинуаций, обвинений в сектантстве и непорядочности, и я рисковал репутацией. Я считаю пристальное внимание компетентных инстанций к деятельности этих организаций в какой-то степени полезной: это побуждает руководителей реабцентров критично относиться к своей работе, не заменять наркотики религией, а давать зависимым именно то, за чем они пришли: способность жить в трезвости и находить такую жизнь ценной. Что, собственно, и произошло: в начале нулевых деятельность реабцентров была сильно религиозной, но с годами реабилитационные программы все больше стали ориентироваться на те или иные направления психологии, центры стали сотрудничать с медицинскими организациями, нанимать психологов и психотерапевтов, включать в программу большую долю спорта, образования, искусства. В зимнем Антинаркотическом лагере 2019 года, собравшем 700 выздоравливающих аддиктов, я услышал от лидеров разных реабцентров такое: «Годы пристального внимания, критики, угроз помогли нам увидеть и исправить наши ошибки. По сути, наши критики помогли нам стать сильнее». На сегодняшний день в реабцентрах, по крайней мере в тех, которые мне известны, религиозный компонент программы очень небольшой, аккуратный и добровольный. Выходцы из центров редко говорят: «Мне помог Бог». Они говорят, что разбирались в своей зависимости, работали над собой, многое пересмотрели-переосмыслили и осознанно выбрали трезвость.
3.
Я помню тот день, когда в мои руки попала книжица о реабилитационной программе. Я прочитал ее. Пустословие, наукообразная тарабарщина и эклектика. Я пришёл к выводу, что такая программа не может работать. У меня сложилось впечатление, что эта книга написана именно для того, «чтобы было», чтобы можно было показывать и говорить: «У нас есть программа». Было неловко, но, тем не менее, я поделился этими соображениями со своими новыми друзьями. Они ответили: «Да, это так, мы даже не читали ее. Но в центрах есть программа и она работает. Вот, посмотри на меня: я трезв уже восемь лет. А перед этим кололся десять лет и ночевал в подъездах». И я захотел увидеть, что именно происходит в реабцентре. И принял решение не просто посетить, а побыть там несколько дней. Сначала в одном центре. Потом в другом. В третьем. Я решил исследовать деятельность реабилитационных центров.
4.
Почти три года я посещал разные реабцентры. Хороший повод увидеть города России. До этого был только в Смоленске, Москве и Брянске. Я начал с подмосковных реабцентров. Формально приезжал туда для проведения групповой терапии. Групповые сессии длились два-три часа, мы общались на темы, беспокоящие реабилитантов, жаждущих услышать мнение специалиста. После групповой терапии я уделял индивидуальное внимание некоторым аддиктам, тем, кто очень просил поговорить отдельно. Я беседовал с ними по 20-30 минут. Каждого беспокоили вопросы о зависимости, о себе. Но, возможно, они хотели услышать слова поддержки и сочувствия от человека, которого заочно уважали. В те годы я все чаще появлялся на федеральных телеканалах как приглашенный эксперт, моя риторика сильно отличалась от той, которая обычно звучит от моих коллег – поборников старой биомедицинской модели зависимости, считающей ее только болезнью и практически игнорирующей личность самого аддикта и роль собственной работы человека над своей трезвостью. Проще говоря, я был на стороне аддиктов. Они это чувствовали и ценили. Эти люди, изрядно поврежденные жизнью еще до аддикции и еще более искалеченные за годы аддикции, имели обостренный нюх на тех, кто к ним сострадателен. Со мной хотели общаться новички реабцентра: они смотрели на всех с недоверием, отстраненно, при этом нуждались в нормальной человеческой поддержке, но все еще не могли ее принять от «идущих впереди» – давно уже трезвых и в целом спокойных, уверенных, лучезарных аддиктов. Они не верили, что такое возможно. Со мной искали общения и те, кто находится в трезвости два или три месяца и убедил себя в том, что зависимость побеждена, что пора выходить из центра и переворачивать горы, и я мягко доносил до них, что те, кто так считает, срываются первыми. Общаться хотели также те, кто прошел всю реабилитационную программу, находится в трезвости год и более, но чем-то не удовлетворен, чего-то не хватает, в душе все чаще и чаще возникает вопрос «и что дальше?»
Я записывал их вопросы. У меня были обычный блокнот и ручка. Я записывал все, что привлекало мое внимание. Это помогло мне увидеть, что некоторые вопросы повторяются очень часто, и решил подумать о них. Я составил список типичных затруднений, возникающих на пути выздоровления аддиктов. Но гораздо больше меня интересовали ответы. Я ведь сам задавал вопросы, много вопросов. Я проводил собственное исследование. Мне было важно понять, что именно помогает алкоголикам и наркоманам с суровым аддиктивным опытом выбраться из употребления и перебраться в стабильную трезвость.
Поначалу у меня был список из двадцати вопросов. Но я быстро понял, что его можно сократить до пятнадцати, потом до шести, потом до одного. Он звучал так: «Что тебе больше всего помогает?» После получения ответа я задавал тот же вопрос, немного изменив: «Что ещё тебе помогает?» Этот вопрос я задавал в трёх подмосковных реабцентрах. Я задавал его в центрах Сочи, Воронежа, Краснодара, Нижнего Новгорода, Рязани, Одессы, Пятигорска, Санкт-Петербурга. Я задавал его в израильском и тайском реабцентрах. И вот какой ответ я получал чаще всего. Я его приведу в усредненном, обобщенном виде: «Я начал выздоравливать, когда понял, что мне самому это надо. Тогда я и включился в полную силу». Вот и все. Истинное желание самих аддиктов – то, с чего начинается выздоровление. Как бы банально это ни звучало, народная мудрость «пока сам не захочет – не бросит» абсолютно верна.
Верна. Но недостаточна. Не все, кто хочет выбраться из проблемного употребления, добиваются этого. У большинства это не получается. Мне важно было выявить вторую детерминанту выздоровления. Ее я тоже нашел. Часть выходцев реабцентров говорили, что им помогла вера в Бога. Хорошо, пусть будет вера. В конце концов, более 5 миллиардов людей в той или иной степени считают себя верующими. Мы – верующие гоминиды. Так обстоят дела на этом витке антропоэволюции. Но не все, вот в чем дело. Не все отвечали, что им помогла вера в Бога. Второй ответ на вопрос о том, что им помогло: «Меня поддержали». Мне давали такие ответы:
«Меня поддержал Дима, консультант нашего центра. Если бы не он, я бы ушел из программы и сорвался».
«В меня поверила мама. Она сказала: ты справишься».
«Я тут молюсь, конечно, перед едой и перед сном. Тут так принято. Библию тоже читаю. Но я так себе верующий. Мне важен пример ребят, у которых такой же срок употребления. Они торчали на том же, на чем я. Они меня понимают. Иногда у меня сносит крышу, но они могут со мной нормально поговорить, и я их слушаю. Это меня очень поддерживает».
«У меня перед глазами доказательства, что трезвость возможна. Я десятки раз пробовал и срывался. И думал, это невозможно. Но теперь я знаю, что это возможно. Я общаюсь с теми, у кого получается. Я им верю. Они мне помогают».
«Это трудно объяснить, но мне помогает то, что я сам помогаю новичкам. Я – консультант. В трезвости полтора года. Я просто знаю, что мне нельзя сорваться. В меня верят ребята. Я не могу их подводить».
Итак, другие люди, общение с ними, взаимная поддержка, доверие, привязанность – вторая детерминанта успешного выздоровления.
Роль других людей в выздоровлении отдельного аддикта огромна. И речь не только о тесных доверительных отношениях. Речь идет о важных изменениях, которые совершает в своей голове аддикт, встречаясь с большим количеством других выздоравливающих аддиктов, ощущая свою причастность, принадлежность к огромному и сильному сообществу. Это я понял, беседуя с реабилитантами во время терапевтических лагерей. Лагерь – однонедельное мероприятие, во время которого около тысячи выздоравливающих аддиктов из разных реабцентров собираются в одном месте, устраивают ежедневные спортивные соревнования, общаются с лидерами реабилитационного сообщества, устраивают концерты, игры, встречи со знаменитостями. Терапевтический лагерь – это изобретение Никиты Лушникова, одного из ярких лидеров реабилитационного сообщества. Никита приглашал в лагерь много влиятельных лиц: чемпионов большого спорта, деятелей культуры, политиков, первых лиц здравоохранения.
Но вообще-то я изучал деятельность реабцентров, чтобы понять, как работает программа. Я пытался прочитать скучную, непонятную книжицу, в которой формально изложена некая «программа» и понял, что это не может работать. В реабцентрах я для себя открыл, что для успешной реабилитации важны собственная мотивация аддиктов и поддержка других людей. Но где настоящая программа?
5.
В этих центрах день протекает по расписанию: подъем, утренний туалет, завтрак, терапевтическая группа, бытовые дела, спорт, обед, снова группа и тд. И так неделю за неделей. Что из этого программа? Я пытался уловить следы программы, наблюдая за тем, как ребята самостоятельно проводят терапевтические группы. Да, во всех центрах были свои психологи. Они приезжали два-три раза в неделю и проводили групповую и индивидуальную терапию, но, за редким исключением, ребята не особо доверяли психологам и не называли работу психолога в списке факторов, способствующих их выздоровлению. Они сами научились проводить терапевтические группы и делали это весьма искусно. Во время группы реабилитанты выставляли на обсуждение те или иные проблемы из своей жизни: тяжелые отношения с родителями или супругами, тоску по детям и т.д. Но, помимо этого, так же оживленно обсуждали будничные, даже мелкие события реабцентра: кто-то пересолил борщ, кто-то плакал в туалете, кто-то был пойман с сигаретой – эти события приобретали важное значение. Обсуждая все это, ребята, глядя на список эмоций, висящий на стене во всех центрах, называли свои чувства. Ну, то есть прямо называли словами, вроде: «я чувствую грусть»; «я испытываю раздражение»; «я ощущаю приподнятость и воодушевление». Собираться ежедневно, говорить о своих чувствах по поводу тех или иных событий – это и есть программа?
Возможно, программой можно назвать то, что они писали в своих тетрадях. Я просил, и мне давали полистать. Первые страницы обычно были хаотично исписаны, но потом записи обретали приличный вид, порядок, логику. Это мне показалось интересным. Я пытался понять, на какой вид психотерапии похоже то, что реабилитанты делают с собой, изучая себя и записывая свои выводы в рабочие тетради. С психотерапией в центрах было сложно: каждый психолог вносил что-то свое, я встречал сомнительные по эффективности терапевтические интервенции, эклектично собранные в одну кучу. Арттерапия, нарративная терапия, психодрама, психоанализ, экзистенциальная терапия, телесно-ориентированная терапия, гештальттерапия – все это каким-то образом сосуществовало и, на мой взгляд, скорее вносило путаницу, чем реально помогало. Читая рабочие тетради, я все больше склонялся к тому, что эта часть реабилитационной программы работает не благодаря практикуемым в центре психотерапевтическим методикам, а вопреки. У меня сложилось впечатление, что не столь важно, что именно ребята пишут в своих тетрадях. Важно, что они пишут. Важно, что они задумываются о своем употреблении, своей жизни, своей личности. Сам факт, что детали их существования становятся предметом размышления, разбора и переосмысления, помогает им оставаться в трезвости и двигаться дальше. Эту детерминанту, не до конца мне понятную и временно названную мной «ежедневные действия», я поставил на третье место после истинной мотивации и поддержки.
Однажды я спросил руководителя одного из подмосковных центров. Я тогда работал с одним актером, находящимся в агонизирующий борьбе с алкоголизмом. Он добился двух- или трехмесячной трезвости, но делал это со скрипом зубовным, и я пригласил его в реабцентр пообщаться с реабилитантами. Так вот: пока Саня общался с ребятами, я спросил у руководителя центра, что есть реабилитационная программа. По пути в центр актер задал мне этот вопрос, и я столкнулся с тем, что не могу четко и однозначно сказать, что есть программа. И руководитель этого центра дал мне простой, исчерпывающий ответ: «Все, что происходит в центре, и есть программа». И в этот момент у меня окончательно оформилась идея создать современную научно ориентированную программу реабилитации. Я знал, что для успешной реабилитации нужны три вещи: желание самого аддикта, поддержка и план действий. Не лекарства (хотя в ряде случаев они уместны). Не изоляция в реабцентре (не отрицаю, что для кого-то из аддиктов на первое время это тоже нужно). Не религия. Я поверил, что могу составить эффективную программу. Настолько эффективную, что для ее прохождения не нужно полгода сидеть в реабцентре. Я понял, что пришло время.