markint

Матери кто–то рассказал, что в главном храме нашего города организована столовая для бездомных, куда можно обратиться и тебя накормят. И, когда припекло, мы отправились туда. Вот я вижу сверкающий, сказочный храм, в котором меня крестили в детстве. Мы прошли через ворота, зашли сначала в церковь, помолиться. Торжественность, запах ладана, красота расписных стен и воздушных арок, с которых на меня смотрели строгие, но добрые святые, все это успокоило меня. В кои–то веки я почувствовал умиротворение и надежду, мать тоже вроде немного расслабилась.

Выйдя из храма, мы подошли к закутанной в черное женщине, и спросили, как попасть в столовую. Она нам рассказала, что нужно найти такого–то батюшку, который даст свое разрешение, но лучше к нему сегодня не подходить – он не в настроении. Однако, есть хотелось сегодня, я умоляюще посмотрел на мать и мы пошли к зданию, на которое показала тетка.

Войдя в часовню, или как ее там – никогда не разбирался во всех этих религиозных зданиях – мы увидели заведующего столовой батюшку. Им оказался здоровенный, жирнющий поп, с почти полностью заросшим бородой лицом, на котором из–за рыжих кудряшек бороды выглядывали маленькие гаденькие глазки. К тому времени я уже прошел вслед за матерью через ад бюрократии, когда она пыталась выбить нам хоть какое–то. И видел множество таких глаз – в кабинетах районных администраций, где эти глазки решали мою судьбу, у руководителей социальных служб, у ментов, и у других достойных людей. Но я никогда не видел такого презрения, такого самодовольства, такого упоения мелкой властью над самыми незащищенными людьми. В тот момент, я в принципе все понял.

Поп сказал, что мест уже нет, нам неплохо бы научиться приводить себя в порядок, прежде чем заходить к таким важным лицам, а теперь мы должны уйти и не соваться к нему больше. Ну что ж – еще порция унижения, наверное, и не последняя на сегодня. Мать пыталась что–то сказать, показывала на меня, но набежала толпа каких–то бабок закутанных в черные тряпки и нас вывели на улицу. Я стоял чуть не плача, мать тоже была подавлена. Тут одна из бабок, которая, видимо, слышала разговор, дождавшись пока все разойдутся, подошла, и сказала, что может провести в столовую и накормить хотя бы меня.

Она тихонечко провела нас к задней двери в столовую, и завела меня внутрь. Это было длинное узкое помещение, по всей протяженности которого были поставлены торцами друг к другу столы, за которыми сидели люди и ели, как сейчас помню, борщ. Это было не то говно, которое сейчас варят в кафе на бизнес–ланчи. Это был наваристый, густой суп, и в каждой тарелке лежал небольшой, но кусочек мяса. Я помню, у меня чуть не подкосились ноги от этого вида, от запаха, который стоял в помещении, и от резкой боли, которая внезапно свела мне живот.

Меня усадили за торец крайнего стола, и поставили передо мной миску с борщом. К борщу даже дали два куска свежего белого хлеба. Дрожащими руками я взял ложку и начал закидывать в себя ароматный суп, почти даже не чувствуя вкуса. Но доесть мне не дали. В столовую зашел тот самый поп, которому, как я понял, одна из бабок настучала, что меня провели в столовую без его высокого разрешения. Я так понимаю, у них там еще то змеиное гнездо было.

Меня выводили, а я не отрывал взгляда от стола. Там стояла тарелка с недоеденным супом и хлебом, который я хотел забрать с собой, чтобы отдать матери.

С тех пор во мне поселилась яростная ненависть к православной церкви. Ненависть, которая заставляла кровь вскипать от адреналина каждый раз, когда упоминалось православие. Ненависть, которая оправдала бы сожжение каждого попа на земле, вместе со всей его семьей.

Сейчас уже, конечно, ненависти нет. И я по–другому смотрю на эту ситуацию и на православие. Понимаю, что есть и хорошие люди и плохие. Что такая ненависть деструктивна, что часто люди не виноваты и система просто меняет их. Что детским переживанием нельзя оправдать желание смерти другого человека.

Но к православию до сих пор отношусь резко негативно. И каждого, кто декларирует себя православным, я по умолчанию воспринимаю с большим недоверием и отторжением, если до этого не знал его с хорошей стороны или он впоследствии не показал себя нормальным человеком.

Наверное это неправильно. Прошу прощения, если кого–то задел или обидел этот текст.