Моя жизнь в искусстве
9 постов
9 постов
Приходя на спектакль, зритель видит лишь внешнюю сторону театра: действие на сцене, свет, звук, декорации, чистый зал и вовремя поднятый занавес. Всё выглядит так, будто волшебство происходит само собой. Но за этим стоит труд десятков людей, чьи имена зритель, скорее всего, никогда не услышит — художников, монтировщиков, костюмеров, осветителей, администраторов, гардеробщиц, уборщиц. И только актёры — иногда режиссёр — получают заслуженные аплодисменты. Остальные, как говорится, остаются «за кадром».
Я устроился в театр монтировщиком. Мы были первыми, кто появлялся на сцене — когда в зале ещё темно, а актёры только пьют кофе в гримёрке. Мы собирали, устанавливали, крепили и переставляли всё, что создаёт на сцене «атмосферу». От прочности декораций до точности их установки — многое зависело от нас. Одна ошибка могла привести к падению, срыву сцены или испорченному спектаклю.
Работа тяжёлая. Иногда, почти незаметная. Но требующая внимания и слаженности, особенно когда между двумя действиями нужно в темноте разобрать замок и собрать ветряную мельницу за пять минут.
На собеседовании, глядя на мой воодушевлённый вид, будущий начальник, человек немногословный и видавший многое, предупредил:
— Только не строй иллюзий. Разочаруешься.
Я, конечно, пропустил это мимо ушей. Хотя теперь вспоминаю его слова с уважением. Он знал, о чём говорил.
Но тогда мне казалось, что это — шаг в сторону настоящей жизни. Театр был живым, шумным, непредсказуемым — и уже этим лучше всего, что было до.
Люди, рождённые в 80-х годах XX века в СССР, оказались в особом положении — в чем-то сродни тем самым «лишним людям», о которых писали русские классики. Их детство прошло в мире, где ещё сохранялись коллективные идеалы, вера в светлое будущее и чувство принадлежности к великой стране. Но когда они вступили во взрослую жизнь, страна исчезла, а вместе с ней — и прежняя система ценностей.
На смену пришли новые ориентиры: рыночные отношения, культ индивидуального успеха, приоритет личной выгоды. Многие из этого поколения — с потенциалом, знаниями, искренним желанием приносить пользу — оказались невостребованными. Их компетенции устарели буквально на глазах, а прежние правила игры перестали работать. В новом мире успех всё чаще определялся не интеллектом или трудом, а гибкостью, хваткой, способностью адаптироваться к реалиям капитализма.
Как и герои русской литературы XIX века, они нередко чувствуют себя лишними: чужими в обществе, которое не выбирали. Их идеалы оказались вытеснены прагматизмом и потребительством. А многие так и не смогли найти себя в новой реальности, оставшись где-то на обочине истории — с богатым внутренним миром, но без внятного внешнего применения.
Это поколение — живое воплощение конфликта старого и нового мира. И оно всё ещё ищет ответ на вопрос: как сохранить верность себе, своим ценностям — и при этом не раствориться в равнодушной действительности?
Один французский мыслитель говорил, что для счастливой жизни нужны всего два навыка: умение избавляться от иллюзий и умение говорить «нет». Я никогда не умел ни того, ни другого. Именно поэтому моя жизнь стала прекрасной иллюстрацией того, как жить не надо.
Прожив на свете больше тридцати лет без особых целей и достижений, кочуя с одной паршивой работёнки на другую, я в итоге осел в одной муниципальной организации, занимавшейся транспортными перевозками.
Там я числился ответственным за техническое состояние трамвайных путей — следил, чтобы рельсы не расползались, а вагоны не улетали в степь.
Из-за хронического безденежья, тотального дефицита всего — от шпал до здравого смысла — а также бурно цветущего бюрократизма (который, как известно, у нас часто заменяет любую реальную деятельность), я оказался, по сути, предоставлен самому себе. При одном негласном условии: делать вид, что работаю. С этим я справлялся даже чересчур убедительно.
Такая работа изматывала. А среда, в которой приходилось вариться, казалась мне глубоко чуждой — словно случайно забредшему в казарму орнитологу. Спасался как мог: концерты, театр, выставки — всё то, где хоть что-то шевелилось в душе и напоминало, что ты всё ещё жив.
В эти редкие часы, глядя на сцену или слушая живую классику, я вдруг вспоминал, что вообще-то когда-то мечтал жить иначе. И, разумеется, захотелось испытать это чувство не раз в месяц, а каждый день.
Так и пришло решение: уйти в театр. Не потому что знал зачем, а потому что больше не мог не уйти. И пусть звучит это немного театрально — выбора особого не было.
Никакое искусство не существует в вакууме, само по себе. Оно всегда отражает общество и уклад, в котором возникает и развивается. Особенно это справедливо для театра — невозможно представить театр, оторванный от действительности.
Именно поэтому, несмотря на некоторые общие черты, театр молодой Советской республики 1920-х годов и современный театр — это два совершенно разных явления. Те отрицательные тенденции, которые я наблюдал за время своей работы в театре, — лишь отражение эпохи. Эпохи, на мой взгляд, мрачной, застойной и отмеченной вырождением.
Я не собираюсь сгущать краски. Но в серии постов под названием «Моя жизнь в искусстве» (разумеется, в ироническом ключе), постараюсь рассказать о своей жизни в провинциальной театральной среде — и о тех выводах, к которым пришёл, осмысливая пережитое.
Надеюсь, это окажется не только небезынтересным, но и, возможно, полезным чтением.