Filip

Теплая гильза
Присаживайся. Устраивайся по удобней. Сейчас я расскажу тебе одну историю. Историю, в которой не будет кровопролитных битв, отчаянных преследований и дворцовых интриг. Не встретишь и загадочных эльфов, угрюмых гномов и хитрых людей. Эта история другого рода, но в ней не меньше приключений, чем ты рассчитываешь услышать. А сейчас приготовься, мы начинаем.
Была середина лета. В жаркий вечер, когда Солнце, раскалив асфальт, уже собирается садиться, на улицы начали выходить люди. В жару они сидели в прохладных квартирах, обдуваемые кондиционерами. Кто-то смотрел телевизор, сидел в интернете, играл с домашним любимцем или просто спал. У каждого было свое рутинное занятие, в котором было просто приятно убивать время. Расчетливо и методично. Без капли жалости. Лишь бы пережить жару.
Среди фигур, так внезапно заполонивших пыльные улицы, ярко выделялась только одна. Молодой человек. Это было самое исчерпывающее описание, которое можно было дать. Парень, довольно высокий и худой. На вид – лет двадцати. Длинные, доходящие до плеч, черные волосы были зачесаны назад. Его лицо, было заостренным, словно высечено из гранита резкими ударами скульптора. При ходьбе создавалось впечатление, что он рассекал пространство, невольно подаваясь вперед. Внимательные карие глаза следили за всем, что происходило вокруг. Взгляд, словно щупальце осьминога, выхватывал картины из мира, и уносил в глубины мозга, детально разбирая, прокручивая и собирая их вновь.
Молодой человек так же отличался и стилем одежды. Ярко белая, будто накрохмаленая, тенниска плотно обтекала его тело. На ногах были надеты не менее белые брюки и белые туфли. В руке у молодого человека был небольшой, черный портфельчик. Длинный, тонкий шнур поднимался из под воротника тенниски. Он, словно исчезая в ушах, плавно перетекал в динамики наушников. Молодой человек шел степенной, равномерной походкой. Рассекая толпу. Его не заботили не жара, не зной, не запах от сотен людей, чьи раскрасневшие лица виднелись на каждом шагу. Каждый из них шел по своим делам. В том, как они шли, как выглядели, какие эмоции и чувства распространяли, читалась озабоченность. Будто все беды мира обрушились на их головы. Взгляды обращены только в одну сторону. Вниз. Словно прогибаясь под жаром, опускали головы, склонялись перед зноем и духотой. Возможно, внутри голов было нечто, что не давало посмотреть на небо. Те же проблемы. Мелкие, незначительные. Домашняя ссора, опрокинутый на себя чай, недовольный начальник, которому завтра ты обязан сдавать отчет, отключенный не вовремя интернет. Словно Дамоклов меч был занесен над этой толпой. И не один. Над каждым блистала сталь. Но воздвигнута была не врагами, не Вселенским злом, и даже не конкурентами по работе. Самими людьми. На основе поступков и мыслей. Кто-то ковал над собой неплохой двуручник, кто-то находил силы только на кинжал. А стоило только дать бой проблеме. Выйти с ней один на один. Не откладывать на потом, в надежде, что разрешится само собой, не копаться в себе, вследствие неудачи. Найти силы и смелость. И совсем чуть-чуть времени, что б занесенный клинок, сравниваемый с приговором, рассыпался в прах. Но люди не знали этого, или знали, но боялись себе признаться, ведь тогда придется вылезать из своих уютных норок и действовать. Но этого ой как не хотелось.
А молодой человек шел себе дальше. В наушниках расплывался целый мир. Картина за картиной рисовалась кистью вдохновленного художника. Музыка расцветала красивым цветком, переливалась в водопад, гремя и грохоча, с жутким рокотом, устремлялась в бездну, что бы вспыхнуть в ней миллиардом огней. Вела. Мостила дорогу гранитными плитами, что служили надежной опорой. Прокрадывалась внутрь организма, оплетая мышцы и напитывая упругой силой. Казалось, что можно этим дышать. Мелодией, звучанием, каждой нотой, что зависала в воздухе. Так создавалось плетение, которое затягивало собой и вело в никуда. Музыка позволяла жить вне этого мира. Вне этой жары, людей, пыли на улицах и других мелочных проблем.
Солнце жарило по-прежнему. В кармане, ненавязчиво, завибрировал телефон. Словно кто-то давал о себе знать. Ненавязчиво, но так, что отклонить вызов было нельзя. Музыка в наушниках сразу угасла. Темп ходьбы резко замедлился. На лицо словно упала небольшая тень, которая тут же улетучилась. Молодой человек медленно достал, словно вырезанный для его ладони, элегантный черный телефон. Нажав «прием», поднес трубку к уху и спросил.
- Так что же ты от меня хочешь? – Голос был слегка хриплым, уставшим. Создавалось впечатление, что этот человек несколько часов читал лекции для огромной аудитории.
- Тоже, что и всегда. Каждый раз тебя просят, но ты пренебрегаешь нашими пожеланиями. Отступись. – Этот голос был другим. Размеренным, текучим. Он резонировал в сознании, стараясь пробраться вглубь мозга. За этим голосом стояла власть.
- И ты мне это говоришь? Ты? Тот, кто всегда шел наперекор всем? Сорх, послушай меня, отступиться должен ты. Ты стоишь не на той половине, не видишь всей ситуации. Просто поверь мне, и дай мне шанс.
- Шанс. Всего лишь? А что случится, если ты, Разз, потерпишь неудачу? Если все твои идеи окажутся ошибочными? Ты проиграешь. Позорно. Вложив столько сил и не рассчитав всех нюансов. Мне жаль это говорить, но ты снова не прав. И ты потеряешь все. – Голос давил. Словно огромная волна сметала здания доводов. Чувствовался огромный, тысячетонный пресс. Казалось, что еще миг, и ты поймешь, что нет в жизни смысла, все, что ты делаешь – когда то станет прахом, исчезнет, а твои идеи не имеют права на существование.
Разз не стал дослушивать собеседника. Пожилая женщина заметила, как молодой человек аккуратно положил телефон на асфальт и двинулся дальше. Так, словно выкинул мусор, а не свой мобильник. Движения были плавными, но шаг все ускорялся. В наушниках гремела музыка. Разз рассекал толпу.
Повсюду пестрели рекламные вывески. Билборды, ситиборды, как только не называй. Сливались в цветные полосы, соревнуясь друг с другом в яркости. Огромные листы бумаги, с выгоревшей, типографной краской. Не более. Возможно, кто-то находил в них отзвуки своих желаний, но в большинстве своем, это была фальшь. Задул теплый ветер. Огромная масса раскаленного воздуха прошла по улицам, неся перед собой мелкий мусор. Обрывки газет, пустые, пластиковые стаканчики, обертки от мороженого. Где-то загавкал пес. Гавканье походило на одиночные выстрелы, хлопками разлетающиеся по улице. Мимо прошла девушка, в ярко синем платье. Лицо было белым, словно вырезанным из мрамора, на прямом носу сидели очки. Длинные волосы развивались от ветра. Они были такими же синими, как и платье. Резкий порыв ветра оказался чересчур сильным. Он подхватил прядь волос и бросил прямо в лицо. Девушка машинально откинула ее рукой, но при этом задела очки. Те слетели с лица, падая на раскаленный асфальт. Разз шел сзади девушки. Он поравнялся с ней в тот самый миг, когда очки устремились вниз. В один миг пальцы сомкнулись на оправе. Девушка вздрогнула. Больше всего это походило на удар током. Тело выгнулось в дугу. Рот уже был приоткрыт для крика, который застрял где-то в горле, глаза, прекрасного голубого цвета, были широко раскрыты. Молодой человек не смотрел на нее. Он смотрел сквозь. Пальцы все сильнее сжимали оправу. Казалось, что время застыло. Люди вокруг превратились лишь в декорации, серые, никчемные, размытые в жарком воздухе. Раздался легкий хруст. Разз опустил глаза вниз. Две дужки очков одновременно упали на асфальт. Из кулака сочилась кровь. Раскрыв ладонь, он увидел массу осколков, засевших в плоти. Кровь из порезов уже бежала ручьем. Тем временем налетел еще один порыв ветра. Девушка стояла замерев. Ее платье развивалось как флаг. Рот был по-прежнему приоткрыт, а бледное лицо стало постепенно меняться. Скулы заострились. Оно теперь напоминало череп, обтянутый кожей. Платье, постепенно истончаясь, струилось синим потоком. Девушка исчезала. Она становилась прозрачной, словно рисунок на мутном стекле. Пара секунд и она исчезла.
Разз стоял с задумчивым видом. С руки по-прежнему капала алая кровь. Не обращая на нее внимания, он зашагал дальше. Музыка грохотала, заставляя пускаться бегом. Не сейчас, осадил он себя. Нельзя начинать все так радикально. Нужно дать шанс, продемонстрировать, сделать выводы. И действовать потом. Когда будут готовы. Но это слишком долго. Не удастся спасти всех. У каждого найдется вещь. Вещь, в которую вложен смысл жизни. Кусок металла, пластика дерева. Кто во что горазд. И будет казаться, что жизнь без этой вещи невозможна. Но ведь это не так. Нельзя, просто нельзя загонять себя в рамки. Он не виноват, виновата сама девушка. Зачем она вкладывала так много смысла в эти очки? Да, у нее плохое зрение, но это не повод считать два стекла и пластиковую оправу фундаментом существования. Слишком мелочно. Слишком примитивно. Но это еще не предел. Это еще в рамках нормы. Умереть за то, что поддерживает тело. Что дает возможность расширить свои физические возможности. Но есть случаи и похуже. И ради их искоренения стоит рискнуть.
Огромное стеклянное здание выглянуло из-за поворота. Солнце ярко блестело, распуская по округе миллиарды лучей. Разз слегка ускорился. На лице не было и капли пота, а внимательные глаза продолжали выхватывать окружающие картины. Он плавно двигался, огибая каждого встречного. Крылья носа не двигались, создавая ощущение, что организм не дышит. Все меньше и меньше оставалось от человека. Все живое уходило, превращая остаток лишь в функцию, с яркой идеей в голове. Блестящие объективы камер проводили его до двери, равнодушно подмигивая красными лампочками. Створки разъехались в разные стороны, окатив лицо долгожданной прохладой. Чистый, но словно искусственный, воздух ввинтился в легкие.
Небольшой, залитый солнечным светом, стеклянный коридор. Справа, возле стены, идет длинная конвейерная лента. На ней, в один ряд, стоят пластиковые контейнеры. Контейнеры открыты, и пусты. Посреди коридора высится красивая арка, словно вылитая из чистейшего хрусталя.
- Добро по

– Ну, признавайтесь, что сперли?
Щеки монашки стали совсем пунцовыми. Торкесса сказала нежным голосом:
– Дорогой, мы с Виолой переговорили… и решили тебе помочь. Помочь в твоих проблемах. Позволь нам тебе помочь в твоих проблемах и затаенных желаниях! Ну позволь. Мы все сделаем, чтобы удовлетворить все-все твои самые затаенные сексуальные фантазии.
Я отступил, прижавшись спиной к стене, ответил затравленно:
– Да нет у меня никаких фантазий! Тем более затаенных. Я вообще человек без фантазии. Просто ставлю на четыре кости и… Девочки, вам задурили голову, а вы поверили!.. У мужчин проблем не бывает, и о бабах не думают. Вовсе. Думают о них бабники, мандастрадатели, лизуны, извращенцы, слабаки, импотенты, всякие перверсники, но – не мужчины!
Монашка широко распахнула глаза, а торкесса сказала тем же голосом, словно пела заученную арию, даже грохот железнодорожного состава, проносящегося рядом по костям Анны Карениной, не заставил бы сбиться с такта:
– Но мы можем разгрузить тебя… О, какие твердые, блендомедом пользуешься?.. Мы все сделаем для тебя… Может быть, у тебя с двумя получится лучше… или вообще получится…
Я прорычал, чувствуя, что еще вот-вот, и дам ей по дурной все же морде:
– Заткнись, дура!.. Ты что же, думаешь, что, если не сую тебе под нос свои гениталии, у меня их нет? Или они не в порядке? Как раз все в порядке, потому и не зацикливаюсь… У мужчин всегда есть нечто выше, чем ваши дырки. Я и так… уже хрен знает что, я не человек… потому что стараюсь быть, как все… как все это жрущее и срущее стадо!.. И так молчу и даже стыдливо хихикаю, когда парни при мне целуются и начинают друг друга лапать и сопеть, одобрительно крякаю, когда жена моего друга при мне трахается с другим моим другом, молчу и соплю в тряпочку, когда внучек трахается с бабушкой, когда папа предпочитает иметь собаку, чем жену и даже ее подругу… Я молчу, будто это в самом деле шик: эксгибиционизм, вуайеризм, садизм или мазохизм, а вовсе не больная психика… но сам я не могу трахать все, что движется и не движется!..
Монашка испуганно промолчала, но торкесса округлила большие голубые глаза.
– Но почему, дорогой?.. Я буду… мы будем делать для тебя все! Все твои самые затаенные фантазии… Разве это не в природе мужчины – трахать все, что перебегает дорогу? Или прячется под камешком?
– Это в природе скота, – прорычал я. – Скота!.. Скота, понимаете, две дурехи?.. Да, я – скот, сам знаю! Но я и человек, дуры! Этот человек в постоянной борьбе с этим скотом. Я и так поддался ему во многом, но… этот культ траханья меня достал, достал, достал! Не проще ли зайти в ванную и сбросить излишек? Если надо, поставь фотографию крокодила, как говорится: глаза боятся, а руки делают… Или какой-то девицы, если старомоден. Нет, я не упаду до того, что простое траханье возведу во что-то… стоящее. И душу дьяволу за ночь с тобой или всеми бабами мира – не отдам! Вот не отдам – и все. Пошел он на хрен. Все, свободны. Вы что, не понимаете, что пришли и предлагаете мне такую малость, такую малость… а носитесь с нею как хрен знает с чем!
Монашка испуганно хлопала глазами, а торкесса сделала осторожный шажок назад, глаза как блюдца:
– Дорогой, если тебе надо для сексуального удовлетворения… покричать на нас, покричи! Если хочешь, даже ударь. Можешь связать нас…
Я плюнул, вытолкал их за дверь и запер на два засова.

(Юрий Никитин - Уши в трубочку)