Жизнь Замечательных Людей⁠⁠

Михаил Петрович Девятаев

8 июля 1917 года в селе Торбеево Пензенской губернии (сегодня это территория республики Мордовия) в семье Петра Тимофеевича и Акулины Дмитриевны Девятаевых родился тринадцатый ребёнок. Мальчик. Миша. Будущий Герой Советского Союза – Михаил Петрович Девятаев.

Пётр Тимофеевич был человеком мастеровым и работал на помещика, зарабатывая на жизнь своей большой семье (он погиб, защищая молодую Советскую республику, когда Мише было 2 года). На Акулине Дмитриевне лежали нелегкие заботы по дому и по уходу за детьми. К сожалению не все их дети смогли прожить долгую жизнь. К началу Великой Отечественной войны в живых осталось только 7 детей. Все они участвовали в боях.

В 1923 году Миша пошёл в школу. По своему же признанию, он был парнем отчаянным, и уже в 1924 году его исключают из школы. Но, несмотря на напускную важность, очень из-за этого переживал.

«— Подумаешь, важность какая!.. И без школы обойдусь, — говорил я товарищам, а у самого сердце сжималось от обиды на самого себя: «Что я, хуже всех? Товарищи учатся, а я один теперь с тоски пропадаю, и поиграть не с кем… Зачем мне нужны были эти драки?»

Извиниться мешала гордость и стыд. Но в дальнейшем, Миша смог побороть свою гордость и найти в себе силы извиниться перед классом, пообещав исправиться. Обещание он своё сдержал. Стал хорошо себя вести и старательно учиться, помогая матери в колхозе и мечтая о подвигах героев Гражданской войны Чапаева, Будённого, Блюхера.

Но однажды произошло событие, которое изменило всю жизнь Миши: рядом с Торбеевом приземлился самолёт.

«Из самолета вышел мужчина в кожаном пальто, в таком же шлеме, с огромными очками на лбу. Мы стояли как завороженные, не дыша, в изумлении разглядывали летательную машину, с завистью бросали взгляды на летчика. Он казался мне волшебником и чародеем. Человек, который летает!.. Что может быть интереснее его профессии? Вот бы подняться с ним под облака, а еще лучше — самому научиться летать! Загорелось мое сердце. Теперь я знал, кем хочу быть. Во что бы то ни стало буду летчиком. С этого дня, кроме самолета, я больше ни о чем не думал».

После окончания семилетки, вместе с другими такими же восхищёнными мальчишками, Миша поехал в Казань – поступать в авиационный техникум. Однако случилась неприятность с документами – не взял с собой свидетельство об окончании школы. Чтобы не возвращаться с неудачей домой, Миша поступил на судоводительское отделение Казанского речного техникума. Но мечта стать лётчиком только окрепла.

На втором курсе речного техникума, Михаил начал посещать занятия по летной подготовке при аэроклубе.

«Трудно было. Отрывал время от сна. Часто всю ночь напролет просиживал за книгами в моторном или самолетном классе, а утром шел на занятия в речной техникум».

В 1937 году Михаила допустили до самостоятельных полётов на учебном самолёте «У-2». Впечатления были непередаваемыми. Исполнялась детская мечта. Но теперь Михаил мечтал быть лётчиком-истребителем. После окончания техникума он устроился на пароход, но не дождавшись конца навигации, пошел в военкомат за направлением в лётное училище. Вскоре Михаил был курсантом Оренбургского военного авиационного училища.

Войну Михаил встретил в Могилёве, в истребительной эскадрилье летчика Захара Васильевича Плотникова с позывным «Мордвин» (по национальности Девятаев мокшанин).

«Над Могилевом на мою долю выпала первая удача. В разрыве облачности мне попался один «Юнкерс-87». Дав мотору полный газ, я устремился на вражеский самолет и, поймав его в перекрестие прицела, пустил две пулеметные очереди. «Юнкерс» вспыхнул и камнем упал на землю. Как я был счастлив, что одним стервятником поменьшало!»

Вскоре эскадрилью перебросили под Москву. Здесь Михаил в неравном бою с группой немецких бомбардировщиков получает ранение и попадает в госпиталь. Не выдержав и двух недель в госпитале, он сбегает на фронт и попадает в эскадрилью летчика Владимира Ивановича Боброва.

23 сентября 1941 года Михаил получает еще одно ранение. В ногу. Вступив в неравный бой с несколькими вражескими истребителями, и подбив один из них, он с трудом сумел вырваться и добраться к своим. Ранение оказалось тяжелым. Снова госпиталя, лечение и медицинская комиссия, которая отстраняет Михаила от истребительной авиации. К тому времени младший лейтенант М. П. Девятаев выполнил 180 боевых вылетов, провёл 35 воздушных боёв и сбил 9 самолётов противника. После многих рапортов ему разрешают летать на том самом «У-2», на котором он совершил свой первый полёт. С 18 сентября 1943 года Михаил Петрович служил в 1001-м Отдельном санитарном авиационном полку. К середине декабря 1943 года, выполнил около 80 вылетов по эвакуации раненых и на выполнение специальных заданий командования.

«Странно было в первое время летать на тихоходном самолете, непривычно и скучно. Одно утешение было: все-таки я в воздухе! А когда мы начали темными осенними ночами забрасывать передовую линию и штабы фашистов бомбами, изматывая силы врага, немного повеселее стало на душе. Часто мы вывозили раненых с передовой в тыловые госпитали, летали к партизанам, доставляя им оружие и боеприпасы, продукты и обмундирование, а оттуда вывозили на Большую землю раненых народных мстителей».

За свои боевые и трудовые подвиги Михаил Петрович был дважды удостоен ордена Красного Знамени. 7 мая 1944 года он был удостоен ордена Отечественной войны 2-й степени.

Но чуть раньше, в апреле 44-го произошло еще одно событие, круто изменившее дальнейшую жизнь Михаила Петровича.

«Однажды я посадил свой санитарный самолет на аэродроме вблизи Пятихаток. Бегаю между зданиями, разыскиваю, кому бы сдать привезенную кровь, как вдруг меня кто-то окликнул:

— Старший лейтенант! Откуда ты свалился, «Мордвин»? — «Мордвин» был моим позывным в воздушных боях.

Я был очень удивлен и обрадован, когда увидел своего боевого командира Владимира Ивановича Боброва. Мы крепко обнялись, приветствуя и хлопая друг друга по спине.

— Ты где пропадал столько времени? Я уже не думал увидеть тебя в живых! Где сейчас находишься? — засыпал он меня вопросами.

Мне стыдно было перед ним, что я летаю на санитарном. Язык не поворачивался говорить ему об этом. Но деваться некуда было. А он не отставал:

— Рассказывай же, истребитель, как живешь, как летаешь?

— Нечего мне рассказывать, — смутился я, — теперь я не истребитель, а скорая помощь…

— Как? — не понял он.

— Служу в санитарной авиации. Сколько ни бьюсь, чтобы вернуться в истребительную часть, ничего не выходит… Медики не разрешают…

— Только и всего? — засмеялся Владимир Иванович. — Это нетрудно уладить. Постараюсь помочь тебе. Идем к нашему командиру соединения, Александру Покрышкину, он сумеет уговорить медицину… Не беспокойся, вместе закончим войну на истребителях!»

Вскоре Михаил Петрович был переведен в истребительный полк, входивший в соединение трижды Героя Советского Союза А. И. Покрышкина.

Не раз поднимал Девятаев свою "Аэрокобру" в воздух. Неоднократно вместе с другими лётчиками дивизии А. И. Покрышкина вступал в схватки с врагами. Но вот наступило роковое 13 июля 1944 года. В этот день лётчиками 9-й Гвардейской истребительной авиационной дивизии, по словам самого Девятаева, было сбито 20 вражеских самолётов. В этом бою Михаил получил своё 4 ранение, а его самолёт загорелся. По команде ведущего Девятаев выбросился из объятого пламенем истребителя... и оказался в плену.

«Всё мое внимание сосредоточено на ведущем самолете командира. От моей бдительности зависит его безопасность. Я только выполняю его приказания.

— Я — «Выдра», иду в атаку, — то и дело радирует Бобров. — Прикрой!

— Я — «Мордвин», прикрываю, — отвечаю я и не отстаю от него, смотрю во все глаза, чтобы какой-нибудь стервятник не зашел ему в хвост, сверху или сбоку.

Бобров атакует «Фокке-Вульфа», поливая его смертоносной струей пуль, и тот, задымив, валится вниз. Такая же участь постигает «мессершмитта». Я не заметил, как один «Фокке-Вульф» зашел сзади меня и дал длинную очередь по моему самолёту. Как раскаленным железом, обожгло левое плечо. Рычаги управления окрасились моей кровью. Кабина наполнилась удушливым дымом, самолет был охвачен пламенем. Слышу голос Боброва:

— Я — «Выдра», я — «Выдра», прыгай!..

Но как прыгать, когда я нахожусь над оккупированной территорией! Надо дотянуть до расположения своих войск. Но от дыма и пламени я ничего не вижу…

— Я — «Мордвин», я — «Мордвин», — кричу в микрофон, — я потерял ориентировку, наведите меня на восток!..

Огонь распространялся с неимоверной быстротой, приближаясь к бензобакам… Еще несколько секунд, и произойдет взрыв.

— Миша! Приказываю: прыгай! — было последнее, что я услышал от командира и друга.

У меня уже обгорели лицо и руки, другого выхода не было. Я открыл фонарь, кое-как перевалился через борт кабины и дернул вытяжное кольцо парашюта».

В плену были бесконечные допросы, голод, издевательства. Немцы всеми силами пытались вытащить из офицера лётчика необходимую им информацию. Но тщетно. Не помог и перевод Девятаева в разведотдел абвера в Варшаву. Поняв, что добиться от него ничего не получиться, Михаила Петровича переводят в Лодзинский лагерь военнопленных.

«Привезли нас в обеденное время. Поезд прошел прямо на территорию лагеря. Еще из вагонов мы увидели длинную очередь изможденных и оборванных людей.

— Неужели это наши летчики? — вырвалось у кого-то.

— Были летчиками. Но теперь они далеко не улетят. Скоро и вы такие будете, — злобно бросил сопровождавший нас немец-переводчик.

Мы с ужасом смотрели на эту очередь скелетов, закутанных в лохмотья. Они стояли с алюминиевыми мисками и один за другим подходили к бочке посреди двора, из которой им наливали в миски «суп», состоявший из одной воды и брюквы, без жиров. Меня и сейчас тошнит при воспоминании об этом «супе». Его не стали бы есть даже свиньи. Но и этой бурды плескали в миску, чтобы лишь покрыть дно. А сколько раз приходилось видеть, когда изнуренные пленники вместо супа получали черпаком по голове!»

«Лагерь был заминирован. По воле коменданта в любой момент его могли взорвать, уничтожив всех пленников. День и ночь вокруг лагеря и внутри его, между бараками, шныряли солдаты с собаками. И все же наши советские люди не теряли надежды на то, что им удастся бежать, и бежали, зная, что идут на верную смерть».

Летом 1944 года заключённые в лагере получили записку от польских партизан, в которой говорилось, что они хотят совершить налёт на лагерь. В заминированном лагере все ждали, что же произойдет. Но так и не дождались – всех загнали в вагоны и увезли в лагерь Новый Кенигсберг. Там Девятаев, вместе с другими пленными, прежде всего Вандышевым, Кравцовым и Пацулой (друзьями еще по Лодзинскму лагерю) решает бежать. Они начинают рыть подкоп. Начав прямо из барака, они прорыли несколько метров в сторону изгороди, но наткнулись на старую канализационную трубу. Труба не выдержала, и нечистоты хлынули в подкоп. Но работы не прекратились – трубу удалось заткнуть, а нечистоты вычерпать в специально вырытую в бараке яму.

«Эсэсовцы, закрывая носы, ругались на чем свет стоит, называя нас свиньями. Но мы сохраняли спокойствие, боясь выдать самих себя. К нашему счастью, охранники не заподозрили нас в подкопе и ограничились тем, что реже стали заходить в барак. А нам это было на руку».

«От грязи и нечистот, с которыми приходилось соприкасаться во время ночной работы, у многих товарищей головы покрылись струпьями, всё тело было усыпано болячками. Мои обожженные руки превратились в сплошные кровоточащие раны, на ногах и животе появились фурункулы. Это заметил обслуживающий нас военнопленный русский врач и позвал меня к себе:

— Зайди-ка, сынок, ко мне, я посмотрю, что у тебя с руками.

Очутившись со мной наедине, делая мне перевязку, он шепотом, многозначительно предупредил меня:

— Берегите руки. Работайте осторожнее…

Этот пожилой человек стал нашим активным сообщником».

Однако замысел был раскрыт, подкоп обнаружен, заключенные брошен в карцер. Опять начались допросы, издевательства, избиения… Михаил Петрович был приговорён к смертной казни и отправлен в лагерь смерти Заксенхаузен.

«Оборванных, босых, избитых до полусмерти, нас привезли в концлагерь «Заксенхаузен». Раньше, когда я читал о концлагерях, о зверствах фашистских палачей, у меня кровь стыла в жилах, по телу пробегали мурашки. Но то, что довелось мне узнать, увидеть и испытать на себе в этом мрачном застенке, превзошло все мои самые мрачные ожидания».

«Все здесь было приспособлено для постоянного истязания и массового истребления заключенных. Достаточно сказать, что из 200 тысяч человек, прошедших через ворота «Заксенхаузена», уничтожено и сожжено в крематории 100 тысяч. Каждый второй был убит. Эшелоны обреченных поступали в лагерь ежедневно и назад уже не возвращались. Часто их даже не заводили на территорию лагеря, а прямо из вагонов гнали в крематорий, и там они находили мучительную смерть. Партиями по нескольку сот человек загоняли в специально оборудованный тир для массовых расстрелов и там поливали их шквалом пулеметного огня. Других заводили в помещение крематория, приказывали раздеться и идти мыться в душевую залу. Затем дверь герметически закрывали и вместо воды пускали ядовитый газ. Несчастные умирали в страшных муках. Кроме того, функционировало два газовых автомобиля-«душегубки» с передвижными крематориями при них, стационарная и передвижная виселицы с блоковыми механизмами. Постоянно производились отравления заключенных ядами, которые давались в пище и вливались в вены. На людях испытывались новые медицинские препараты, боевые отравляющие вещества, бризантные гранаты и многое другое. Для этих «опытов» при санчасти была оборудована специальная комната».

В лагерной бане, среди обслуживающего персонала оказался русский парикмахер. Он смог дать Девятаеву номер только что умершего человека – убитого охранниками Григория Степановича Никитенко (№104533).

«Новый друг взял у меня бирку с номером, вышел куда-то и через минуту вернулся и подал мне бирку с новым номером:

— Вот возьми… Забудь пока свою собственную фамилию. Теперь будешь Никитенко. Карточку я тоже подменил…

— Бирка-то чья? — забеспокоился я.

— Только что умер один человек. Пусть думают, что это ты. Понимаешь?..»

Так Девятаев стал Никитенко. Под этим именем он и проживет до возвращения к своим.

К удивлению Михаила Петровича в лагере смерти существовала и активно действовала подпольная коммунистическая организация, имевшая связи с коммунистами различных стран, помогавшим разными способами заключенным.

Подпольщики смогли организовать перевод Девятаева (Никитенко) влагерь на остров Узедом, где находился секретный полигон Пенемюнде, на котором испытывалось ракетное оружие.

«В разговорах со «старожилами» лагеря я получил самые неутешительные сведения об условиях жизни и обращении с заключенными. Лучшего, конечно, я и не ждал. Но была и хорошая новость: на острове есть военный аэродром!»

С этого дня Михаил Петрович стал планировать побег. Бежать он решил на немецком самолёте. Сойдясь с группой заключенных (Владимиром Соколовым, Владимиром Немченко, Фёдором Адамовым, Иваном Олейником, Мехаилом Емецем, Петром Кутергиным, Николаем Урбановичем, Дмитрием Сердюковым) под предводительством Ивана Коржа (Кривоногова), так же планировавших бежать, Девятаев начинает готовиться.

«Я начал внимательно присматриваться к немецким машинам, используя малейшую возможность для ознакомления с ними. Особенно тянуло меня в кабину самолета. Хотелось забраться в нее и сидеть до тех пор, пока не запомню хотя бы в общих чертах ее арматуру. А кто мне позволит такую роскошь? Ведь мы и шагу не ступали без конвоира! Пришлось пускаться на всякие хитрости. Стал изучать детали разбитых самолетов, хотя без риска быть застреленным их невозможно было взять. Часто нам поручали убирать обломки самолетов. Во время этой работы я выдирал с приборной доски разные таблички, прятал их в карманы, в котелок, а вернувшись в барак, старался разобраться, что к чему, изучал назначение приборов. Володя Соколов был у меня за переводчика — все надписи переводил с немецкого на русский язык. Так по крупицам накапливались знания об устройстве приборной доски немецких самолетов, преимущественно бомбардировщиков, которых здесь было больше всего».

«Летчику-бомбардировщику, конечно, легче было бы совершить полет на «Хейнкеле-111». А я — истребитель. Правда, был знаком с конструкциями и особенностями пилотирования самолетов других типов, но лишь поверхностно. Только один раз за войну довелось мне совершить полет на бомбардировщике, и эта небольшая практика должна мне очень пригодиться теперь».

В феврале 1945 года, когда подготовка была окончена, представился удобный случай. В обеденный перерыв, когда немцы ушли с аэродрома, группа заключенных во главе с Девятаевым, работавших на территории убила конвоира и захватила бомбардировщик «Хейнкель-111». Побег был на грани срыва, т.к. в самолёте не оказалось аккумуляторов. По счастливому стечению обстоятельств удалось найти вспомогательный аккумулятор для запуска моторов. Это было спасение.

«Самолет стал медленно выруливать к взлетной полосе. Тут мы увидели, как два самолета один за другим совершили посадку и начали рулить нам навстречу. Я немного уклонился, приказав своему «экипажу» спрятаться в фюзеляж. Во время рулежки во всем копировал фашистских летчиков. Одно только не по-гитлеровски сделал: установил самолет от стартера-финиша метров на двести дальше. Эту должность выполняла женщина в черном комбинезоне. В приподнятой правой руке она держала ракетницу и беспрерывно давала мне какие-то сигналы, стреляя ракетами. Трудно было понять, то ли она разрешала, то ли запрещала взлет, но меня это не интересовало».

Труп конвоира был обнаружен и к самолёту со всех сторон устремились немцы. Самолет начал разбег, но никак не мог оторваться от земли. Сказывалась незнакомость техники (позже выяснилось, взлететь помешали что триммеры руля высоты, установленные «на посадку»). Однако Михаил Петрович быстро сориентировался, и при помощи товарищей, давивших на штурвал, смог поднять машину в воздух.

«— Давите на руль! — призываю на помощь товарищей.

Кривоногов и Кутергин усердно нажали. Чувствую, что хвост самолета начинает отрываться от земли, фюзеляж приобретает горизонтальное положение. Скорость начала заметно возрастать, от чего земля покрылась сплошными линиями. Четыре удара колес о цементную дорожку. Наконец, более плавный, последний толчок — отрыв от земли. Самолет в воздухе! Какие радость и волнения охватили наши сердца! Я был на седьмом небе. Ведь колеса шасси уже не катились по земле, а самолет громадным размахом крыльев разрезал воздух. Земля уходила вниз. Мелькнул обрывистый берег и остался позади».

По следу беглецов был послан истребитель пилотируемый обладателем двух «Железных крестов» и «Немецкого креста в золоте» обер-лейтенантом Гюнтером Хобомом, но они сумели скрыться в облаках, и преследователь потерял их из виду. Заключенные летели домой.

«Оглянувшись, я увидел «Фокке-Вульфа». С минуты на минуту он мог открыть пулеметный огонь. Но не успел он догнать нас, как наш самолет вошел в облака. Преследователи потеряли нас из виду. Но мы оказались в ужасно критических, опасных условиях «слепого» полета. Если в обычном полете нелегко справиться с незнакомой машиной, то нетрудно понять, каково мне было теперь…»

Пролетев над Балтийским морем вслепую, и чудом увернувшись от немецких истребителей (самолёт Девятаева был обнаружен воздушным асом полковником Вальтером Далем, возвращающимся с задания на «Фокке-Вульфе-190», но приказ немецкого командования «сбить одинокий Хейнкель» он выполнить не смог из-за отсутствия боеприпасов), беглецы долетели до родных берегов. Здесь они, конечно же, были обстреляны Советской зенитной артиллерией, хорошо знавшей своё дело. Самолёт получил повреждения, и Михаил Петрович принял решение сажать машину, пока не подтянулись ещё и Советские истребители.

«Вижу вспаханное поле. На нем — лужи, местами снег. Нелегко посадить здесь бомбардировщик, но делать нечего, дальше лететь нельзя.

Иду на посадку… Сильный удар, треск. «Подломилось шасси», — мелькнуло в голове. Самолет на брюхе пополз по грязи, остановился.

— Здравствуй, родная Отчизна! Мы дома!

— Вылезайте, черти полосатые! — кричу «экипажу.

И впрямь, трудно сказать, на кого мы походили тогда в полосатой одежде, с бирками на груди, перемазанные грязью. Еще совсем недавно гитлеровцы на нас кричали: «Русские свинья, плохо работаешь!» И вот мы на свободе! Не вышли, а выпорхнули из самолета, все упали на родную землю, целовали ее и плакали, не стесняясь друг друга.

С автоматами, ручными пулеметами и гранатами приближались к нам советские воины.

— Эй, фрицы! Сдавайся!..

— Хенде хох! — доносились до нас их голоса.

— Братцы, мы не фрицы! — отвечаем мы. — Мы свои, советские! Из плена бежали на фашистском самолете!..»

Беглецы приземлились в расположении 61-й армии в районе города Вольдемберга были подобраны советскими солдатами, транспортированы в расположение части, откуда через несколько дней были переправлены в военный госпиталь. В дальнейшем их направили на проверку в фильтрационный лагерь. В конце марта 1945 года после проверки и лечения 7 из 10 участников побега (Соколов, Кутергин, Урбанович, Сердюков, Олейник, Адамов, Немченко) были зачислены на фронт. Из семерых остался в живых только один — Адамов. Трое офицеров (Девятаев, Кривоногов и Емец) до конца войны оставались вне зоны боевых действий, ожидая подтверждения воинских званий.

Пролетев чуть более 300 км, Девятаев доставил командованию стратегически важные сведения о засекреченном центре на Узедоме, где производилось и испытывалось ракетное оружие нацистского рейха, точные координаты стартовых установок «Фау-2», которые находились вдоль берега моря. Доставленные Девятаевым сведения оказались абсолютно точными и обеспечили успех воздушной атаки на полигон Узедом.

В сентябре 1945 года его нашёл С. П. Королёв, назначенный руководить советской программой по освоению немецкой ракетной техники, и вызвал на Пенемюнде. Здесь Девятаев показал советским специалистам места, где производились узлы ракет и откуда они стартовали.

В ноябре 1945 года Девятаев был уволен в запас. В 1946 году, имея диплом капитана судна, устроился дежурным по вокзалу в Казанском речном порту. В 1949 стал капитаном катера, а позже одним из первых, кто проводил испытания и возглавлял экипажи самых первых отечественных судов на подводных крыльях — «Ракета» и «Метеор».

Михаил Девятаев до своих последних дней жил в Казани. Работал, пока позволяли силы. Летом 2002 года, во время съёмок документального фильма о нём, приехал на аэродром в Пенемюнде, поставил свечи своим товарищам и встретился с немецким пилотом Г. Хобомом.

В 1957 году, за помощь в создании первой советской ракеты Р-1, благодаря ходатайству Главного конструктора баллистических ракет Сергея Королёва и после публикации статей о подвиге Девятаева в советских газетах, Михаилу Петровичу Девятаеву 15 августа было присвоено звание Героя Советского Союза.

Михаил Девятаев до своих последних дней жил в Казани, где прошла его молодость и где он получил профессии речника. Работал, пока позволяли силы. Ему доверили испытание первого быстроходного катера на подводных крыльях "Ракета". Он стал и первым его капитаном. Спустя несколько лет уже водил по Волге быстроходные "Метеоры". Был капитаном-наставником. Летом 2002 года, во время съёмок документального фильма о нём, приехал на аэродром в Пенемюнде, поставил свечи своим товарищам и встретился с немецким пилотом Г. Хобомом. Михаил Петрович активно участвовал в ветеранском движении, создал Фонд Девятаева и оказывал помощь тем, кто в этом особо нуждался. Не забывал ветеран и о молодёжи, часто встречался со школьниками и солдатами. Как и в юные годы, он увлекался литературой об авиации, о подвигах наших лётчиков. Автор книг: "Полёт к солнцу", "Побег из ада", почетный гражданин Республики Мордовия, городов Казани (Россия), Вольгаста и Циновичи (Германия). В Торбеево открыт музей Героя.

Умер Михаил Петрович 24 ноября 2002 года, похоронен в Казани на участке Арского кладбища, где расположен мемориальный комплекс воинов Великой Отечественной войны. На стене дома, в котором он жил, установлена мемориальная доска.

В посте использованы отрывки из книги М.П. Девятаева «Побег из ада».