Жду новый пост

Серия «Клетка для танцев»

– И даже не позвонила мне за эти два дня!

– Я не хотела тебя беспокоить.

– Ладно. Меня сегодня выписывают.

– Отлично! Я очень рада.

– Я тоже. Надоело тут валяться. Хочу домой. А ты как?

– Сложно сказать…

– Голос-то невеселый.

– Какой есть.

– Что, в мужиках запуталась? Найди третьего.

– Да… если бы только в них.

– Ты там хоть предохраняешься? А то смотри, я еще не готова стать бабушкой.

– Обязательно.

– Ну… ну что ты… у тебя там депрессия, что ли?

– Нет. Просто устала. Запуталась.

– В мужиках?

– В них тоже.

– А… ну это бывает. Ничего. В сорок пять отпустит.

– А до этого?

– А до этого придется помучиться… Да ты не переживай так. Главное предохраняйся.

– Да-да, конечно. Непременно.

– Ну, выше нос. Я тебя люблю, дочь.

– Я тебя тоже, мама. Я тебя очень люблю.

Ну вот. Все оказалось даже совсем не так страшно, как я думала.

Как ни странно, но настроение мое в самом деле приподнялось после этого разговора. Но работать да и вообще находиться дома сегодня было все-таки невозможно.

И вечером я собралась в антикафе. То, где я встретила два дня назад Элли…

А там вовсю шла какая-то вечеринка. Гремела музыка, и куча людей, которым так же, как и мне, не сиделось дома, пыталась радоваться жизни. Или хотя бы делать вид, что радуется.

И я увидела ее, да, я увидела ее, она стояла у расписанной маркером стены, а какой-то незнакомый парень держал стопку в руке. Она изящно опустилась на колени, сама грация, сама красота, воплощение юности и весны, наклонила голову, как птичка, и отпила из стопки… отпила без рук…

– Мы русские! С нами бог! – проорал какой-то чокнутый сзади.

И я увидела, как другой парень снимает ее на телефон, и я поняла, да, это просто видосик, это очередной красивый видосик для тиктока…

О Элли! Ведь я знаю, в душе ты как раненая чайка, отчего же ведешь себя ты, как павлин женского пола. Пава…

И, наверное, именно в этот момент я осознала – все. Я никогда не одержу победу над этой тягой к эксгибиции. Внимание общества будет всегда для нее важнее, чем что угодно… чем я. Чем все, что я когда-либо смогу ей предложить.

И тот белобрысик, тот зигующий белобрысик, которого я видела с ней, как же его звали, черт бы его побрал, он подошел ко мне сбоку, я не сразу заметила и сказал:

– Привет, я не знал, что ты придешь.

– О, привет… да я и сама не знала…

– Ты бледная какая-то. С тобой все нормально?

– У меня сил нет…

– Может, на свежий воздух выйдем? Пройдемся.

– Ну ок… Отличная идея, кстати.

И мы выходим, и стоим у крыльца, и белобрысик достает сигареты:

– Будешь?

И я беру.

А он потягивает носом и говорит:

– Ты красивая такая… И волосы у тебя вкусно пахнут.

– Ой, ради бога, не начинай. Дай лучше огонька.

И он молча передает зажигалку. И июньский вечер светел и свеж. И я прикуриваю, и смотрю на идущие мимо разноцветные машины, и куда-то спешащих, словно заведенных, людей...

И все встречи случайны. И все дороги ведут в вечность.

В повести использован текст песни группы «Канцлер Ги»

«Романс Квентина Дорака»

– Да. К тому же… Ты же знаешь… я все равно не смогу… быть всегда верной. Меня унесет куда-то, а тебе будет больно. Я не хочу. Я тебя и так… Без всего этого.

И я глажу Ника по волосам и желаю спокойной ночи. И он уходит.

Я никогда не понимала платонической любви, если я хотела человека, то как-то всего целиком, ментально и телесно. Влечение у меня всегда было синкретическим, нерасчлененным. Но в случае с Ником я, наверное, в наибольшей степени приблизилась к пониманию того, что такое любовь без секса.

Хотя может быть, мне было его просто жаль. И я не хотела причинить ему зло, а это было бы неизбежно, начни мы встречаться. Было совершенно очевидно, что мы не подходим друг другу.

По сути я слишком хорошо относилась к Нику, чтобы выйти с ним за границы френдзоны.

Я не хотела его собой отравить.

Вот с Листовским все было куда проще. Там все было понятно и предсказуемо. Его нечего было жалеть, потому что Листовский сам тот еще гусь, и, конечно, он тоже не жалел меня ни капли. Все, что он делал для меня, он делал для самого себя, потому что ему нравилось мое тело, нравилось доводить меня до исступления, нравилось смотреть, как я перестаю адекватно воспринимать действительность.

Зачем это все было Нику? Пусть лучше остается в неведении. Некоторых вещей лучше не знать.

Ник был слишком хорошим для меня.

И, конечно, он был странным. Всегда. Но это как раз меня не пугало. Просто я не могла к нему относиться так, как моя подруга, с которой он встречался в школе. Даринка над Ником порой просто-напросто издевалась, и я даже смутно удивлялась тому, что он смог ее забыть… Хотя забыл ли он?.. Вообще мы никогда про это не говорили, но по прорывавшимся иногда фразам я чувствовала, что Ник ее все еще ненавидит.

И это было глупо. Ведь мы уже давно закончили школу, и у всех была своя жизнь. Даринка по слухам получала вторую вышку, работала бухгалтером и вела занятия в фитнес-центре. Она все успевала. Ник на ее фоне казался неудачником.

Очень высокий, очень худой, весь словно состоящий из костей, обтянутых кожей, светловолосый и светлоглазый, он выделялся даже внешне. Учился почти на одни тройки, при этом являясь одним из самых эрудированных парней в классе… Какой-то разболтанный, несобранный, не умеющий себя организовать… Все уже давным-давно слушали музыку в интернете, а он заказывал на сайтах для меломанов диски и пластинки, коллекционировал игрушечных солдатиков. Пытался учиться играть на гитаре, на барабанах, но все в итоге бросил, не освоил ничего. При этом Ник понимал и чувствовал музыку, может быть, лучше, чем кто-либо из тех, кого я знала…

И сам пытался писать что-то в специальных программах. Но слушала это только я и еще некоторые друзья… которых у него было немного.

Я ушла рано утром, потому что в отличие от многих моих знакомых у Ника таки была «нормальная работа» (он занимался установкой пластиковых окон).

Меня ждала моя собственная, пустая и холодная, квартира… Мой дом, в который мне так не хотелось возвращаться вчера… Да и никогда.

Я не держала ни собаки, ни кота – слишком хлопотно и почти невозможно, если часто не приходишь ночевать. Бедные животные не должны были страдать из-за моего рассеянного образа жизни.

И никто не встречал меня… И это было отчасти хорошо, а отчасти тяжело и печально.

Вот моя комната. Здесь мало изменилось со школы… Кровать, шкафчик с книгами, письменный стол, комод. Рисунки, рисунки, рисунки… Рисунки, на стенах, рисунки в папках, рисунки между страницами книг.

Мое самое драгоценное. Мое счастье.

Больше чем любить мне нравилось только рисовать.

Я наугад достаю одну из папок, сложенных стопкой на столе. Последствия попыток работать в векторе… Не слишком удачных.

А здесь, – я беру другую, – просто карандашные наброски…

Замки, средневековые наряды, готические башни, Элли.

Элли, Элли, Элли.

Почти безупречное, гибкое маленькое тело. Идеальная натура.

Помню, я пыталась писать ее, как на уроках в художественной школе, и злилась от того, что Элли не желает сидеть на месте… и от того, что у меня не выходит то, что мне хочется. От своего бессилия. От своей катастрофической беспомощности.

Получалось всегда хуже, чем я задумывала. Воплощение неизбежно было слабее замысла…

А так хотелось прыгнуть выше головы, чтобы ух! Чтобы взять – и как Пикассо!.. Только не дано, видать.

Или просто мало старалась?..

Я пыталась сочинять музыку и просто сочинять, пыталась учиться игре на гитаре… Достигла большего, чем Ник, а все-таки мало. Впрочем, сравнение неудачно, Ник вообще ничего не достиг… Но в глобальном смысле оба мы почти ни к чему не пришли.

Изобразительному искусству и особенно фотографии как наиболее перспективному и денежному делу я отдала больше всего сил. У меня и в самом деле удавалось зарабатывать на этом. Но заказы были не всегда, и в общем-то отец был прав, когда говорил, что если бы не доход с бабушкиной квартиры, мне пришлось бы искать «нормальную» работу… то, чего я всеми силами старалась избежать.

Нормальная работа, замужество и дети в глазах отца были какой-то программой, которую обязательно должна выполнить каждая девушка. «Прабабка, может, тоже по молодости шороху давала, но у прабабки было девять человек детей и корова, а у тебя никого, вот ты и маешься», – однажды сказал он.

Но кому в наше время это надо?.. Это все давно уже отошло…

Да, раньше люди жили так, а теперь по-другому…

Я снова принялась перебирать папки с рисунками. Вот еще Элли… и еще…

Если бы переписать… Все переписать… Вернуть как было…

И снова быть с ней, и снова ласкать светлые кудряшки, и благодарно целовать белые пальцы, и рисовать, в отчаянной попытке приблизиться – однажды приблизиться – к идеалу.

– Ну, рассказывай, – между затяжками выговорил отец.

– Что?..

– Как жизнь. Как вообще.

– Да вот… к матери в больницу ходила, – и зачем только я про это начала. Вот не собиралась же.

– И что?

– Она меня прогнала.

– Почему?

– Якобы не хочет никого видеть… все ей мешают.

– Так зачем ты вообще пошла? Ты что, не знаешь свою маму?

Как он это сказал. Совсем как Листовский.

– Не знаю… Мне хотелось… ну, поддержать ее, наверно.

– Зря.

Отец стряхивает пепел на землю.

– Сказала не лезть, не лезь. Целее будешь.

– Да я уже поняла.

– Ну а в остальном как? Работу не нашла?

– Ты же знаешь. Я работаю.

– Рисунки эти?.. Этот, как его, фриланс? Это не работа.

– А что, работать – это значит только пахать на заводе с восьми до пяти?.. Мы уже, кажется, это обсуждали.

– Это все Васильна… это она тебя сбаловала. Если б она тебе квартиру не завещала, фиг бы ты болты попинала…

– Да даже если и так… что с того…

– С того, что ты катишься на самое дно. Как закончила институт, так нигде нормально и не работала…

– Я работаю из дома, сколько раз повторять…

– Надо устроиться на нормальную работу, с официальной зарплатой.

– Куда?

– Выйти замуж…

– За кого?

– Родить ребенка…

– Зачем?

Отец закрывает глаза.

– И все ваше поколение такое! Испорченное! Вам ничего не надо! Вы вообще ничего не хотите! После вас ничего не останется!

– А ваше, что ли, лучше? – я не замечаю, как повышаю голос. – Да вы вообще все на свете пролюбили… Только не рассказывай мне сказки, что ты по молодости целину поднимал. Да вы всю жизнь жили для себя. И сейчас продолжаете. Тоже, блин, строители коммунизма…

– Ты там, наверное, и трахаешься со всеми подряд, – неожиданно меняет тему отец. – Как твоя мамаша, нисколько не сомневаюсь.

– А ты, можно подумать, нет?!

От злости я срываюсь на крик.

Отец чем-то похож на Листовского. У него тоже всегда была куча любовниц. Не знаю, откуда он их брал. Да и сейчас он едва ли хранил жене верность. Такие люди успокаиваются только к глубокой старости.

– Порода… – отец тушит сигарету. – Ничего мне не рассказывай! Не хочу ничего знать!

– Да я и не собиралась. Ты сам начал…

В воздухе виснет враждебное молчание.

Вот и поговорили.

Остаток дня проходит как-то кисло. Чтобы не ввязываться в бесплодные выяснения отношений, я ухожу вечером гулять по поселку. Любоваться на заборы и стоящих попой кверху огородников гораздо веселее, чем общаться с дорогими родственниками.

Когда я возвращаюсь, отец спрашивает:

– Что там с твоей матерью-то… ничего серьезного?..

– Да вроде нет…

– Ты это… знаешь… ну… короче… Дай-ка мне ее телефон.

Что?!!

– Найди ее в «Одноклассниках», – советую я. – Смотри только не спались.

Но, конечно, со сверстниками все было иначе… Там ничто не сдерживало…

И я… я привыкла к тому, что если мне чего-то хочется, оно непременно должно стать моим… Во что бы то ни стало.

И Элли тоже стала моей… Хотя поначалу и сопротивлялась.

И ту осень, что мы провели вместе, я была ей верна. Я жила ей, только ей, только ее запахом, лишь ее завитушками, прикрывающими нежные розовые уши. Ни на кого не посмотрела, даже не подумала ни о ком!

А потом она сказала «хватит». Сказала, что устала, что хочет побыть одна… и мне пришлось подчиниться. Что я могла сделать.

Вспоминать о поражениях всем неприятно.

И я чувствую, как и меня охватывает раздражение, стоит только воспроизвести в памяти наш финальный диалог, когда Элли, отворачиваясь и не глядя в глаза, сообщила, что «нам пора расстаться»… Раздражение и желание все изменить. Переписать эту историю. Вернуть как было.

Но, впрочем, сейчас у меня не имелось такой технической возможности. Надо было заниматься другими делами.

И я сажусь в автобус. Нужно навестить квартирантов.

Раз в месяц я появлялась, чтобы посмотреть, все ли в порядке, и забрать арендную плату.

Мои квартиранты – молодая семейная пара, люди примерно моего возраста. Парня зовут Дима, девушку Таня. У них ребенок – прелестная девочка лет пяти.

Сегодня они оба дома. Дмитрий встречает меня на пороге. Пахнет пирогами – Таня любит печь. Мы на «ты», ребята снимают квартиру уже два года, и за это время мы привыкли друг к другу…

– Будешь пирог? – спрашивает отец семейства. – Есть с курицей и с яблоками… Какой захочешь…

– Нет, спасибо, – я быстро заглядываю в кухню. Все в порядке, как и всегда. Мои квартиранты – очень ответственные, чистоплотные люди. Мне с ними повезло.

– Ну, хоть с собой возьми…

– Ладно, давай, не откажусь.

Поблагодарив, я беру кусочек, завернутый в прозрачный полиэтиленовый пакет. Дима протягивает деньги. Мы прощаемся, и я испаряюсь.

Квартиру мне оставила бабушка. Я была единственной и бесконечно любимой внучкой. Вторая квартира, та, где жила я сама, досталась мне от мамы, которая после замужества переехала на другую жилплощадь.

Стоит мне выйти, как звонит отец. Интересуется, может ли приехать прямо сейчас. Мы договариваемся, что он заберет меня от бабушкиного дома, так выходит даже и быстрее, и я присаживаюсь на скамейку во дворе, приготовившись к терпеливому ожиданию.

Думаю про квартирантов. Вот живут же люди. Вот у них ребенок, пироги. Быт. Нормальные люди.

Значит, так можно. Значит, у кого-то получается.

Вспоминаю, как Марго сказала «ты притягиваешь ненормальных людей»…

Может быть, так и есть? Но если это так, то почему?

Не потому ли, что сама я… ненормальна? Что во мне что-то глубоко нарушено, какой-то дефект, изъян?..

Но… в чем он? И разве было в моем детстве, юности нечто, что могло спровоцировать некое… отклонение?

Я была мечтательным, эмоциональным, но все же вполне заурядным ребенком. Мои родители развелись, когда мне было шесть лет, но ничего ужасного в моей жизни не было… В сущности, у меня было довольно обычное детство.

Как радугой, расцвеченное бабушкиной любовью, даже не любовью… скорее влюбленностью. Потому как для бабушки я была всем. Ее солнцем и луной, ее небом и звездами. Она дышала мной… И вспоминать о потере было тяжело и грустно.

Конечно, бабушка не понимала меня… Потом, уже в юности, в мои двадцать. Мы были совсем как инопланетяне, говорили как будто на разных языках. Мне порой казалось, для бабушки важно лишь, чтоб ты был одет, обут и накормлен, а больше ее ничего не интересует… Она словно не представляла, что у человека могут быть какие-то иные проблемы. И было много ссор и конфликтов, и прочего, за что теперь мучительно стыдно…

Но все же пока была жива бабуля, я чувствовала себя под защитой. Всегда было к кому обратиться за помощью, кому пожаловаться, всегда был кто-то, кто… кто просто-напросто интересовался мной.

И даже если Страшная Женщина кричала, всегда было к кому пойти, чтобы ее не слышать.

А потом бабушка умерла, и мы остались наедине.

В то время, когда я жила с матерью, я класса с пятого готовила утром себе сама. Мне нужно было выходить раньше, чем ей, и она хотела лишний час поспасть перед работой… А с Элли до совместного быта у нас не дошло… Когда она оставалась у меня, завтрак делала или я сама, или мы что-то придумывали вместе… Как было и с другими, собственно.

Никто не делал ничего для меня самой. Абсолютно бескорыстно и безвозмездно.

Я уставилась в чашку.

А готова ли я была к такому?

К тому, чтобы принять чужую заботу? Чужую… любовь?

Я вовсе не была в этом уверена.

– Вкусно? – спрашивает Марго.

– Да. Очень, – я едва выныриваю из внезапного приступа утренней философии. – Прости меня.

– За что?

Хороший вопрос.

– Не знаю… Может, за то, что я пришла к тебе… Это был… порыв.

– Тебе не за что извиняться.

– Я ведь не поздравила тебя. Явилась без подарка.

– Официальное празднование назначено на сегодня. Ты придешь?..

– Нет… Я не смогу. Отец звал меня на дачу.

– Понятно.

– Ты обидишься на меня?

– С какой стати? Я и не рассчитывала… на твое присутствие.

– Но все же…

– Ты жалеешь о том, что ко мне пришла? – прямо спросила она.

– Нет…

– Значит, о том, что у нас ничего не было?

Ее предположение заставляет меня отшатнуться. Вжаться в стену маленькой кухни.

– Я не знаю! Я не могу ничего… решить… Мне нужно подумать.

– Ну, ладно, – она передергивает плечами. – Думай. Решай.

– Я пойду. Мне нужно… я должна забрать деньги у квартирантов. А потом отец обещал отвезти меня на дачу.

– Хорошо.

Я встаю, отряхиваю платье. От крошек? Или от своей вины, от недосказанности, висящей в воздухе?

– Не обижайся… Правда, не обижайся, Марго. Ты тут не при чем.

– А я не обижаюсь. И да, я в самом деле не при чем. Никто не сделает выбор за саму тебя.

И я растягиваю губы в улыбке и ухожу. И ловлю ее пристальный взгляд на прощанье, она смотрит так, как будто видит меня насквозь, как будто она уже миллион раз встречала таких, как я, и знает все, и ей не надо ничего объяснять. Но если это так, то зачем, зачем это, зачем ей я, издевается она, что ли?..

И уже на пороге я оборачиваюсь и спрашиваю:

– Все еще в силе, Марго? Твое предложение?.. Ты все еще меня ждешь?

И у нее как-то дергается лицо, и она говорит:

– Ты знаешь, что да.

И я киваю, и больше ничего не говорю, и захлопываю за собой дверь, и ухожу, теперь уже действительно ухожу.

А на улице синее небо и двадцать два градуса тепла. И мое платье снова развевается на ветру. И я свободна, свободна. Как ветер. Как это небо. Как солнце, что заливает лучами мое лицо.

Я не хочу принадлежать Марго. Я не хочу быть с ней. Лучше Листовский – это ничего не значит.

А вчера? Зачем я к ней пошла вчера?..

Просто мне было очень плохо. Потому что Элли слишком хорошо танцевала… Слишком правдиво изображала с Асей то, что у нас было когда-то… и чего больше нет, нет!

Но… но может быть, Марго права? И я вовсе не люблю Элли? Все это – только самообман, глупость, иллюзия? И я просто зациклилась на ней?.. В самом деле зациклилась?..

О Элли, о душа моя, о призрачный пламень моего истерзанного сердца. Если бы ты была просто одной из многих, если бы ты была лишь звеном длинной цепи встреч и разлук… Если бы можно было тебя поставить в один ряд с другими, поставить – и тем самым забыть!

И обнулить, и уничтожить, и вычеркнуть из своей жизни – как несущественное. Не имеющее никакого значения. Просто еще одну неудачную попытку… найти кого-то, кто будет похож на тебя так сильно, что с ним можно будет слиться воедино, растворившись, разъяв себя на составные…

Чтобы вышло в итоге иное. Что-то совсем другое. Не я и не ты.

Когда-то, когда она еще и не смотрела на меня, а только я на нее – ищуще, призывно, жадно, с одним-единственным ломающим мозги вопросом, я написала ей стихи, в конце чудом уцелевших лекций по психологии:

Забава старая – любить,

В чужом лице искать свое,

И в бесконечность, может, длить

То, что на миг лишь рождено…

Но если эту дурь убрать

И запретить как смертный грех,

То что останется для нас

С тобой? Да в общем, и для всех?

Да, это были посредственные стихи, и рифма порой терялась, но шли они от самого сердца…

Мне тогда показалось, Элли – мое отражение. Просто в очень кривом зеркале. Элли была красивее, талантливее, самодостаточнее меня. Нельзя было не влюбиться в нее при первой встрече.

Но я-то ценила ее не за внешность! Во всяком случае не за нее одну… О насколько же все было бы проще, если бы Элли была просто хорошенькой дурой! Как легко было бы ее забыть…

Но она училась на физтехе (пока не бросила), она преподавала детям математику как репетитор. Она могла сама починить компьютер… Элли дружила с головой. Вот в чем заключалась главная беда…

И она была гетеросексуальна на восемьдесят процентов. А я на пятьдесят.

И поэтому было ясно, с самого начала было ясно: она все равно уйдет. Найдет себе какого-нибудь парня и уйдет. Потому что для нее они физически привлекательнее, потому что такие отношения приняты в обществе, потому что у них есть будущее… Хотя едва ли Элли думала о будущем, конечно; как и я, она не стремилась к традиционной семье.

Но неужели этот… я с омерзением вспоминаю вчерашнего белобрысика… и она с ним… Неужто он лучше, чем я?

Да быть того не может.

Я все равно ее уговорю. Я сумею.

Я добьюсь своего. Чего бы мне это ни стоило.

– Что?

Я в изнеможении упала на кровать. Как же я устала. Маман, Листовский, Элли в антикафе, Элли в клубе… Два с лишним часа долбежки по мозгам. Все. Бобик сдох.

– Зачем ты предложила пойти ко мне?

– Ну… мне казалось, ты этого хочешь.

– Предположим. Но это была твоя инициатива.

– Не знаю… Мне уйти?

– Конечно, нет, – она присела рядом, внимательно вглядываясь в мое лицо. – Я просто… не понимаю… Я вообще тебя не понимаю.

– Да чего тут понимать-то… – я попробовала рассмеяться.

– Ты же еще страдаешь по своей несчастной любви…

– И что?

– Тебе скучно? Ты это просто от скуки сделала?

Я рывком поднялась с кровати.

– Зачем ты это сейчас сказала? Мне уйти, да? Ты хочешь, чтобы я ушла?

– Нет, нет, постой…

Она поднялась вслед за мной. Взяла мои руки в свои.

– Постой… не надо. Ты будешь есть? У меня есть суп. С курицей.

– Ах, с курицей… С курицей – это серьезно. Давай.

Марго шуршит на кухне, и я чувствую, как все больше и больше пропадает у меня ощущение реальности происходящего. Мне никогда прежде не приходилось видеть Марго дома… за такими повседневными, обычными делами. Мне казалось, будто она живет в клубе… Она и была для меня составной частью клуба, его душой… Гораздо больше, чем Элли, как ни странно, хотя Элли всегда была на виду, в центре, а Марго нет.

Но Элли я видела в постели, в ванне, на кухне. Марго – никогда.

– Пойдем кушать, Ирен.

Как ласково она это сказала.

И я подчиняюсь.

Суп хорош. Золотистый, дымящийся. Его даже не портят кругляшки моркови и склизкий вареный лук… А может быть, просто я такая голодная. И хлеб у Марго тоже вкусный – черный, на солоде замешанный хлеб.

Я доедаю суп, благодарю, Марго убирает тарелки в посудомоечную машину и спрашивает:

– Дать тебе ночную рубашку?..

Предложение вгоняет меня в ступор.

– Рубашку?

– Да, рубашку, – она внимательно на меня смотрит. – Тебя что-то удивляет?

– Не знаю.

– Какая же ты неуверенная.

И она действительно достает из шкафу рубашку – такая, наверное, была у моей бабушки, огромная, длинная, безразмерная, похожая на пижаму рубашка. И, должно быть, на моем лице написано недоумение, потому что Марго говорит:

– Что-то не так?

А когда я молчу, вздыхает:

– Садись-ка рядом. Вот сюда… Ты что, правда думала, что я хочу тебя тупо трахнуть?

– Ну… возможно…

– Ирен… Почему ты обо мне так думаешь?.. Или… или ты так думаешь обо всех?..

Но я снова молчу, и тогда она говорит:

– Ирен, между людьми бывает не только это… Не все отношения ведут к постели… Кто тебе внушил, что это так?.. Ты будешь надевать эту рубашку или нет?

– А как ты хочешь?..

– А у тебя есть вообще свое мнение? Ты хоть когда-нибудь поступаешь самостоятельно? Тебе хочется чего-то самой?

– Да, – тихо отвечаю я. Так тихо, что едва слышу сама себя. – Я хочу Элли…

– Послушай… я понимаю, это больно. Но тебе не нужна Элли! Я знаю ее. Элли никого не любит. И ты не любишь ее.

– Откуда тебе знать…

– Ты просто зациклилась на ней, потому что она играла тобой, то отталкивала, то приближала… Она всегда так делает… Ну я же знаю. Я все это видела. Ей просто доставляет удовольствие… мучить других.

– Ты не можешь этого знать… Или ты сама?.. Ты тоже?

– Нет. Я не западаю на людей такого типа. Я их отлично знаю. Это конченые эгоисты. С ними нет смысла связываться.

– Мне было хорошо с ней.

– Сколько? Осенью? Три несчастных месяца? Брось. Ты все это выдумала. Это не любовь… Просто глупость. И зависимость.

– Ты не можешь судить…

– И она постоянно тебе изменяла!

Я не замечаю, как начинаю плакать. Боже… Кажется, этот разговор зашел не туда.

– Ну это же Элли! Она не умеет по-другому. Ну… не плачь. Не плачь. Все будет хорошо.

Но эти слова бесполезны. Бесполезны любые утешения. И я не могу спорить с Марго… не могу, потому что знаю, что она права.

Элли ничем не лучше Листовского. Вот только к Листовскому я была равнодушна.

– Твоя проблема в том, что ты притягиваешь ненормальных людей. Не знаю, почему это так.

– А ты… ты сама нормальная?..

– Я нормальнее, чем другие… Поверь.

– И… и что ты предлагаешь?..

– Ложись спать. А если ты когда-то еще захочешь сюда прийти, приходи… Я всегда тебе рада.

– Ты правда так считаешь?..

– Ну конечно, глупенькая.

И я ложусь в постель, так и не надев дурацкую бабушкину рубашку. И, наверно, глубоко в душе я немного разочарована… Видимо, я в самом деле считаю, что между людьми бывает только одно… и что если я не нужна физически, то значит не нужна вообще. А почему так, это мне неизвестно.

– Не заморачивайся. Я сама.

– Неужели ты поедешь на общественном транспорте?..

– Вызову такси. Отдыхай, – я легко целую его в нос. – Я позвоню… потом… как-нибудь.

– Ага, – Листовский щурится на свет. – Что-то я и впрямь устал…

– И немудрено. Все, дорогой, до встречи.

И я выскальзываю из холодной пустой квартиры, как тень, а может, как вор. Я взяла все, что было можно взять, больше у Листовского ничего для меня нет… Всегда нужно трезво оценивать свои и чужие возможности. Они конечны.

И вызываю такси. Стою у подъезда, наслаждаюсь июньским вечером. Так светло, так свежо, так прохладно. Что может быть лучше звенящей прохлады после жарких ласк?..

Машина подъезжает почти сразу.

Но я не собираюсь домой. Зачем?.. Нет, нет.

Вместо этого я называю адрес клуба, где сегодня танцует Элли.

Она же меня приглашала.

Она меня ждет.

Или быть может… быть может, мне просто хочется в это верить.

Мы подъезжаем. Я расплачиваюсь и захожу в зал.

Из света прямо во тьму. В расцвеченную ультрафиолетом ночь.

Народа еще немного, но представление уже началось.

Она здесь, и она танцует, в высокой клетке go-go, клетке из узких витых прутьев – моя птичка, моя золотая птичка, мой эльфенок, моя ядовитая девочка, моя Элли.

Нет, нет, не моя. Вот в чем горечь и обида – не моя.

И ничья.

Элли только играет. Элли только дразнит. Она никого не любит.

Но как же она хороша, милая! Как прелестна!

На ней высокие сапоги-чулки на широком устойчивом каблуке, стянутые шнуровкой по задней части ног, смешная плиссированная черно-розовая юбчонка, из-под которой отлично видны черные стринги – кружевной треугольник спереди, узкая ленточка сзади, – черный спортивный топ и ярко-розовый галстук, похожий на высунутый язык тяжело дышащего от жары пса…

А под всем этим маленькое узкое тело, пружинистое, гибкое, свежее. Как роса, как студеная вода из колодца, как утро в глухой деревне… О, все это ложь, конечно, Элли – порождение города и вне города ей нечего делать, но какая это сладкая ложь. Как же хочется верить в ее невинность. Как же хочется ядом ее – отравиться…

Влить, влить себя этот сладко-горький сок, пить и говорить себе: это наслажденье на пользу, это счастье за просто так… Припасть губами к дивному источнику и забыть обо всем. Вон он, истинный фонтан Забвения – смотрите, смотрите.

Видели ли вы что-то прекраснее? Пробовали ли что-то вкуснее?

И если вы скажете да, простите, я не поверю…

Ее просто невозможно было не хотеть.

Смотреть на ее танец, на игру изящного, легкого тела и не млеть от этой обманчивой прелести, от разлитой в будто бы небрежных движениях неги… Да, она училась, я знаю, и занималась художественной гимнастикой несколько лет, но то, что она делает – не чистая техника, главное умение Элли – природное, главное оружие – инстинкт. Затмевающий разум, сносящий крышу, обнуляющий все доводы рассудка.

Только посмотришь – и сразу чокнешься, чокнешься, свихнешься на этих ножках, на упругих ягодицах, на крошечных грудках, скрытых под обтягивающим топом…

Она замечает меня и посылает воздушный поцелуй.

Милая…

– Ирен, ты чё зависла? – орет в мое ухо посторонний женский голос. Высокий, базарный, неуместный, абсолютно ненужный. – Ты что, в первый раз что ли?

Я, как в тумане, поворачиваю голову. Медленно выпадаю из таинственной магии, что творит Элли. Мелкими, неуклюжими рывками выпутываюсь из чудесной ее паутины.

Марго.

Она смотрит на меня, ухмыляясь. Хочется ударить ее по лицу, стереть эту чертову улыбку. Какое право она имеет смеяться? Разве то, что происходит со мной – это смешно?

– Что тебе надо? – грубо говорю я.

– Да ладно, чего ты злишься, – сбавляет она тон. – Пойдем за столик. Угостить тебя?

– Отстань.

Я отворачиваюсь. Может, она уйдет. Но нет. Марго настойчивая.

– Ирен, не заводись. Пошли выпьем.

– Я не хочу…

– Пошли, пошли. Не канителься.

Марго кладет руку мне на плечо. И снова меня охватывает безразличие и фатализм, как недавно с Листовским. Пусть все будет как будет, я все равно ничего не могу сделать… Зачем сопротивляться… Марго ведет меня за дальний столик. Здесь как будто тише, и даже не надо орать, чтобы расслышать собеседника.

К нам почти сразу подбегает девочка-официантка, и Марго диктует заказ. Коктейль мне и апельсиновый сок ей. Она не пьет на работе.

Марго – старший менеджер в клубе.

Я угрюмо молчу. Что ей от меня надо?

Вообще-то я, конечно, догадываюсь что. Не совсем же я дура. Но только мы это уже обсуждали, и какого черта надо поднимать тему еще раз…

Хотя, может, я придумываю. И она хочет просто поздороваться?

Марго немного за тридцать. Она не так хороша, как Элли – никто не хорош так, как Элли, – но все же вполне привлекательна. Следит за собой, регулярно занимается фитнесом и не позволяет лишнего. Разве что алкоголь и изредка план, но никогда в рабочее время. У Марго короткая стрижка, она красится всегда в иссиня-черный, как вороново крыло, цвет, карие глаза с зеленой искрой и смуглая кожа, должно быть, среди ее предков были южане. Еще у нее безупречно белые зубы и, разумеется, всегда идеальный маникюр – при ее деятельности иначе никак… Все время на людях… Сейчас на ее ногтях какой-то фантастический узор: блестящая бордовая основа и серебристые звезды.

Космическая Марго.

У нее было ко мне то же самое, что у меня к Элли. Она дважды предлагала встречаться. Но я отказывала – сначала потому, что у меня была моя эльфийка, а после потому что не могла пережить того, что ее не стало. Мне было достаточно Листовского – он умел меня отвлечь, а о большем я не мечтала.

– Ты давно не заглядывала…

– Занята была.

– А сегодня почему пришла?

– Элли позвала.

Марго кривит губы.

– Ты все еще страдаешь?

– А тебя это как-то напрягает, что ли?..

– Нет, но… Просто не понимаю. Уже много времени прошло… сколько?.. Полгода вроде…

– Ну и что.

– У тебя кто-то есть?

– Ничего серьезного.

Марго молчит. Нам приносят напитки. Я пью коктейль. Обыкновенная «маргарита»… Как странно, что Марго заказала ее…

– Почему ты выбрала именно это?..

– В свою честь. У меня сегодня день рожденья.

– О, прости. Я не знала.

Мне действительно становится немного стыдно. Вообще-то Марго не сделала мне ничего плохого. Даже наоборот. У нас действительно хорошие отношения.

Не настолько хорошие, как с Листовским, но все же.

Мои глаза поневоле снова обращаются к клетке для танцев. Шоу продолжается. Звучит новая композиция, и к Элли присоединяется другая девушка. Ася. Я немного знаю ее, мы пересекались в клубе… Они начинают творить танцевальную магию вдвоем. Элли наклоняется к ней, ласкаясь, ластясь, заискивая и дразня… Маня и играя, обещая целую вселенную, уговаривая войти в свой рай. Ася будто бы сопротивляется, но потом, конечно, поддается… Обвиваясь, приближаясь, отстраняясь, поддевая ногтем белое тело Элли, нежно прикасаясь к ее животу, к груди, к стройным бедрам… символически изображая то, что когда-то было между нами.

Я не могу на это смотреть.

Это невозможно вынести.

Залпом осушаю стакан.

– Марго, ты празднуешь?

– Да практически нет.

– Хочешь, я поеду к тебе сегодня?

Ее глаза расширяются от изумления, она ошарашена, она смотрит на Элли с Асей, она все понимает, ее это устраивает, она не собирается отказываться от того, что я предлагаю, ей это нужно, наверное, она надеялась, что так и будет, она быстро говорит:

– Да.