Koldyr

В далёкие девяностые годы обладателей видеокамер было пересчитать по пальцам. И мой отец очень гордился этой редкой вещицей. Он мечтал поймать на свою камеру какой-нибудь интересный момент, чтобы можно было послать в телепрограмму «Сам себе режиссёр». Жаль, что он так и не узнал, что ему удалось заснять нечто удивительное и необъяснимое.

Я бы и сам не узнал, если бы не убедил мать, что пора отправить стеллаж на свалку вместе со всем его содержимым. Полдня я потратил на опустошение бесчисленного количества выдвижных и дверчатых ящиков. В одном из них я и нашёл старинную отцовскую камеру марки Panasonic.

Взяв её в руки, я ощутил предвкушение тёплых воспоминаний. Хотя ещё не знал, как посмотрю записи. Камера давно была сломана, а маленькие кассеты можно было проиграть только с помощью неё.

Позже я нашел на сайте объявлений похожую камеру. Старьё, а обошлось дорого. Однако я себя убеждал, что детские воспоминания дороже. Тем более что, некоторые видео не были переписаны на стандартные VHS. И я собирался их посмотреть впервые. Вечером, подключил камеру к телику и запустил одну из двух кассет. На экране появилось вполне ожидаемое семейное застолье. Как правило, отец снимал домашние праздники.

В гостиной за столом сидели мама, дед, двое соседей — муж и жена, и худощавый девятилетний мальчик, в котором я не сразу узнал себя. Это был Новый год.

Меня удивило качество изображения и звука: цвета едва различимые, картинка жёлтая, тёмные предметы «проваливались», внизу экрана рябили зелёные полосы, а музыка и голоса звучали, как из бочки. Любой современный смартфон снимает лучше старой отцовской камеры. Хотя, может быть, это плёнка от времени испортилась.

Само зрелище было тягучее и заунывное. Отец то снимал соседа, обрывал его на полуслове и снимал мать, которая смеялась и говорила: «Коль, отстань!», потом на экране появилась серая «красавица-ёлка» с бледными разноцветными огоньками.

И всё-таки это была моя семья. Приятно было смотреть на такую стройную маму, вспомнить, как выглядел дед, слышать голос ещё живого отца.

Особенно меня тронул момент, когда отец направил камеру на ребёнка-меня и сообщил, что скоро будет снимать мою свадьбу. Я закрыл лицо маленькими ладошками, а отец призвал меня быть мужчиной.

Грустно было слушать отцовские пожелания и планы на будущее, ведь до следующего Нового года он не дожил. Папка был слаб сердцем. Спустя минут двадцать это видео меня утомило, и слушал его фоном, а сам чатился с друзьями в телефоне.

Я снова обратил внимание на экран, когда услышал отцовский шепот: «Мы там веселимся, а Сашка-дурак спит!». На слове «спит» голос отца сильно исказился, как у говорящей игрушки со старой батарейкой, а по экрану промелькнуло жирное чёрно-белое пятно.

Отмотав чуть назад, я понял, что отец ушёл с камерой в другую комнату, чтобы снять спящего дядю Сашу. Это был брат отца. На экране зернила тьма. Тусклый торшер плохо освещал комнату, но так как я знал этот дом, мне было нетрудно догадаться, что тёмный прямоугольник — это спинка кровати дяди Саши, а светлая полоска у стены — это его костыль.

«Мы там веселимся, а Сашка-дурак спит!», — снова услышал я.

Искажённое слово «спит» звучало протяжно и жутковато. Черно-белое пятно заполонило экран и пропало. Снова возникла мрачная комната дяди Саши.

«Сашка, пошли спляшем», — задорно говорил отец.

Только он позволял себе подшучивать над дядей Сашей. Остальные его жалели. Этот человек в двадцать шесть лет пострадал в автокатастрофе, едва не потерял ногу, пережил операцию на мозг и тронулся умом. Последнее он прекрасно осознавал, сам часто говорил, что у него «мозги набекрень».

Дядя Саша только и делал, что лежал в своей кровати и несколько раз в день выходил на улицу покурить. Выглядел он всегда угрюмо. Не помню, чтобы дядя Саша когда-нибудь улыбался или смеялся. Я никогда не думал о нём плохо, даже когда он в гневе стучал костылём по полу и материл всех кого видел.

Мне всегда казалось, что ещё немного, и дядя Саша умрёт, однако он пережил моего папку на четыре года... «Тапки-то раскидал свои», — говорил отец искажённым голосом.

Я придвинулся к экрану, чтобы разглядеть спящего дядю Сашу, но каждый раз, когда камера нацеливалась на него по экрану, мельтешили эти странные пятна.

Снова отмотав назад, я стал просматривать запись покадрово. Стоп-кадр на пленке дёргался и создавал дополнительные помехи, но когда на экране вспыхнуло первое светлое пятно, я увидел лицо... Голова старухи, заваленная на бок. Она будто выглядывала из правой части экрана. Видно её было достаточно чётко: ясно выделялись скулы и морщины под глазами.

Вот только самих глаз было не видно. В том кадре глаза были смазаны, будто стёрты.

Я нажал на кнопку, чтобы увидеть следующий кадр, и вот глаза появились. Будто старуха резко подняла веки. Глаза у неё были странные: радужная оболочка бесцветная или её вовсе не было, только зрачки чернели точками в белках.

По спине пробежал холодок, но ничего такого я не подумал. Всё-таки плёнка — могли остаться кадры от предыдущей записи. Я пролистал ещё три кадра, и тут мне стало не по себе... Старуха медленно открыла рот. Однако выглядело это очень неестественно: челюсть криво съехала в бок и повисла. Так у живых людей рты не открываются... Дальше светлое пятно гасло, а вместе с ним и лицо старухи. На экран возвращалась комната дяди Саши.

Вспомнив, что дальше есть другие вспышки, я перемотал плёнку и стал смотреть покадрово каждое мелькающее светлое пятно.

Следующее изображение мне было трудно разобрать, пока я не сообразил, что оно тоже завалено на бок. Чтобы лучше разглядеть, я лёг перед телевизором так, чтобы видеть кадр нормально.

На экране возникло какое-то существо, похожее на человека, только с очень длинными руками, как у обезьяны. Это существо отбросило в сторону длинный плоский предмет и пыталось выбраться из какого-то ящика.

Двигалось существо судорожно и агрессивно. По крайней мере, мне так показалось. Оно моргало глазами и открывало рот. Но черты его лица разглядеть было невозможно.

Потом я покадрово пролистал ещё пару таких вспышек, но там были только подвижные тёмные круги.

Тогда я ещё раз посмотрел кадры со старухой. Теперь она мне казалась совсем неестественной и неживой. От этого мне стало жутко, и я решил, что лучше просмотреть кассету днём.

Несколько часов следующего дня я потратил на изучение вспыхивающих пятен. Я был прав — появлялись они всякий раз, когда отец пытался снять дядю Сашу. Пятна будто нарочно появлялись и заслоняли лицо спящего.

Таких вспышек на записи было семь. Две из них короткие — длиной в один кадр. Ещё две длинные, но с непонятным изображением. Там были просто танцующие тёмные круги и линии. И три вспышки с картинками: лицо старухи, существо с длинными руками и ещё одно изображение, которое я не заметил прошлым вечером.

В светлом пятне двигались две фигуры. Разглядеть можно только очертания. То самое существо с длинными руками, вцепилось в волосы ребёнка и таскало его, что есть силы. Ребёнок извивался и пытался вырваться.

Всё это я увидел в нескольких кадрах. И от этого зрелища у меня похолодело в животе. Я сразу вспомнил, что дядя Саша постоянно повторял одну фразу в разных контекстах — «таскать за волосы».

Так он мог высказывать угрозу: « Там тебя за волосы потаскают» или протест: «Нечего меня за волосы таскать», и тому подобное.

Я стал думать, как эти изображения могут быть связаны с дядей Сашей, и не смог объяснить это логически.

Раз за разом я пересматривал эти эпизоды, и они мне казались всё более неприятными и безумными. В мыслях рождались нереальные догадки, а воображение дорисовывало страшные детали. Мне стало казаться, что длиннорукое существо откидывает в сторону крышку от гроба и вылезает из могилы.

И всё-таки я не хотел сам себя мистифицировать. Наоборот, мне хотелось узнать, как всё это попало на плёнку.

Странным было то, что все изображения были завалены на бок. И у фигур не было ничего на фоне, только серая пустота. На любительскую съёмку это было не похоже.

Так ничего и не поняв, я стал осторожно расспрашивать мать об отце и о дяде Саше. Про кассету ничего говорить ей не стал. Мама рассказала мне то, чего мне никогда не было известно. Оказывается дядя Саша вовсе не случайно повторял слова «таскать за волосы».

Виновата во всём была моя бабушка. Она так наказывала своих детей — дергая их за волосы. И отцу и его брату это сильно врезалось в память. Только отец это наказание вспоминал со смехом, а для дяди Саши оно стало главным страхом.

Он всегда вспоминал свою мать с неохотой и не любил, когда о ней заговаривали. И во снах дядя Саша её видел. Часто жаловался: «Опять приходила, покоя не даёт».

После разговора с матерью я выдвинул свою мистическую теорию: на плёнку каким-то необъяснимым образом записался кошмарный сон дяди Саши.

Лицо старухи. Вылезшее из гроба существо, которым и могла быть та старуха. Существо трепавшее за волосы ребёнка, которым мог быть мой отец или сам дядя Саша. Всё это казалось мне связанным и логичным. К своей теории я притянул тот факт, что дядя Саша был ликвидатором последствий на чернобыльской АЭС. Хотя был он там недолго, особых подвигов не совершал и дозу облучения получил минимальную. Можно сказать, просто побывал в «зоне отчуждения» во время срочной службы. Однажды я показал кассету другу и рассказал ему свою теорию. Друг надо мной только посмеялся. Мои предположения про воздействия радиации он раскритиковал в пух и прах. Сказал: «Значит, если твой мозг просветить рентгеном, то можно будет увидеть твои мысли?».

Вообще-то друг не воспринял ничего всерьёз, потому что решил, что я его разыгрываю. Но после этих замечаний я как-то и сам усомнился в своих догадках. Ведь объяснить происхождение старой записи на кассете всё-таки нельзя.

Вдруг записалась какая-нибудь ерунда давным-давно, а я себе напридумывал...

А может быть и правда эти мелькающие изображения — кошмарный сон. Просто знаний для объяснения такого феномена у людей пока недостаточно.

Автор: Влад Райбер

1

Ночка выдалась жаркая: линчевали двух стариков — супружескую пару, которая, нарушив все запреты, как ни в чём не бывало, заявилась в театр. Представление было сорвано, публика в ужасе бежала вон, на выходах возникла давка, но за дело взялись эйджисты. Престарелых супругов изловили и прикончили прямо на площади, перед Оперой. Надо заметить, держались они неплохо до самого финала. Вот такая получилась «Симфония молодости».

Что ж, они сами выбрали свою смерть. Вероятно, они продумали всё загодя, поскольку были одеты так, словно для последнего выхода: он — в великолепный фрак и новейшие лакированные туфли, она — в бархатное вечернее платье рубинового оттенка и лодочки в тон, на дряблой шее и в отвисших ушах сверкали бриллианты; головы гордо подняты, в глазах ни капли страха, только немой вызов судьбе.

Они думали, что уйдут красиво, но их смерть была безобразной.

Арес был в толпе линчевателей, впрочем, как и всегда, гневный, непримиримый, смертоносный, не зря отец назвал его в честь древнего бога войны. Ничто внутри не дрогнуло и не надломилось — он вершил справедливый суд.

Когда тела догорели, Арес покинул площадь с чувством выполненного долга. Неужели эти стариканы рассчитывали на что-то иное? Вот отец ушёл красиво и смело, пустив себе пулю в лоб. Для Ареса он был настоящим героем.

Вернувшись домой, Арес с аппетитом поужинал, выпил пару бокалов красного, принял ванну и лёг отдыхать. Не стоит, наверное, говорить, что и спал он как младенец, без снов и тем более без кошмаров. Ничто не предвещало, что утром случится беда.

Проснувшись, Арес глянул в зеркало, и в нём отразилось ужасное: в проборе блестела седина.

— Но как? — воскликнул он и отшатнулся. — Быть такого не может!

Сердце учащённо забилось, ладони похолодели.

Потом он всё же заставил себя всмотреться в отражение — нет, зеркало не лгало.

Это был настоящий кошмар.

Он схватил телефон, чтобы немедленно связаться с терапевтом, но тут же передумал. Если он, не дай бог, стареет, об этом никто не узнает. Никто. Иначе…

Сердечный перестук усилился. Он зажмурился, представляя, какой его ожидает конец. Старость была под запретом, о ней нельзя было говорить и даже думать, тем более выставлять её напоказ. Старикам, что доживали свой век в новом мире, возбранялось появляться в обществе. Никто не желал видеть обезображенные возрастом лица и дряхлые, немощные тела — они напоминали о смерти. Чёрт, да они пропахли смертью до самых костей! Никто, никто не хотел прикасаться к этой агонии.

«Может, это просто какой-то генетический сбой? — обнадёжил себя Арес. — Я ведь защищен от старения, как и все мои сверстники».

В подтверждение он закатал рукав и скосил глаза на маленький белёсый шрам посередине плеча — рубец от прививки, сделанной сразу после рождения, тридцать пять лет назад. В народе она называлась инъекция жизни, по-научному — Мориц life protection. Первое поколение, привитое вакциной Морица, уже переступило шестидесятилетний рубеж. Если верить статистике, вакцина работала безотказно — никто не постарел и все отличались завидным здоровьем. Впереди их ожидало бессмертие…

«Но вдруг, — подумал Арес, — негативные случаи из статистики изымаются? Вдруг существуют какие-то один-два процента, на которые она не действует вообще, и я, о боже, оказался в их числе?»

Пол под ногами дрогнул — накатила новая волна паники. Теперь в каждом углу полутёмной спальни мерещилось по Костлявой, и все они омерзительно скалились.

Быть изгнанным из общества, потерять гражданские права и умереть в муках и одиночестве… Или быть забитым на улице толпой разъярённых эйджистов. Или мужественно совершить суицид. Или уйти доживать свой век в стариковское гетто. Каждая Смерть предлагала свой вариант. Ну, какой ты выберешь, Арес?

Арес схватил триммер. Вот так, наголо, чтобы никто не заметил его позор.

Чёрные перья волос полетели на пол…

2

В Музее бессмертия стояла гулкая тишина. На подходе Арес, было, замешкался, но его подтолкнуло ободряющее безлюдье: несколько машин на парковке и ни души у входа — жара. Само здание было построено в виде лемнискаты — символа бесконечности, и было одноэтажным, одетым в мрамор и стекло. Находилось оно на высоком холме, и к главному входу вела «Лестница жизни», длиною в сотню ступеней (рядом с ней имелся эскалатор).

Отвернув от кассы, Арес вспомнил, как приходил сюда в детстве, с классом, на обязательную экскурсию. С тех пор тут ничего не изменилось — в вестибюле посетителей встречала аллегория Бессмертия — статуя обнажённых мужчины и женщины, гордо возвышающихся на сфере из человеческих костей.

Надпись на баннере гласила: «Берегите жизнь — вашу единственную ценность!»

Из вестибюля расходились четыре галереи, но начинать обход экспозиции полагалось по крайней левой, на что указывала красная стрелка.

За указателем, в маленькой нише, открывая собой историческое крыло, стоял скромный бюстик доктора Александра Морица. Он был до неприличия морщинист. Но, ничего не поделаешь, великий доктор так завещал.

Арес снова зажмурился и мысленно себя отчитал:

«Что я делаю? Здесь ничего нет — только стенды и дурацкие статуи!»

Действительно, поход в музей казался самым жалким и отчаянным шагом из тех, что он мог предпринять. Тем не менее Арес стоял и смотрел на уродливый бюстик Морица, как будто в нём хранились все ответы.

Позади раздался приглушённый голос экскурсовода и шёпот единственных посетителей. Арес вздрогнул и оглянулся: к нему приближалась группа из пяти человек, судя по всему, иностранные студенты, приехавшие сюда на каникулы. Совсем ещё юнцы. Сколько им? Семнадцать?

— Тот, кто подарил человеку бессмертие, сравнялся с Богом, — сказал мужчина-экскурсовод. — Ирония в том, что наш новый бог, доктор Мориц, был смертным и покинул нас два года назад. Он прожил долгую жизнь — сто три года! Как вы знаете, всю свою старость Мориц провёл в затворничестве, общаясь с миром через социальные сети.

Можно сказать, что вместе с ним умер и старый мир. И теперь на смену прошлому приходит прекрасное будущее без уродливой старости, без смертельных болезней, без жуткой гримасы смерти…

— Но смерть никуда не ушла, — возразил один из студентов, японец. Он говорил через переводчик, и тот слегка запаздывал. — Люди гибнут в авариях, иногда от наркотиков. Бывают и суициды…

— И это прискорбно, — вздохнул экскурсовод. — Поэтому мы обязаны беречь свою и чужие жизни. Японец не отставал:

— Как не береги, а всякое может случиться. Бессмертие — наша новая иллюзия. Мы по-прежнему смертны и уязвимы. Мы по-прежнему не знаем, что ожидает человека за гранью бытия.

— Ничего, наши учёные продолжают дело Морица, и совсем скоро мы найдём ответы и добьёмся лучших результатов, — возразил экскурсовод.

— Ходят слухи, что Мориц не умер, а создал новую вакцину, которую испробовал на себе, и сейчас где-то регенерирует, собираясь вернуться к нам молодым и полным сил, — вмешалась в разговор русоволосая девушка, немка. Она говорила сама, с характерным акцентом.

Эта реплика затронула Ареса, и он с внезапным волнением посмотрел на гида.

Тот улыбнулся:

— Чушь! Я лично присутствовал на похоронах великого доктора.

— Вы видело его тело? — спросила немка.

— Нет, гроб был закрытый.

— Вот-вот… — закивала немка. — И это даёт…

«Надежду», — мысленно закончил за неё Арес.

— Повод для слухов, — заверил гид. — Гроб был закрытым, чтобы не шокировать публику ужасающим видом покойного. Кажется, немка расстроилась. Арес точно расстроился.

Японец продолжил развивать прежнюю тему:

— Вы говорите, что нужно беречь свою и чужие жизни, но почему вы так непримиримы к старикам? Для вас они живые трупы, их жизни ничего не значат. Неужели нельзя проявить хоть какую-то снисходительность, я уже не говорю о толике уважения! Они же люди! Почему нельзя позволить им дожить спокойно, без унижения?

— В вашей культуре такое допустимо, в нашей — нет, — отрезал экскурсовод. — И потом, замечу, они вполне могут спокойно дожить, если не будут нарушать законы.

— Но убийства! — не унимался японец. — Эти ваши эйджисты…

— А это вопрос не ко мне. Пусть он отвечает, — экскурсовод кивнул на Ареса. — Вы ведь эйджист, не так ли? «Зачем спрашивать очевидное?» — вспыхнул про себя Арес: у всех эйджистов была татуировка на шее.

Внезапно он почувствовал её — кожа запекла, словно тату набили недавно, а сейчас обильно полили спиртом.

Он поморщился и кивнул.

— Почему вы линчуете стариков? — с вызовом спросил студент.

— Мы судим только тех, кто нарушил запрет на появление в обществе, — твёрдо сказал Арес, но слова тяжело выходили из горла. — У нас так принято.

— Вы… убийца! — горячо воскликнул юный японец и тут же осёкся, осознав, что перегибает палку.

— Тише, Юки! — прошептала немка. — Простите…

Притихли все: высоченный, бритый наголо, мускулистый эйджист, без сомнения, прикончивший не одного старика, внушал настоящий ужас.

Но Арес растерялся и ничего не ответил — двоящийся голос японца вонзился в уши и проник прямо в сердце.

«Да, я убийца, — с непривычной внутренней болью подумал он. — Я причинил зло многим людям, и моя расплата близка. Если бы он узнал мой секрет, то назвал бы это кармой, наверное. Японцы верят в карму?»

— Геронтицид имеет давние корни, — вмешался экскурсовод. — Вы же историки, должны это знать. Вспомните, что в древних обществах стариков отводили умирать в пещеры или в горы, а в Японии, если не ошибаюсь, в лес?

— То было в дикие времена. К тому же убасутэ — это фольклор, — возразил студент.

Казалось, тема была исчерпана.

— Предлагаю перейти в следующий зал, — сказал гид. — И вы, если желаете, присоединяйтесь, — предложил он Аресу. — Интересная выйдет экскурсия…

Арес кивнул и последовал за группой.

— Здесь представлена история изобретения вакцины бессмертия, но вы и так всё знаете из учебников. Если есть вопросы — задавайте.

Студенты призадумались.

— Скажите, были ли зафиксированы случаи, когда вакцина не сработала? — неожиданно спросил Арес.

Экскурсовод вскинул брови:

— Никогда о таком не слышал. Каждый вовремя привитый младенец гарантировано становится бессмертным. Другое дело, если по каким-то причинам вакцинацию сделали с опозданием… Но за этим пристально следят. Всех новорожденных прививают в первые три часа после появления на свет. Потом, как вы знаете, вакцина бесполезна.

— А разве учёные не работают над продлением сроков вакцинации? — поинтересовался другой студент, чернявый итальянец.

— Действительно, какое-то время, ещё на заре проекта, такие разработки велись. Пытались даже создать вакцину для детей и подростков, чтобы, так сказать, не терять растущее поколение, но, увы, безрезультатно. Программу закрыли. Сразу после этого начался переходный период, трудное время для тех, кому придется уйти… Но через несколько десятилетий всё закончится, и ваша работа тоже.

Экскурсовод в упор взглянул на эйджиста. Во взгляде не было ни капли осуждения, только чистое любопытство. «Сейчас он, наверное, думает, каково это убивать, — отметил про себя Арес. — И пусть…»

— Всё рано или поздно закончится, — вздохнул японец, — а пока имеет место тотальная геронтофобия. Все пытаются дистанцироваться от стариков, хотя на самом деле людям ненавистно любое напоминание о смерти.

— Но есть же извращенцы, которые заказывают свои портреты в стиле «Memento mori»? — вступил в беседу студент из Чехии. — Потом прячут их в спальнях, за шторой. Жуть!

— Да весь этот бред прекратится со смертью последнего старика! — подала голос симпатичная француженка. — Ты можешь сколько угодно защищать стариков, Юки, и мы все делаем поправку на твою культурную принадлежность, но старость отвратительна! В ней нет ничего романтического, возвышенного и благородного. Ни-че-го! И всё правильно, что стариков изолируют, они это заслужили.

— Чем?! — воскликнул Юки. — Тем, что прожили жизнь и их тела некрасиво состарились? Что же, человек, по-твоему, это исключительно тело? Внутри ничегошеньки нет? А как же душа? Может, она прекрасна? Об этом ты не думала?

— Не доказано, что она существует, — оспорила француженка.

— Может, у тебя её нет, возражать не буду! — не унимался Юки. — Но представь, что вдруг, по какой-то высшей иронии, тебя привили не вовремя, а скажем, через три с половиной часа. И спустя пятнадцать лет ты начнешь стареть. Появятся морщины, поседеют волосы… Что ты тогда запоёшь, а, Софи? Или вот вы, — японец вызывающе уставился на Ареса, — что будет, если вы вдруг начнёте стареть? Ведь ваш мир тогда рухнет!

Арес вздрогнул и закусил губу.

— Довольно! — вскричал экскурсовод. — Можете продолжить свою перепалку, но не здесь.

И указал на выход.

Спорщики утихли.

— Кстати, да, — подхватил итальянец, — интересная тема. Как выяснить, был ли человек вовремя привит? И существуют ли специальные тесты, определяющие старение? Ну, на всякий случай?

— Время прививки заносится в медкарту. Тесты, разумеется, существуют. Их делают всем после тридцати пяти.

— Правда? — не поверил Арес.

— Разумеется. В какой-то мере мы все являемся подконтрольными объектами, нас изучают, ведётся статистика. К тому же первое поколение только переступило шестидесятилетний рубеж, так что будущее нового человечества пока терра инкогнита. С одной стороны, наше бессмертие гарантировано наукой, а с другой — первопроходцам всегда нелегко, поэтому нам свойственны сомнения и неуверенность. Но всё, что от нас требуется, — это просто жить.

— А что случится с гражданином, у которого вдруг обнаружат признаки старения? — спросил японец. — Забьют до смерти?

— Думаю, его будут изучать, чтобы понять, что пошло не так.

— То есть он станет подопытной крысой?

Гид покачал головой и молча направился в следующий зал. Экскурсанты поспешили за ним.

— Эта часть экспозиции посвящена первому поколению, — продолжил он. — Вы можете посмотреть тысячи видеообращений пионеров бессмертия и узнать, как складываются их судьбы.

— Нет, уже не успеем, — заявила немка, взглянув на часы.

Экскурсовод усмехнулся:

— Вот молодёжь пошла! Приехали, устроили тут дискуссию, а теперь сбегают!

— У нас осталось двадцать минут. Потом нам нужно в аэропорт, — без извинений пояснила она.

— Ясно. Тогда предлагаю осмотреть выставку современных художников в соседнем крыле. Вам понравится.

Студенты согласились.

Арес последовал за ними.

Группа снова пересекла вестибюль и очутилась среди интерактивных картин и разнообразных арт-объектов. Наверное, выставка была интересная, но Арес не смог её посмотреть. На входе его взгляд притянуло ростовое зеркало — сей художественный экспонат носил название «Отражение вечности» — и то, что в нём отразилось, заставило его бежать.

Арес не помнил, как вылетел вон из музея, как спустился по сотне ступенек, как очутился на парковке: он видел только своё отражение — исхудавшее лицо с ввалившимися глазами и трещинами морщин. Как это скрыть, он не знал.

3

Арес спрятался за машинами: осел на асфальт и тяжело привалился к дверце стандартного двухместного электромобиля. Пекло стояло страшное, асфальт накалился и горячий воздух дрожал, искажая июльскую реальность.

Реальность Ареса тоже плавилась, только иначе, озаряясь внутренним адским пламенем. Тот кошмар, что довелось разглядеть в зеркальце электромобиля, говорил о скоротечности начавшегося процесса — не обычного процесса старения, обязанного растянуться на годы, а какого-то резкого, стремительного увядания организма.

С омерзением рассматривая своё новое лицо, Арес отметил, что за время, пока он бежал к парковке, на нём добавились уродливые коричневые пятна — два на лбу и дюжина на щеках. Собравшись с духом, он потёр одно из них указательным пальцем, сильно потёр, всё ещё надеясь, что это просто налипшая грязь, но проклятое пятно вдавилось и почернело. По кишечнику тут же разлился ледяной фреон паники, да так, что все потроха свело, и Аресу захотелось вывернуть их наружу. Принять случившееся было невозможно, так же, как и отменить перемены. На какое-то время Арес очутился в подвешенном состоянии, застыл, оцепенел, потом собрал всё своё мужество и снова вспомнил отца. Метаться было бессмысленно — жизнь теперь кончена, но уйти из неё следовало с достоинством, поэтому он решил вернуться домой и тщательно подготовить свой смертный час.

Внутренняя пружина слегка распрямилась, позволяя Аресу действовать, и он тут же проклял себя за то, что для поездки в музей воспользовался общественным транспортом. И что теперь? В таком виде в метро нельзя!

В таком виде нельзя даже на улицу…

Внезапные шаги заставили вскочить и броситься к кустам: жалкое укрытие, к тому же колючее, но Арес затаился в нём, как испуганный заяц.

Водитель, так некстати появившийся на парковке, вероятно, подумал, что беглец — хулиган, но убедившись, что с машиной всё в порядке, на помощь звать не стал.

Когда машина уехала — тот самый бежевый электромобиль, возле которого Арес провёл худшие минуты своей жизни, беглец выбрался из кустов и рванул в сторону Собора, надеясь отсидеться в нём до темноты.

Торопясь в укрытие, Арес снял намотанную на запястье бандану и повязал её на лицо примерно так, как это делали актёры, изображавшие ковбоев в старинных вестернах. Так сейчас никто не носил, но Аресу было плевать на моду — главное, хоть как-то спрятать себя от людей. Рассчитал он верно: красный с чёрным платок отвлёк внимание редких прохожих от старческих пятен и морщин, и Арес добрался до Собора без помех.

Вход в древнее здание был открыт для всех желающих. В прошлом это было культовое сооружение, одно из главных в столице, но службы в нём давно не велись — теперь у людей был другой бог, храмом для которого служили их собственные тела.

Арес не ходил сюда прежде: как и большинство, в сверхъестественное и чудеса он не верил. Издалека тёмное бетонное здание казалось мрачным и даже зловещим. Шпили его, протыкая звонкие июльские небеса, устремлялись в небеса иные, но Бога в соборе не было, как, впрочем, не было и посетителей — только пустые ряды скамей, окутанные полумраком.

Арес уселся с самого края и опустил голову на руки. Лоб горел, в горле стоял комок. Самое время было задуматься о каре небесной, настигшей его так безжалостно и внезапно, но прежде Арес решил покончить с делами земными. Он достал телефон: до темноты оставалось семь ужасных часов! Было множество пропущенных звонков и напоминание о предстоящем собрании, на которое он, несомненно, пошёл бы, не случись с ним такая перемена.

Три раза звонила Эмма — соратница и любовница Ареса. Впрочем, любви между ними не было, только секс без обязательств. У Эммы были другие партнёры, у него — случайные партнёрши. Но это было неважно, так же, как и разница в возрасте (Эмма была старше почти на восемь лет) — главное, они сходились во взглядах. Прежде сходились…

Арес испытал внезапную досаду и незнакомый прежде стыд — он никогда никого не любил, так, чтобы по-настоящему, всем сердцем, со всеми недостатками и вопреки всему. Даже родителей в детстве — их он презирал, как и прочих людей уходящей эпохи, непонятных и жалких, глупо истративших свои короткие жизни. Но сейчас «не любил» звучало как жестокий итог его собственной жизни, такой же короткой и прожжённой впустую.

Теперь уже поздно. Поздно вспоминать и жалеть. Да и неважно, как ты жил, важно, какое ты оставил наследие. О наследии — вот о чём стоит поразмыслить перед смертью…

Чем дольше Арес внимал непривычной тишине Собора и больше погружался в его мистический полумрак, тем сильнее ему казалось, что Бог всё-таки существует. Ну, может, не Бог, а какая-то Высшая сущность, нечто запредельное, стоящее над людьми и глядящее на мир со стороны, в большом замешательстве и с превеликой болью.

А вот дальше получалась какая-то теодицея. Этот незримый наблюдатель был всепрощающим, всепонимающим и бесконечно скорбящим. Он не был глух — уши его кровоточили от ада стенаний, а сердце превратилось в незаживающую рану, но вмешаться он не мог — и когда убивали во имя его, и теперь, когда убивали, отринув его. Не мог он и карать — люди сами карали себя, нанизывая на стержень души свои преступления.

Арес снова подумал о карме.

Если это не выдумка, ничего несправедливого в его участи не было: он самолично заслужил такой исход. А тот, кто взирал на него из темноты, — мог только оплакать его судьбу.

Судьба… Есть ли она вообще?

«Не знаю. Я всегда был таким — непримиримым, жестоким, злым. Я верил в своё превосходство с детства, поэтому стал общественным стражем. Я защищал людей от их собственных страхов. Там, где слабый духом беспомощно кричал, я смело выхватывал карающий меч. И люди были благодарны. Да, я убивал, но во благо всего общества».

Другой вопрос, кто решил, что старики не являются его частью?

Арес плохо учился в школе, но историю он учил (даже думал податься в историки, было дело).

А история утверждала, что во все времена общество создавало себе врагов, и во все времена этих врагов было принято уничтожать физически.

Католики убивали протестантов. Христиане убивали мусульман. Белые убивали чёрных. Нацисты — евреев. Националисты — космополитов. Жгли ведьм, учёных, вольнодумцев… Во имя Бога, справедливости, царя, народа. Суть одна — убийство подобных подобными, а причина и оправдание найдутся всегда, необходимая идеология будет придумана и продумана. Причём каждая последующая эпоха осуждала преступления предыдущей и тут же создавала нового врага. Теперь убивают стариков…

Каждому обществу нужен враг. Враг, воплощающий главный страх эпохи.

Ненавидеть и убивать — удел человечества.

«Это общество сделало меня таким: воспитало и сунуло в руки оружие. Но почему я должен расплачиваться за его Преступление?»

«Потому что повёлся, — честно ответил себе Арес, — бездумно и покорно стал орудием смерти. Но самое страшное, что если бы я вовремя встал в сторону, моё место сразу занял бы кто-то другой».

Он наконец взглянул на мир со стороны и ему открылся чудовищный конвейер смерти, его виселицы, дыбы и костры и бесконечный поток мертвецов.

Нет, это никогда не закончится. Умрёт последний старик, и новое общество найдёт себе нового врага. Хотя первым делом оно осудит и казнит эйджистов — преступников завершившейся эпохи.

«Как ужасно, что истина открывается только на пороге смерти. Если бы я осознал это раньше, то смог бы изменить свою жизнь. И не только свою! Старики ни в чём не виноваты. Зато мы виновны, все, даже дети, которые плюют на портреты морщинистых предков».

Подведя итог своим размышлениям, Арес пристально посмотрел в темноту Собора и сказал: — Господи! Я просто был человеком, и мне стыдно…

Время пролетело быстро. Когда Арес выглянул на улицу, над городом догорал закат. Небеса пылали кровавым заревом — символическое зрелище для того, кто скоро отправится в ад.

Багряные отсветы постепенно угасли, сгустилась тьма, и зажглись фонари. Арес стал пробираться к дому, прячась от людей в тенях, подворотнях и закоулках. Он желал добраться как можно быстрее, поэтому, где получалось, срезал через дворы.

В одном из тихих вечерних двориков он застал идиллическую картину: на лавочке возле подъезда мирно сидела необычная пара — седая как лунь старуха и златовласая девочка-подросток. Сгорбленная летами бабушка вполголоса рассказывала внучке о прежнем мире, а та смотрела на неё с душевной теплотой, ласково поглаживая сухонькую руку. Арес думал прокрасться мимо незамеченным, но в этом движении было столько любви, что он внезапно застыл, и из горла его вырвался то ли хрип, то ли нервный вздох…

Девочка мигом вскочила, заслонила старушку от здоровенного эйджиста и взмолилась:

— Пожалуйста, не надо! Мы только на секундочку вышли. Пожалуйста!

Арес попятился, поднимая ладони кверху:

— Успокойтесь! Я не причиню вам зла.

Девчушка не поверила, продолжала стоять, не моргая, пыталась ещё что-то сказать, но не находила слов.

Арес удивился, что она не замечает его состояния. Впрочем, она смотрела на него через толстые линзы страха.

— Вам лучше уйти, — сказал он. — Скоро начнётся патрулирование, и этот район — первый в списке.

— Спасибо, — пролепетала девочка и обернулась к старушке. — Пойдём, бабуля, всё хорошо. Он тебя не тронет.

Арес подождал, пока они скроются в подъезде, и пошёл своей дорогой.

Он был счастлив, что под конец своей жизни смог кого-то спасти. Так счастлив, что даже заплакал.

«Может, этот мир проклят не до конца?» — подумал он, растирая тканью душевную влагу.

Платок стал мокрым и прилип к лицу.

[продолжение в комментариях]

ВЕРОНИКА ВОЛЫНСКАЯ

Эту историю рассказал знакомый, который привёз мне кота. Кота отдавал его старый друг — причём кот жил у этого друга давно, но, по каким-то причинам, друг больше не мог его у себя держать. Поэтому животное требовалось куда-то пристроить.

У меня в тот момент как раз были и желание, и возможность взять кошака. Так что в результате кот — уже довольно пожилой, но всё ещё сильный и гордый красавец — переехал ко мне.

А знакомый, задумчивый и растерянный, рассказал историю. Он сидел на кухне, вертел в руках пузатую чашку с остывающим чаем, гладил сидевшего на столе кота и пытался выговориться. Говорил он путано, сбивчиво, фантазировал, вспоминал какие-то не относящиеся к делу эпизоды, повторялся и запинался, но пьяным при этом не выглядел. Я приведу его рассказ в некоторой обработке и от первого лица.

***

Некоторое время назад у моего товарища, Кирилла (имя изменено) случилась беда — пропала жена. Должна была приехать к нему за город, где они арендовали небольшой домик на лето, но так и не добралась. У них к этому моменту обозначились проблемы в отношениях, поэтому они друг другу особо не названивали, общались сухо, лишь по мере необходимости. Да и не обещала она приехать именно в пятницу вечером, восьмого июля, могла и на выходных.

Но, как случайно выяснилось в субботу, девятого, примерно к середине дня — выехала всё же в пятницу, после работы. Ей по какому-то поводу позвонила мать, а мобильник оказался недоступен. Мать заволновалась, стала звонить зятю — а он и не в курсе. Не приезжала!

Кирилл, вообще, тормоз, но в таких случаях соображает быстро. Полиция начинает искать взрослых только через три дня после заявления, а счёт может идти на минуты. С момента исчезновения жены прошли почти сутки… В общем, выглядело всё очень плохо. Поэтому Кирилл поднял на ноги кого только смог. Ну и кто-то дал ему контакты неких особых частников — которые, типа, любого могут найти очень быстро. Только работают они не совсем официально и берут дорого.

Кирилл, конечно, заплатил. Сколько и чего пришлось отдать — не рассказал, а я, понятное дело, с расспросами не лез. Но видно было, что действительно дорого, очень.

Однако, оно того стоило — жену нашли, живой и невредимой. После очередной размолвки с мужем она затаила обиду и вместо того, чтобы поехать к нему, рванула на корпоратив, потом к подруге. А мобильник у неё то ли разрядился, то ли просто не брал там… В общем, всё кончилось хорошо — те частники и доставили её к мужу в воскресенье, десятого июля, в целости и сохранности. Хэппи-энд.

Но вот дальше странности начались. Стал Кирилл замечать, что жена какая-то не такая. Вроде бы, тот же человек, тот же самый — кто же ещё? А вот и не совсем. Чуточку по-другому выглядит, привычки изменились — не так, чтобы принципиально, но вполне определённо — ну и так далее. Словно бы не его жена тогда вернулась, а её сестра-близняшка: очень похожая, но всё же не она. И словарный запас поменялся, и вкусы, и характер. Интересы, опять же, иные… Нет, ничего совсем уж разительно отличного — но всё же не то. Не тот человек, не прежний.

Надо сказать, что товарища своего я знаю давно и хорошо. Другого я бы и слушать не стал, вздумай он меня мне подобные страшилки излагать. Кириллу же верю. Поэтому приехал к нему сразу — тем более, давно не виделись. Всё, собственно, из-за кота, красавца. Кот стал на жену Кирилла кидаться. Причём та не удивилась — просто потребовала чтобы товарищ мой, кота, наконец, отдал, как давно ей и обещал. Чем Кирилла в очередной раз удивила — не помнил он, чтобы кот с женой цапался. И своего обещания отдать кота тоже.

Я знаю, о чём ты сейчас думаешь. О тех частниках-детективах, что в девяностые угнанные машины возвращали, да? Ну, идёшь в такое агентство, там все приметы пропавшей машины подробнейшим образом записывают. А затем привозят тебе такую же — приметы совпадают до мелочей. И справка из ГИБДД, тогда ГАИ, в комплекте. Но, конечно, это уже не твоя машина, не пропавшая. Тот же угон — просто, получается, под твой личный заказ. Плюс доводка, чтобы описание совпало поточнее. Быстро и верно, хотя и дорого. Но всё равно дешевле, чем другую покупать. Многие соглашались — угнанную-то вернуть по-настоящему шансов никаких, она уже давно под другими номерами ездит или на запчасти разобрана…

Кирилл, насколько я понял, додумался до того же. Вот и грустил. Да что тут сделаешь? Ничего…

Но вот что интересно. Кто дал ему контакты тех частников, что его жену отыскали, он вспомнить не мог — не до того было; а выяснить не удалось. Однако сами контакты у него сохранились. Поэтому, когда его совсем уж припёрло, он позвонил в то агентство опять. А затем и приехал туда снова.

Там химчистка оказалась, сидят в этом помещении уже года четыре. А детективного агентства с таким или похожим названием вообще не существует, не значится оно нигде.

Своего товарища я знаю давно и хорошо. И прекрасно помню, как они с женой ссорились из-за кота, который супругу Кирилла так и не признал и нападал на неё при каждом удобном случае. Кирилл кота очень любил, но, в конце концов, действительно пообещал жене его куда-нибудь пристроить.

Хорошо помню здание, где химчистка. Не скажу за агентство, но химчистка там, действительно, уже не первый год.

Кирилл никогда не выпивал, всегда был упёртым трезвенником. А тут вдруг пристрастился к сухому красному, чуть ли не по бутылке в день… Может, из-за стресса от непоняток с женой; это было бы самое естественное объяснение. Но очень уж хорошо он в таких винах стал разбираться, подобный опыт за пару месяцев не наберёшь.

Свой двор, опять же, Кирилл не узнаёт. Говорит, не было там дерева у дороги — а дереву этому лет тридцать как минимум, всегда там росло.

Ну и жена Кирилла уверена, что в то воскресенье, десятого июля сего года, к мужу приехала сама. Никто её ниоткуда не забирал и никуда не отвозил. Хотя, действительно, с мобильником у неё в тот день были проблемы. Никто не мог дозвониться, вот все и перепугались. Но никаких странностей в жене своего товарища я не заметил — какой была, такой и осталась, вроде бы. Выглядит и говорит, как всегда.

В общем, я думаю, то агентство действительно существует, но работает иначе. Не как те ребята, что «возвращали» угнанные машины.

Тебя просто перемещают туда, где всё хорошо, всё обошлось. Где никакого несчастья не случилось. Вот тебе и кажется, что всё вокруг немного иное — оно действительно иное, хотя и очень похожее.

Меня только два момента напрягают, если в такое поверить. Во-первых, если тот мир, куда тебя перемещают, существует — что происходит с тем тобой, который уже был в этом мире? Его тоже куда-то отправляют, или он просто погибает?

А если такой мир не существует, если его специально делают под клиента — кто же тогда мы все? Неужели всего лишь статисты с вымышленной памятью, более или менее точно воссозданные под запросы Кирилла из иной реальности — того Кирилла, что не захотел жить во Вселенной, в которой потерял самого дорогого ему человека?

Автор: Екатерина Коныгина, Мракопедия (С)

Приобрести жилплощадь Смирновы собирались давно. Редкие выходные обходились без того, чтобы чета не отправлялась на осмотр очередного варианта. Обычно это ни к чему не приводило. Иногда им что-то нравилось, но после двух-трех дней обдумывания и обсуждения незначительные на первый взгляд недостатки распухали настолько, что вариант отпадал сам собой. Но почти два месяца назад, возвращаясь с работы, Алексей, как обычно, купил в киоске газету. В ней и нашлось то самое объявление.

Оказалось, что трехкомнатную квартиру продавали за сумму, которую они без особых проблем могли себе позволить. Понятно: первый этаж, дому пятьдесят лет, окраина города - но даже с учетом всех обстоятельств сумма была слишком мала. Алексей считал, что тут не обошлось без подвоха, и прямо сказал об этом супруге, но получил невозмутимый ответ, что за просмотр денег с них никто не возьмет, и ничего страшного не случится, если в ближайшую субботу они съездят по указанному адресу и увидят все своими глазами. Возражать Алексей не стал, и жена сама договорилась обо всем по телефону.

В субботу, когда они прибыли на место, оказалось, что квартира пустует уже почти восемь лет. Последний жилец умер, а его родственники не собирались въезжать сюда. Нынешняя владелица квартиры, внучатая племянница предыдущего хозяина, выходит замуж и уезжает за границу, а потому спешит продать то, что считает нужным - пусть и по столь низкой цене.

- А что, у... старого хозяина больше не было родственников? - спросил Алексей.

Агент по продаже недвижимости, пухлая румяная девушка, словно сошедшая с дореволюционных лубочных картинок, пожала плечами:

- Не знаю. Жилплощадью единолично владеет его внучка. Я не в курсе их семейных дел.

Алексей кивнул. По крайней мере, появилось хоть какое-то объяснение. Ты получил жилье в наследство, и оно тебе совсем не нужно, тем более, что ты собираешься валить из страны. Наверное, был смысл продавать его дешево и быстро, вместо того, чтобы ждать неизвестно сколько времени - может, годы - прежде чем кто-то согласится приобрести его по настоящей цене.

Квартира представляла из себя три разных размеров комнаты и кухню, соединенные длинным коридором, на одном конце которого находилась входная дверь, а на другом - совмещенный санузел. Внутри не было ничего, кроме пыли, ветхого шкафа, ванны с пожелтевшей эмалью и черного расстроенного пианино, занимавшего почти четверть самой маленькой комнаты. Стены покрывали выцветшие обои, на которых с трудом угадывался рисунок - цветы и витые орнаменты от пола до потолка. Обычная советская безвкусица. Алексея удивило то, как хорошо они держатся. Ему не удалось заметить ни одного отклеившегося уголка, ни одного пузыря, ни одного разошедшегося шва. Впрочем, тогда он только мельком обратил на это внимание. Агент без умолку болтала, расхваливая соседей и систему отопления, с которой, по ее словам, не было проблем уже несколько десятков лет, и вполне профессионально отвлекала клиентов от вдумчивого и тщательного осмотра объекта. Смирнову квартира не нравилась - она показалась ему тусклой и невыразительной, комнаты слишком маленькими, а потолки слишком высокими. Кроме того, он прекрасно понимал, что старый дом, хоть и способен был, по словам агента, простоять еще сто лет, представлял из себя целый моток проблем. Трубы, кажущиеся незыблемыми, но способные потечь в любой момент, сгнившая проводка, неизвестно на какую глубину запрятанная в толстые стены, кривой пол, выстеленный трухлявыми скрипучими досками, и еще много такого, о чем ты не будешь иметь понятия до тех пор, пока оно не проявит себя.

Но больше всего ему не понравилось то, что его жена, закончив осмотр, сказала с веселой улыбкой:

- В самой маленькой можно сделать кабинет, а в средней будет детская. Ну, со временем.

Ни разу еще она не строила таких планов. По крайней мере, не озвучивала их. В ответ Смирнов только хмыкнул и пожал плечами.

На обратном пути они обсуждали достоинства и недостатки квартиры, и жена, как ни странно, не видела ни одной ложки дегтя, а только трехкомнатную бочку меда площадью в пятьдесят восемь квадратных метров.

- Ничего страшного, что не в центре, - щебетала она, поглаживая ладонью его плечо. - На самом деле, мне оттуда даже ближе до работы, а тебе почти никакой разницы.

- Может быть, - неохотно соглашался Алексей. - Но ведь дом очень старый, хоть об этом подумай. Ему ж пятьдесят лет почти. Я уверен, раз в год эту квартиру соседи сверху заливают. Над ней целых три этажа, на каком-то из них нет-нет да и прорвет трубу, а в перекрытиях и стенах полным-полно уже всяких трещин и щелей. Насчет проводки я тоже переживаю...

- Ну Леш, ну что ты, в самом деле! Неужели не видел, какие там обои? На них же ни пятнышка, ни пузырька нигде нет. Думаю, с тех пор, как их поклеили - а это уже лет пятнадцать, если не больше - по ним ничего не текло. И потолок чистый. А проводка - агент же сказала тебе, что она медная и хорошего качества. Хватит уже дуться, отличное место: и остановка недалеко, и супермаркет большой на соседней улице, и в то же время до парка всего десять минут ходу. Самое главное, окна не выходят на дорогу, я невероятно устала жить над бесконечным потоком машин и дышать их выхлопными газами. Вообще, район очень чистый, зеленый и спокойный. Что тебе не нравится?

- Да все с районом в порядке, - пробормотал Смирнов. - Район действительно отличный. Но вот квартира мне как-то не особенно приглянулась. Не доверяю я ей. Да и возни знаешь сколько с ней будет!

- Не надо никакой возни! - супруга привстала на цыпочки и легонько поцеловала его в щеку. - Квартира-то практически жилая. Хоть сейчас въезжай.

И вот теперь Алексей ехал начинать ремонт. Само собой, все слова насчет "хоть сейчас въезжай" оказались, мягко говоря, художественным преувеличением. Супруга не собиралась въезжать, пока в новоприобретенном обиталище не будут выровнены полы и потолки, настелен "приличный" линолеум, заменены плинтусы, обои и сантехника, установлены пластиковые окна и решены все возможные проблемы с водопроводом и электричеством. Как и ожидалось, Смирнову предстояло разбираться со всем этим самостоятельно. Нельзя сказать, чтобы он не любил работать руками, однако от подобных ответственных дел всегда старался держаться в стороне.

Была пятница, начало вечера. Алексей захватил с собой кое-какие инструменты и отпросился с работы чуть пораньше, намереваясь плотно заняться квартирой. В выходные стоило наведаться в торговый центр, запастись нужными материалами. Ремонт похож на прыжок с парашютом, чем дольше его откладываешь, тем страшнее становится.

Вот, наконец, и его остановка. Новое жилье и правда находилось недалеко, но путь пролегал по старой, заросшей аллее, и за все время, пока Смирнов шел по ней, ему не попалось ни одного человека. Вокруг было сумрачно и прохладно. Вечерние тени разрастались, сливались в сплошные стены черноты, прятали в себе деревья, кусты, скамейки, урны и черт знает что еще. Работающий фонарь оказался только один, да и тот стоял над кучей перегруженных баков и не приносил особой пользы.

С грехом пополам, несколько раз болезненно споткнувшись, Смирнов все же добрался до нужного подъезда. Пару минут искал ключи и, когда совсем отчаялся и уже намеревался повернуть обратно, обнаружил их во внутреннем кармане куртки, куда давным-давно ничего не клал. Домофон противно заверещал, но согласился пустить его внутрь. Исцарапанная черная дверь с поблекшими цифрами номера над глазком тоже открылась без проблем. Алексей аккуратно запер ее изнутри и щелкнул выключателем.

Он был один на один с пустой квартирой. Человек против четырех комнат и коридора, необитаемых уже целых восемь лет, с тех самых пор, как их предыдущий хозяин умер. Интересно, равнодушно подумал Смирнов, где это произошло. Ему почему-то ясно представилось, что в коридоре. Всего в паре метров от того места, где он сейчас стоял. Хозяин полз. Да, полз к телефону в прихожей, отчаянно цепляясь за остатки сознания, сраженный не то инсультом, не то сердечным приступом. Но какая, в самом деле, разница! За прошедшие годы отсюда выветрились и запах смерти, и запах жизни.

Медленно, осторожно ступая, Алексей прошел по коридору. Скрипели и прогибались под ногами старые рассохшиеся доски, и от этих звуков на душе становилось неспокойно. Пожалуй, проще и лучше всего будет постелить поверх досок толстую фанеру, а уже на нее укладывать ламинат или линолеум.

Он вошел в самую маленькую из комнат, ту, где было пианино. Сквозь покрытое толстым слоем пыли оконное стекло виднелись аккуратные клумбы, между которыми росли кусты крыжовника. Рядом с одним из них примостилась почерневшая от времени скамеечка. Не иначе, соседки с верхних этажей выходят вечерами посидеть, почесать языки. Новоприбывшей семейной паре тоже будут перемывать косточки, как же без этого.

Раздраженно вздохнув, Алексей отвернулся от окна и решил заняться обоями. В конце концов, любое новое нужно начинать с уничтожения остатков старого. Он поискал глазами отслоившийся краешек или вздутие, за которое можно было бы зацепиться, но безрезультатно. Обои сидели плотно и ровно, словно их поклеили всего несколько месяцев назад.

На века делали, да, - пробормотал Смирнов и, с трудом отыскав шов между двумя полотнищами, попытался поддеть край одного из них ногтями. Это тоже оказалось непросто, но ему все-таки удалось. Обои отставали плохо, рвались, оставляя в пальцах маленькие клочки. Стена под ними была светло-зеленой, банального казенно-казарменного цвета. Обнажив несколько квадратных сантиметров, Алексей увидел черную линию, начерченную, судя по всему, фломастером или химическим карандашом. Какая-то строительная разметка, решил он, но следующим движением оторвал достаточно большой кусок, и стало понятно, что перед ним вовсе не разметка. Это были буквы.

Всего две полных, Х и Р, и еще половина третьей, судя по всему, А. Смирнов принялся отдирать бумагу вправо и влево от букв и через несколько минут смог открыть целое слово - ОХРАНИТЬ. К этому времени пальцы у него болели, и под ногти забились сухие остатки клея. Он вытащил из пакета только вчера купленный стальной шпатель, а потом, после недолгих поисков, обнаружил под ванной ржавый тазик с обломанными краями. Он наполнил тазик под краном и, вернувшись в маленькую комнату, с помощью носового платка начал мочить обои. Вода стекала по ним быстрыми струйками, собиралась в грязные лужицы на пыльном полу, заполняла неровные щели между досками. Когда тазик опустел, Смирнов отложил его в сторону и взялся за шпатель. На этот раз дело пошло быстрее: намокшие обои легко поддавались лезвию и постепенно счищались, открывая слово за словом.

"...ВВЕРЯЮ ТРЕМ ЗАМКАМ ОХРАНИТЬ МЕНЯ ОТ ОТКРЫТЫХ ДВЕРЕЙ ОТ ТОГО КТО ЗА НИМИ ВСКОРМЛЕННЫЙ ВОРОНОМ ВЕДОМЫЙ КРИКОМ ЛУНЫ СТУЧИТСЯ В НИХ ЧЕРНЫМ ГОРЕМ КРАСНЫМ НЕСЧАСТЬЕМ БУДЬ НАДПИСЬ СЛОВОМ БУДЬ СЛОВО СИЛОЙ БУДЬ СИЛА ДЕЛОМ АМИНЬ..."

Ни точек, ни запятых. Алексей понял, что перед ним нечто вроде молитвы, или даже заговора, заклинания, призванного защитить своего автора от какой-то демонической силы. Хотя, может, вовсе и не демонической. Он еще раз внимательно перечитал надпись. Не исключено, что тот, кто это писал, имел в виду воров или других злоумышленников. Ничего удивительного, квартира на первом этаже, на окнах нет решеток, район глухой и по ночам совершенно безлюдный, а здесь внутри - одинокий пожилой человек, полностью беззащитный перед любой внешней угрозой и, как большинство стариков, склонный к чрезмерной религиозности. Вполне реально тронуться умом и начать писать повсюду всякую мистическую чушь.

Смирнов набрал в тазик еще воды и стал обрабатывать противоположную стену. Там тоже были слова. Он освобождал их из многолетнего плена, чувствуя себя археологом, бережно, фрагмент за фрагментом, очищающим покоящуюся в глубине земли древность, с замиранием сердца наблюдая как разрозненные значки складываются в мрачный узор, как выстраивается из обрывков чужая, давно уже закончившаяся жизнь.

Надписи, выполненные черным и красным фломастером, покрывали стены почти полностью. В основном они состояли из отдельных, не связанных друг с другом слов и словосочетаний, вроде "РАЗЛОЖЕНИЕ" или "ВЕРТИКАЛЬНАЯ НАДОБНОСТЬ", но встречались и более пространные высказывания. Над дверью красовалось "ЧРЕВА ЗАПОЛНЕНЫ ГРЯЗЬЮ И ВО ВЗГЛЯДАХ ТОЛЬКО ГРЕХ Я НЕНАВИЖУ ЭТУ МРАЗЬ".

То заклятье, которое Алексей обнаружил первым, повторялось несколько раз, с некоторыми вариациями, и начиналось всегда так "Я НИЧТОЖНЫЙ РАБ БОЖИЙ ИВН...". Последние три буквы могли означать как "Иван", так и инициалы полного имени, но разбираться в этом Смирнову абсолютно не хотелось.

Между надписями располагались рисунки - кресты, круги, а также несколько странных конструкций, напоминающих не то снежинку, не то индейский талисман "ловец снов". На одной из стен было в детской примитивной манере нарисовано большое человеческое лицо с широко распахнутым и тщательно закрашенным черным ртом.

Алексей прислонился к дверному косяку, ошеломленно осматривая результаты своего труда. Ему удалось освободить от обоев почти всю комнату, кроме полосы вдоль потолка, куда нельзя было дотянуться, и участка стены за и над пианино. Масштаб сумасшествия прежнего владельца квартиры потрясал воображение. Строчки, набранные из разнокалиберных букв, вкривь и вкось тянулись по стенам, опоясывая комнату подобно черным и красным лентам. В разрывах между словами, словно скрепляя собой эти ленты, покоились угловатые изображения крестов или "снежинок", уродливое лицо с разинутым ртом равнодушно пялилось в пустоту. Казалось, в беспрерывном переплетении красного и черного, в мешанине из молитв, рисунков, заклинаний и бессмысленных слов была какая-то своя, неуловимая система, своя парадоксальная логика, не доступная здоровому рассудку.

Смирнов мог видеть лишь ее упаковку, внешнюю, ничего не значащую сторону, и ему не нравилось это ощущение. Наверное, именно так чувствуют себя шифровальщики, когда им попадается особенно сложный шифр. Перед тобой - лишь бессвязный набор символов, но ты знаешь, за ними что-то скрывается. Что-то невероятно важное.

Завозился мобильник в кармане, и Смирнов вздрогнул от неожиданности. Звонила жена, в голосе ее ощутимо сквозило беспокойство.

- Леш, ну куда ты пропал?

- В квартире я пока.

- "В квартире!" Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени уже?!

- Извини. Занялся тут обоями и увлекся немного.

- Увлекся он... голодный, наверно, очень. Давай быстрее домой.

- Все, зай, выхожу уже. Жди.

- Целый вечер жду. Хоть бы позвонил.

- Ну прости меня. Сейчас собираюсь и выхожу...

Смирнов еще раз окинул взглядом комнату. Пожалуй, стоило покрасить стены заново. На следующей неделе, как следует вооружившись всем необходимым, он разберется с этим бредом.

Когда Алексей поворачивал ключ в замке, ему вдруг показалось, что в квартире кто-то ходит. Легкие, шуршащие шаги. Пару минут он прислушивался, но за дверью была тишина.

В понедельник он вернулся с полным комплектом нужных и ненужных инструментов. Выходные прошли не зря - Смирновы провели их в разъездах по хозяйственным магазинам и в Интернете, путешествуя по бесчисленным сайтам, посвященным ремонту во всех его проявлениях. От огромного количества советов, рекомендаций, наставлений и мнений у Алексея к вечеру воскресенья начала болеть голова, и он с радостью и облегчением предвкушал грядущий рабочий день. Теперь этот день закончился, а вечер ремонта наступил. При одной только мысли, что впереди еще десятки подобных вечеров, головная боль возвращалась.

Первым делом предстояло закончить с обоями. Или, на худой конец, начать заканчивать. Смирнов извлек из своего спортивного ранца пульверизатор и несколько шпателей разной ширины и остроты. На этот раз он не собирался тратить время впустую.

Только зайдя в маленькую комнату, Алексей понял, что так и не обзавелся стремянкой или хотя бы табуреткой, чтобы иметь возможность обрабатывать стены по всей высоте.

- Вот ведь хрень, а! - обиженно выругался он. - Даже и не вспомнил ни разу.

Лезть на пианино представлялось не лучшим вариантом. Беспомощно оглядевшись, Смирнов с удивлением заметил, что надписи немного изменились. Казалось, что в прошлый раз они располагались чуть иначе, да и некоторых слов на месте не обнаружилось. Например, отсутствовала "ВЕРТИКАЛЬНАЯ НАДОБНОСТЬ". Он точно помнил эту странную нелепицу, помнил, как силился понять, что именно она может означать, а теперь искал ее, но не мог найти. Зато натыкался на то, чего в пятницу, вроде бы, не было: "СХИЗМАТИК И КОРОЛЬ В МИНУСЕ", "ГОРОДОВОЙ ИДЕТ", "БЛЕДЕН ЛУННЫЙ ЛИК". Последнее повторялось особенно часто, как минимум, четыре раза. Мог он пропустить их?

Тишина, заполнявшая все вокруг, внезапно стала живой, враждебной. И сгущающийся сентябрьский вечер за окном больше не выглядел обычным, в нем появилась угроза, ощущение стремительно надвигающейся беды.

- Ни хрена подобного, - пробормотал Смирнов себе под нос. - Все в порядке. Просто в прошлый раз я невнимательно осмотрел стены, а за выходные картинка в памяти вообще смазалась. Не мог же кто-то тут исправлять эти надписи, в самом деле.

Он открыл окно, и холодный осенний воздух немного освежил голову, выветрил остатки паники из сознания. Ничего из ряда вон выходящего не произошло. В пятницу он невнимательно изучил эти наскальные рисунки, а потому запомнил их неточно.

Смирнов взял инструменты и отправился в зал. Здесь обои были немного другой расцветки, но приклеены прочно. Он ничуть не удивился, когда под первым же оторванным фрагментом оказались начерченные черным буквы. Судя по всему, в свое время вся квартира подверглась подобной "защитной обработке". Алексей усмехнулся. Наверняка в ванной под настенной плиткой тоже обнаружатся послания из прошлого. Например, "ЗАКЛИНАЮ СИЛОЙ НЕБА ЗАЩИТИТЬ МОЮ ЗАДНИЦУ ОТ ВТОРЖЕНИЯ ЗЛА ИЗ УНИТАЗА". Запросто.

Ему нужна была табуретка. Любая, старая, кривая - лишь бы позволяла дотянуться до обоев под потолком. Сойдет и крепко сколоченный ящик. Чем не повод познакомиться с соседями? В крайнем случае, они смогут посоветовать, где поблизости можно купить стремянку. Тащиться с ней в общественном транспорте Алексей не собирался.

Смирнов вышел на лестничную площадку. На ней было еще две двери. Он позвонил в обе, но не дождался появления каких-либо признаков жизни. Видимо, его будущие соседи приходили с работы поздно. Тогда он запер свою квартиру, поднялся на этаж выше и позвонил в левую дверь. За ней раздались шаркающие шаги, а потом низкий хриплый голос:

- Кто там?

- Здравствуйте, - Смирнов вдруг почувствовал себя неуютно. - Я с первого этажа...

- У меня ничего не течет, - прервал его невидимый собеседник. - И вообще, я с утра воду не открывал.

- Нет, я не под вами живу, а с другой стороны, в двенадцатой квартире. Просто хочу спросить, у вас нет случайно старого ящика или табуретки?

Тишина. Он не слышал удаляющихся шагов, а потому был уверен, что мужчина так и стоит за дверью. Но не отвечает.

- Извините, - пробормотал Смирнов. - Всего лишь поинтересовался.

Ни звука. Ни шороха, ни даже дыхания.

Алексей пожал плечами и позвонил в соседнюю квартиру. Ему открыла улыбающаяся темноволосая девушка в запачканных зеленым джинсах и мешковатом свитере. Где-то за ее спиной орал ребенок. На вопрос о табуретке она покачала головой:

- Ничего такого нет. У нас еще половина вещей не распакована, мы тоже недавно переехали. Вы обратитесь к Галине Семеновне, - она показала на третью дверь. - У нее всякого барахла навалом, найдет что-нибудь.

- Спасибо большое.

Галина Семеновна пригласила его внутрь. Это была не старая еще женщина внушительных размеров, с короткой стрижкой и выпученными глазами. Она пообещала дать табуретку, но сначала провела Алексея на кухню, усадила за стол и налила чашку чая.

- Вы ж после работы, надо немного подкрепиться, - сказала она не терпящим возражений тоном и поставила перед ним две вазочки с печеньем и конфетами. Алексей, который и в самом деле успел проголодаться, начал подкрепляться с охотой.

- Ну наконец-то купили эту квартиру, - сказала Галина Семеновна. - А то мне так неуютно, пока она пустая там внизу... почему вы ее выбрали?

- Жене понравилась, - осторожно ответил Смирнов. - А что?

- Странно. Сколько лет они пытались ее продать, все покупатели больше одного раза внутрь не заходили. Отказывались.

- Это из-за бывшего хозяина? Старика, который там умер?

- Не знаю я, из-за чего... Кстати, почему вы решили, что он был стариком? Ему, наверное, и пятидесяти не успело исполниться.

- Хм... расскажите, пожалуйста, про него.

- Да бог с ним...

- Расскажите, любопытно все-таки.

- Много и не знаю. Он ведь тоже въехал сюда, как вы, совсем молодым еще, с женой. Не могу сказать, чем занимался... вроде, археология или что-то такое. Странная, короче говоря, профессия. А после перестройки с женой развелся и стал колдовством на жизнь зарабатывать.

- Колдовством?

- Ну да... знаете, там, "приворожу неверного, отважу от спиртного" и все такое. Будущее предсказывал. В газеты давал объявления, к нему клиенты прямо домой приходили. Иногда в подъезде встречала их. Ни одной нормальной рожи. Вы чай-то пейте, а то остынет...

- Ага. А потом что случилось?

- Бог его знает. С ума он сошел. Начал кричать, сначала по ночам, потом и днем тоже. Мне тут особенно хорошо слышно было, потому что в стенах, там где стояки проходят, там ведь полости. Это только сверху оно все облицовано и замазано, а внутри пустота, так что слышимость неплохая. И вот он кричал, как резаный. Мы тут все бегали к нему, в дверь стучали - никому не открывал. Клиентов не было больше, и сам он почти уже не выходил из квартиры. Раз в неделю вылезал в магазин, не чаще. Ну, а потом... - она некоторое время помолчала, словно собираясь с мыслями. - Потом, как-то утром, я почувствовала запах. Вонь эту. К вечеру вызвали милицию, они дверь выломали, а он там лежит в коридоре.

Смирнов едва не выронил чашку.

- В коридоре?

- Да. В паре метров от двери.

- Жуть какая...

- Именно. Грешно говорить, конечно, но без него нам тут всем спокойней стало.

- Понятное дело, - Смирнов поставил чашку с недопитым чаем на блюдечко и криво усмехнулся. - Только я вас попрошу, вы потом это моей жене не рассказывайте.

- Ой, конечно! - Галина Сергеевна махнула рукой. - Я и вам-то не хотела, но вы сами виноваты.

Дальнейший разговор не склеился. Хозяйку явно расстроили неприятные воспоминания, а Смирнов, несколько ошарашенный услышанной историей, не мог найти подходящей темы для беседы. Наскоро откланявшись, прихватив табуретку, он вернулся к себе, закатал рукава и приступил к работе, на этот раз не забывая поглядывать на сотовый, чтобы не потерять счет времени. Трудовой цикл состоял из следующих стадий: наполнить пульверизатор водой из-под крана - распылить ее по обоям, стараясь, чтобы они полностью промокли - снова наполнить пульверизатор водой - распылить ее по соседнему участку обоев - начать счищать уже достаточно пропитавшиеся обои на первом участке - счистив их, перейти ко второму - повторить все сначала. Монотонность процесса успокаивала, отодвигала неприятные истории и нехорошие предчувствия на задний план. Смирнов без перерывов проработал почти три часа, полностью очистив две стены в зале. Здесь не было краски, и надписи шли прямо по штукатурке, а в остальном мало чем отличались от надписей в маленькой комнате: чаще других встречалась молитва "раба божьего ивн" о защите от того, кто стучится в двери, попадались короткие опусы о боли, ненависти к греху и крови, перемежаемые крестами и кругами. Но находились и новые выражения, вроде глубокомысленных "НЕБО ПЛЮЕТ НА ЧИСТОТУ" или "В ОКОВАХ РАЗУМА РАСТУТ СЕМЕНА ПОРЧИ".

Около восьми Алексей позвонил жене, сказал ей, что в ближайшее время отправится домой. Когда он прятал телефон в карман, в соседней комнате кто-то громко прошептал:

- Лунный серп уже точат.

Алексей замер. Не было никаких сомнений в том, что он в квартире один. Но четыре слова, больше всего похожие на строчку из какого-то стихотворения, прозвучали слишком отчетливо. Взяв в руку шпатель, Алексей заставил себя выйти в коридор и, стараясь ступать как можно осторожнее, подошел к двери, за которой должен был находиться тот, кто эти слова сказал. Дверь оказалась приоткрыта.

Он толкнул ее и, спешно ударив по выключателю, увидел совершенно пустую комнату. Одна из створок окна была распахнута, но, возможно, он сам открыл ее. Возможно, еще в прошлый раз. Смирнов погасил свет и подошел к окну. Оказалось, на улице моросит мелкий дождь - в лицо дохнуло влажной прохладой, и опять стало немного легче, лед в животе начал таять. В самом деле, что за бабские страхи! Кто-то прошел мимо окна, и до него долетел обрывок разговора, вот и весь секрет. Это же первый этаж, а не седьмой, нужно привыкать. Хотя, конечно, странные у них тут разговоры.

Смирнов закрыл окно и вернулся в коридор. Разложив аккуратно инструменты, он надел куртку и погасил свет везде, кроме прихожей. Этот последний выключатель Алексей нажал, только выйдя на лестничную площадку, благо, что можно было без труда дотянуться. Поворачиваться к темной квартире спиной не хотелось.

Направляясь к остановке, он мысленно насмехался над собой. Во всем виноваты чертовы надписи, тяжелый рабочий день и неприятная тишина пустой квартиры. Ну и рассказ соседки, конечно. Порадовала, называется, новосела. К следующему разу он решил скинуть на телефон музыку повеселее и прихватить наушники. Это должно помочь.

Ночью, когда они лежали в постели, жена обняла его и прошептала на ухо:

- Как думаешь, может, мне ездить туда вместе с тобой? Вдвоем мы будем справляться быстрее, ведь так? А ужинать станем ходить куда-нибудь.

Алексей, который, разумеется, не собирался рассказывать своей немного суеверной супруге о мрачном сюрпризе от прежнего жильца, поцеловал ее в плечо.

- Чуть попозже, малыш. Сейчас там много грязной работы. Как я с ней закончу, тогда мне и понадобится твоя помощь. Будем вместе красить потолки, оклеивать стены, укладывать ламинат... впереди еще много всяких дел, успеешь потрудиться.

- А тебе там не скучно одному?

- Да некогда особенно скучать... вот пока стены очищаю, потом начну фанеру на пол стелить.

Жена прижалась носом к его щеке, и он решил, что от надписей нужно избавиться во что бы то ни стало. Не просто закрасить или заклеить их, а смыть или соскоблить. Чем тщательней, тем лучше.

Во вторник автобус, на котором Смирнов ехал из офиса, попал в пробку, и поэтому до квартиры удалось добраться только к шести вечера. На что-то глобальное просто не оставалось времени, и Алексей, предварительно включив везде свет, занялся надписями. Он взял самый толстый и широкий стальной шпатель и принялся соскабливать буквы в маленькой комнате. Поначалу получалось не особенно хорошо, но постепенно ему удалось найти нужную стратегию - сперва расковырять краску одним из углов стальной пластины, а затем счищать ее всем лезвием. Снова казалось, будто надписи немного изменились: молитв о защите было три, а не четыре, как он думал раньше, зато признаний в ненависти к греху заметно прибавилось. Алексею с трудом удалось удержаться от того, чтобы тщательно пересчитать их и записать результат - это будет блажью, потаканием иллюзиям и слабости. Надписи не могли меняться, они представляли из себя всего лишь набор неаккуратных букв и нелепых рисунков. Проблема в том, что их было слишком много, и память не справлялась, путалась во всех этих кривых красно-черных строчках. Какая, в самом деле, разница, сколько именно раз на стенах встречается слово "АМИНЬ" и видел ли он здесь в прошлые разы словосочетания "СЕДЬМОЙ ФОНАРЬ", "В ПУСТОТЕ ТИШИНА" или "НЕ ВЫДЕРЖАТЬ ИХ ВЗГЛЯД". Скоро от этой чертовщины не останется и следа.

Смирнов, как планировал, до отказа набил мобильник разной музыкой, и теперь, надев наушники, наслаждался. Его музыкальные пристрастия не отличались оригинальностью: в основном, русский рок девяностых, немного рэгги, чуть побольше современного панка. Слегка пританцовывая (ведь никого не было рядом) и вполголоса подпевая (по той же причине), Алексей соскребал со стен свидетельства безумия их прежнего хозяина.

Автор: Дмитрий Тихонов

Вечером у меня заболело горло. К утру поднялась температура, пришлось, сипя в трубку, обрадовать напарника, что новогодний наплыв работы ему предстоит разгребать одному. Осмотр больного горла в зеркале ванной подтвердил худшие опасения – гланды были покрыты белой сыпью. Кое-как добравшись до поликлиники и дождавшись очереди среди жалующихся друг другу на все известные науке болезни пенсионерок, посетил врача, оформил больничный и получил рецепт. Антибиотики, жаропонижающие, травки, полоскание горла, витамины, - всё стандартно.

Пока добрался от аптеки до дома, совсем поплохело. Наспех раздевшись, отправил в рот порцию разноцветных пилюль, запил остывшим чаем и рухнул на диван. Голова раскалывалась так, будто кости черепа вот-вот разойдутся, и мозг выдавит наружу, меня трясло от озноба. Я вытащил из брюк ремень и затянул вокруг головы, стало немного легче. Пролежав так около десяти минут, нашел в себе силы подняться и включить ноутбук. Запустил на Youtube какую-то научную документалку и задумался. Из-за больничного в январе получу меньше, придется отказаться от части запланированных покупок. Не факт, что успею поправиться до Нового года. Надо позвонить девушке, сказать, что завтра не приеду… чёрт, все планы наперекосяк.

38,9

Мне вдруг неожиданно стало очень себя жаль. Один в пустой темной квартире, больной, девушка далеко, родители тоже. Совершенно некстати вспомнились детские годы, как во время болезни лежал с высокой температурой и в бреду таращился со страхом в дверной проем. В родительской квартире не было межкомнатной двери в большую комнату, только арка с плотной висящей занавеской из бусин. Я часто болел в детстве, и всякий раз темнота коридора, скрытого за этой занавеской, пугала меня до чертиков. Я всякий раз чувствовал, что там, в коридоре, что-то есть…

По спине пробежал неприятный холодок, я краем глаза заметил черноту дверного проёма… ЧЁРТ!!! Непонятно откуда нахлынувшая волна страха заставила меня (и откуда только силы взялись?) в два прыжка подскочить к приоткрытой двери и резко с грохотом ее захлопнуть. Я остановился, сжимая дверную ручку и тяжело дыша, мысленно ругая себя на чем свет стоит за эту секундную слабость. Рот скривился в усмешке. Здоровенный мужик, скоро тридцатник стукнет, а психанул из-за открытой двери, как ребенок. Попытался встряхнуть головой, отгоняя морок, но тут же поморщился от приступа головной боли. Как ни странно, именно боль моментально прогнала страх, я вздохнул, вышел из комнаты, на всякий случай проверил, заперта ли входная дверь, и, окончательно успокоившись, пошел пить чай…

38,3

Говорят, первый день болезни самый трудный. Сколько себя помню, мне было одинаково хреново и на второй, и на третий день. Почему-то в детстве я каждую зиму очень тяжело болел. То ангина, то бронхит, по-моему, было даже воспаление легких пару раз. В школе как-то отпустило, стал бегать на лыжах, ходить на плавание, в общем, укреплять иммунитет. В институте увлекся пешим туризмом, а сейчас? Уже два года, будто по рельсам, мечусь между работой и теперь уже собственной квартирой, в которой нужно быстрее доделывать ремонт, даже на природу выбраться некогда. Вот и подкосило, видимо… Под бормотание ноутбука и собственные мысли я сам не заметил, как провалился в тяжелый беспокойный сон. Снились какие-то грязные тряпки, из которых я никак не мог выбраться.

Проснулся, когда за окном уже серело утро, нашарил мобильник. Дисплей показал четверть одиннадцатого утра и пропущенный от мамы. Перезвонил, пока болтали – окончательно проснулся, и после разговора я просто лежал, глядя в потолок и радуясь, что самочувствие относительно неплохое. Взгляд скользнул на дверь… БЛЯТЬ!!! Я подскочил, будто на меня выплеснули ведро ледяной воды. У меня с детства пунктик – я НИКОГДА не ложусь спать с открытой дверью. И вот я, выпутавшись из одеяла, стою и смотрю в темноту коридора, напряженно вслушиваясь. Мозг отчаянно прокручивает последние события вчерашнего вечера – заварил аптечную траву в чашке, выпил парацетамол, закрыл, черт побери, проклятую дверь! В коридоре раздался шорох и тихий стук…

39,5

Помню свой самый яркий детский бред, как будто видел его вчера – оглушительная какофония звуков, словно настраивающийся перед концертом оркестр, сменяется одним высоким тоном, на грани слышимости, и появляется этот. Кто прячется в коридоре. Замотанный в грязные тряпки, худой и высокий, с вытянутой мордой, похожей на поросший клочками черно-серой шерсти собачий череп с белыми глазами. Я знаю, что если он меня замотает в свои вонючие тряпки – это конец. И я отбиваюсь изо всех сил…

Наверное, моё сознание в тот момент помутилось, но я сразу же понял: это снова он. Он снова здесь, потому что я снова болен, и теперь наконец-то совсем один, он постучался, чтобы дать о себе знать. Сперва я стоял, прижавшись спиной к стене и стараясь не дышать, потом схватил с подоконника самую длинную отвертку и сел на пол. В таком положении, не отводя от чернеющего проема двери взгляда, я просидел несколько часов, пока, наконец, не смог себя убедить в том, что это просто галлюцинация. А дверь, вероятно, я сам забыл закрыть из-за болезни. Чтобы окончательно убедиться в этом, я дотянулся до телефона и набрал номер знакомой-педиатра.

- Жень, привет. Не помешал? – я старался говорить тихо и без того севшим голосом и делать паузы между предложениями, продолжая вслушиваться в тишину квартиры.

- Нет, ты что так тихо говоришь? – обычным приветливым голосом поинтересовалась Женя.

- Простыл сильно… Слушай, скажи пожалуйста, а у взрослых бывает бред от температуры?

- Конечно бывает, а что, розовых лошадок ловишь?

- Да если бы. И даже такой, что его можно с реальностью спутать? – я представил, как глупо звучит мой вопрос со стороны, и мысленно выругался.

- Ну это у всех по-разному. Скоряк вызови, не экспериментируй.

- Да нет, всё нормально. Просто удостовериться хотел, спасибо, Жень.

- Поправляйся!

- Куда я денусь, пока. – я завершил вызов и снова взглянул на дверь.

Это ведь моя квартира. За окнами день, а вся чертовщина всегда происходит по ночам. И то, только с теми, кто в нее верит, ведь так?

- Соберись, дебил, тебя от скуки заглючило, второй день дома жопу мнешь! – почти вскрикнул я, после чего совсем уж грязно и с наслаждением выругался вслух. В голове прояснилось, а удачно сложенная трехэтажная конструкция даже развеселила. Надо выпить таблетки и чем-то заняться. Не выпуская из руки отвертку, я обошел квартиру, включил свет в коридоре и принялся мыть накопившуюся за рабочие дни посуду.

38,7

К вечеру, прибравшись и кое-как поужинав, я расположился на диване с парой отверток, упаковкой салфеток, баллончиком масла и ружьём. Как только я сделал необходимые документы, отец сразу же отдал мне одну из своих двустволок, чтобы освободить место в сейфе под новый импортный полуавтомат. Я же, как человек нежно любящий оружие, первым делом произвел полную разборку и чистку-смазку ударно-спускового механизма, и раз в полгода повторял эту процедуру просто ради удовольствия. Закончив с ружьем, я включил музыку и на пару минут прикрыл глаза.

«Я что, уснул?» В голове стоял туман, все кости болели так, будто их вывернули на 180 градусов, меня бил озноб. Я с трудом сел на диване и почти не удивился, увидев открытую дверь в коридор. Кажется, я оставлял свет, но теперь дверной проем зиял чернотой. Или… не только? Кажется, за углом висят какие-то тряпки. Краешком сознания я понимал, что там, в темноте, находится нечто смертельно опасное, но никак не мог поймать эту мысль, отрешенно глядя в темноту. Кажется, тихо играла музыка…

41,4

Рука уперлась во что-то твердое и холодное. Ружьё. Я потянул к себе приклад, и сознание будто ухватилось за ту единственную вещь, что связывала меня с реальностью. В этот момент я осознал весь кричащий ужас происходящего. Нечто невообразимо жуткое там, в коридоре. Нарастающую какофонию оркестра. Пальцы рефлекторно нащупали патроны на прикладе. Тряпки зашевелились. Я надавил на рычаг запирания. Оркестр звучал до боли громко. Кажется, теперь и я кричу от страха. Из темноты появляется он, и теперь нас не разделяет даже спасительная плотная занавеска из бусин, как в детстве. Теперь его белёсые глаза сверлят меня в упор, а грязный длинный череп словно улыбается застывшей дикой зубастой улыбкой.

Я вкладываю патроны в оба ствола.

Он делает шаг.

Я, отползая, вскидываю ружьё. Ты меня не получишь.

Какофония сменяется оглушительно высоким визжащим тоном.

Я понял. Это его голос.

Тряпки приходят в движение.

Я нажимаю на оба спусковых крючка.

«Я что, уснул?» В окно пробивается хмурый декабрьский рассвет. Я лежу на диване, по уши завернувшись в одеяло, и впервые за эти дни чувствую себя хорошо. Тихо играет поставленная на повтор музыка. Дико хочется в туалет. Дверь в коридор открыта, в коридоре, как обычно, светло – окно кухни прямо напротив. В ногах валяется ружьё…

37,2

Я в ужасе ковыляю в коридор, ожидая увидеть испорченные дробью двери и стены, но никаких следов нет. Слава богу, приглючится же такое. Со спокойной душой иду в туалет, привожу себя в порядок. Ставлю чайник, разбираю ружье. С глухим стуком на пол вываливаются две стреляные гильзы…

Мракопедия(С)

23:05

— Выглядит… жутко, — Вадим, поставив бокал на журнальный столик, легко постучал костяшкой согнутого пальца по лбу манекена, — Вась, я, конечно, знаю, что без парня тебе бывает одиноко по вечерам, и вообще ты немного ебанутенькая, но это лишнее. Серьезно, чувак. Ты зачем это купила?

Васе не нравилось, что Вадим стучит по манекену так бесцеремонно, и еще меньше ей нравился глухой, необычный звук, доносящийся из головы манекена, которого она уже успела окрестить простым и честным именем — Евсевий.

Девушка только пожала плечами, хмыкая и отпивая немного из бокала с пивом. Поди объясни этой наивной посредственности (даже фамилия типичная — Иванов), как это бывает — выйти вечером покурить, гуляя по улице, вдруг наткнуться на него. Наткнуться и понять — это не просто совпадение.

∗ ∗ ∗

20:02

Он стоял за стеклом — одетый в идиотский костюм пирата (с треуголкой, крюком и саблей, все, как полагается), он смотрел в стекло невидящим одним глазом — второй был под повязкой, а, может, и вовсе не было.

Почему-то Васе казалось, что этот глаз там был и был еще как.

Мужчина стоял за стеклом — такой нелепый, но почему-то не смешной. И до боли знакомый.

Сигарета, докуренная до фильтра, обожгла пальцы, но Василисе Орешкиной было, в сущности, все равно — она стояла и пялилась на манекен в витрине. Там он был почти что забавным — в этом костюме, что освещала крохотная лампочка под потолком и уличный фонарь.

Да, он был почти что забавным. Но Вася почему-то никак не могла избавиться от чувства того, что вне витрины таким же забавным он бы не был.

Орешкину все глодало странное ощущение — будто бы эта кукла была ей чем-то странно знакома. Может, декорация в детском театре? Может, в детстве у нее была такая же, но поменьше? Странно. Наверное, видела ее она давно, лет до семи, потому что в интернате таких кукол не было.

Орешкина хмыкнула. В интернате много чего не было.

Магазин назывался странно и безвкусно, плюя на все законы копирайтинга, которые Орешкина изучала в институте — «МаниКен». Идиотская игра слов заставила Васю наконец-то выдохнуть, иронично хмыкнуть и выбросить сигарету. Она собиралась уже уйти, продолжив свой вечерний моцион улицами Питера, как вдруг…

— Увидели что-то… знакомое? — донесся тихий голос со стороны витрины.

Сначала Орешкиной показалось, что у нее окончательно поехала крыша, и говорит с ней ни кто иной, как пират-манекен. На секунду это даже показалось ей чем-то вполне логичным и даже вполне самим собою разумеющимся.

А затем до нее дошло, что в дверях магазина уже несколько минут стоит средних лет мужчина с фирменным бейджем и ключами, зажатыми в бледных пальцах.

— Извините, — Вася стушевалась, припоминая, выбрасывала она сигарету на тротуар перед магазином или в урну, как полагается, — я не хотела пялиться.

Мужчина все разглядывал ее, и все бы ничего — наверное, девушка, разглядывающая в сумерках манекены в витринах, казалась как минимум странной — но взгляд его был слишком уж цепким, пристальным, будто бы…

Неважно. Просто чудак, кто же еще может находиться в таком месте в такое время?

Мужчина уже начинал ее напрягать, Орешкина хотела извиниться и уйти, когда он нарушил молчание:

— Не найдется ли у леди сигаретки?

Леди, надо же. Орешкина опустила голову на свою старую и немного потрепанную после некоторого количества вечеринок и ночных перекуров с кофе толстовку, а затем — на старые леггинсы и грязные кроссовки.

— У леди даже найдется зажигалка, — хмыкнула Вася, протягивая мужчине пачку.

Тот затянулся. На несколько секунд снова повисло неловкое молчание. Мужчина зажигалку все никак не отдавал.

— Мне кажется, что у меня как раз найдется то, что нужно Вам, — вдруг проговорил мужчина.

«Точно маньяк, — пронеслось в голове у Орешкиной, — сейчас изнасилует меня на глазах у манекена».

— Вы не подумайте, я про куклу, — мужчина кивнул на витрину, — Вы так внимательно смотрели… Меня, кстати, Толик зовут.

«Человек, которого зовут Толиком, просто обязан быть безобидным», — хмыкнула Вася про себя.

— Я Василиса, — кивнула девушка, — извините, но ничего покупать я не буду. Не понимаю, зачем.

— Жаль, девушке с таким редким именем я бы сделал скидку, — хмыкнул Толик, — вообще, он идет в комплекте с ещё одной куклой, но, так уж и быть, продам по цене одной.

— Мне это не нужно, и… и мне пора идти. Приятно было познакомиться.

Плевать на зажигалку, всегда можно купить новую. А вот манекен покупать не хотелось.

Хотя, с другой стороны… Аля, соседка по комнате, любит такие ебанутые штучки, можно подарить ей на День Рождения в сентябре, а если кукол будет две, одну даже можно будет оставить себе. Неплохое начало для дизайна крохотной квартирки — надо же когда-то обживаться. Если что, будут в качестве вешалок — чтобы одежда не мялась.

Манекен прожигал взглядом.

И не такой уж он пугающий. Даже милый, если уж на то пошло. Ну, по-своему…

— А… сколько стоит? — вздохнув, поинтересовалась она. Просто так, вдруг почему-то стало интересно.

Глаза Толика зажглись. Вообще-то, зажглись как-то нехорошо, но кому не хочется продать наконец-то что-то настолько специфичное, еще и под конец рабочего дня? Готова поспорить, дела у него тут идут не очень.

— Значит, слушайте, Василиса. Оплата по доставке, доставка курьером, займет где-то…

Вася вздохнула. Манекен сверкал на нее одним злобно-пиратским взглядом, и что-то ей подсказывало, что делает она сейчас что-то из рук вон. Но, в конце концов, один раз живем, не так ли?

∗ ∗ ∗

23:08

— Аля будет в восторге, — с чувством протянул Вадя, кивая на манекен, — повесит на него все свои украшения и заколочки для волос.

— Да запакуй ты Севку обратно, — хмыкнула Орешкина, — вот завтра она приедет и придумает, что с ним делать. Ну и со вторым тоже.

— А какой второй? — Вадим дернулся было к упакованному манекену, — Дай посмотреть. И вообще, почему Севка-то?

— Да не лезь ты, на Севке уже всю упаковку порвал, — буркнула Василиса, заворачивая пирата обратно и относя в темную Алину комнату, — просто… меня так мама в детстве учила. Если что-то тебя пугает — придумай ему смешную кличку и запихни подальше, пока это что-то тебя пугать не перестанет.

— Так нафиг тебе было это покупать, если оно тебя пугает? — Вадим поморщился, — Боже, женщины…

— Заткнись, — беззлобно пнула парня Вася, — тебя не учили, что страхи нужно побеждать?

— Только некоторые, Вась, — Вадим хмыкнул, отпивая янтарного пива из бокала, — только некоторые. А Севка твой — очень уж странный персонаж, прости уж меня на незлом, тихом слове.

— Да насрать, — хмыкнула Вася, — постоит пока у Али, а там, глядишь, ко мне приходить в ночных кошмарах не захочет.

Отпивая в минуту по глотку теплого пива, Орешкина даже себе боялась признаться в том, что вне витрины магазина с глупым названием манекен Севка все же был гораздо более пугающим, чем за преградой из тонкого стекла.

∗ ∗ ∗

23:40

— Ну давай взглянем на подружку Севыча, а? — канючил Вадим, дергая Василису за толстовку, — Или у него дружок? Как думаешь?

Это продолжалось уже полчаса. Почему-то Вадим никак не мог успокоиться, словно магнитом его тянуло к темной Алиной комнате, Севке и его безымянному пока что другу.

— Отстань. Сходи и купи себе своего, — процедила Вася. Она и сама не могла понять, почему, но открывать лопающе-щелкающую пупырчатую упаковку пока что не хотелось. Да и вообще не хотелось. Пускай лежит до утра, а там уж Аля распакует и устроит им обеим сюрприз.

— А вдруг продавец решил над тобой пошутить, вдруг он поехавший маньяк? И там вместо манекена скульптура из вибраторов и дерьма, или еще что похуже. Недаром он тебе его просто так отдал, — пустился Вадя в рассуждения.

Орешкина застонала, откидываясь на спинку дивана. Что-то, конечно, в словах Вадима было, и что-то абсолютно неприятное, но девушку и саму мучили сомнения. Дарить кота в мешке…

Почему-то Вася не хотела распаковывать второй манекен, отчаянно не хотела, вот прямо очень сильно. Будто бы нельзя было этого сейчас делать, вообще нет. Не надо и все тут. Этот манекен должен лежать там, где лежит, и точно так, как лежит сейчас.

Но разве скажешь это прозаично-пьяному Вадиму Иванову?

— Делай, что хочешь, но заверни потом все, как было, — вздохнула Орешкина, отворачиваясь и демонстративно утыкаясь в экран ноутбука. Там как раз скачивался новый альбом ее любимой группы, и терять драгоценное время на то, чтобы распаковывать какой-то манекен, ей не особо улыбалось.

Иванов просиял и устремился в комнату Али. Щелкнул выключатель и увлеченно зашуршал пузырчатый пакет.

Орешкина сосредоточилась на экране. Там бездумно гонялись друг за другом курсор мыши и муха, что села на монитор. Васе не хотелось думать, говорить с Вадей или, тем более, смотреть на манекены. Сомнительное удовольствие.

Вася уже успела пожалеть о своей покупке, и все это казалось ей каким-то слишком уж неправильным и странным. То, как быстро пришел курьер, то, как продавец Толик хитро на нее смотрел, то, что он так и не отдал ей ее зажигалку…

И манекен-пират по имени Севка казался ей странным. Очень странным.

Здесь, в полутьме квартиры, тени придавали его лицу особой живости. Василисе казалось, что вот-вот голова Севкина повернется, губы изогнутся в жуткой улыбке, обнажая золотые коронки на зубах. Орешкина точно знала, что коронки у Севы золотые, а второй глаз на месте.

Просто его зачем-то закрыли. А зачем — не поймешь.

На самом деле, Васе от этого открытия было по-настоящему жутко. Это не было похоже на воспоминание о кукле из детства, совсем нет. Скорее… будто бы персонаж из фильма, книги… как будто бы…

— Ва-си-ли-са! — послышалось нараспев сказанное из Алиной комнаты.

— Да какого хуя ты хочешь? Не буду я смотреть на твою подружку, и вообще, уебывай домой, шутник, пиво не бесплатное, — в голосе Васи звучала паника. Не нравилось ей это все, ой как не нравилось. Василису интуиция еще с интерната не подводила, и сейчас она орала благим матом о том, что пора бы закрыть Алину комнату (желательно, на шпингалет) и выпроводить Вадима домой, пока стало не совсем уж поздно.

— Да успокойся ты, — на плечо Василисы опустилась рука, — все ж хорошо.

— Ты просто… — Орешкина развернулась к другу, натягивая на лицо улыбку.

А спустя секунду воздух сотряс оглушительный визг.

Василиса визжала так, будто по ней вдруг пробежала добрая сотня мохнатых пауков, под ней разверзлась пучина Ада, за руки ее хватали призраки, за ноги — монстры из-под кровати, будто на нее, словно на Керри из книги, вылили ведро крови. И все это одновременно. Василиса визжала, как в последний раз.

А Вадим Иванов покатывался со смеху, держа в руках второй манекен.

Василиса, словно ошпаренная, вскочила с места. Из горла вырывался теперь уж слабый стон, глаза, что широко распахнулись от страха, были прикованы к кукле.

— Орешкина, ты чего? Я ж пошутил, — Вадим сделал шаг по направлению к подруге. Такой реакции он уж точно не ожидал, — кончай стонать.

Орешкина смотрела на манекен, а манекен смотрел на нее. К горлу девушки подкатывала тошнота. Размеренно, волнами.

Манекен — девочка лет шести, с белыми кудрявыми волосами, веснушками и яркими голубыми глазами, в вычурном платьишке и туфлях на каблучке — склонил голову. Точнее, голова у него сама немного отклонилась, задев плечо Вадима бантом, но Орешкину замутило.

Потому что она знала эту девочку, знала это платьишко и эти туфельки.

— А Севка-то твой — педофил! — радостно воскликнул Вадим, — кстати, кукла знакомая какая-то. Она что, из фильма какого-то?

— Уходи, — глухо прошептала Василиса, хватаясь резко побелевшими пальцами за столешницу. Воспоминания смутно шевелились в голове, цепляясь друг за друга. Вася пока что не готова была выуживать их из омута своей памяти, но что-то ей подсказывало, что они и сами всплывут рано или поздно.

Лучше поздно.

— Что? — Вадим улыбнулся.

— Уходи отсюда, блять, и забери это с собой, — прошептала Орешкина, мелко дрожа, — давай быстро. Давай, а то вышвырну через окно. Быстро. Вали.

— Да я ж пошутил, Вась, — Вадим подошел к девушке, хмурясь, — шуток не понимаешь?

— Вали отсюда нахуй, быстро! — заорала Василиса, отталкивая Вадима, хватая куклу и стремительно подбегая к двери, — Вон отсюда!

— Ебанутая, — задумчиво протянул Вадим, подбирая куртку и шагая за порог, — это шутка была. Позвони, как отойдешь.

— Вон! — зашипела Вася, выбрасывая манекен на лестничную клетку и захлопывая дверь.

Спустя секунд десять послышался удаляющийся бормочущий голос Вадима, шарканье ног и хлопок двери парадного. Вася сползла по двери с другой стороны, привалившись затылком к дермантину. Сердце колотилось. Девушку мутило.

Она абсолютно точно знала, что это за девочка и что это за платье. Правда, видела она его всего раз и немного не таким, но ошибки быть не могло.

Холодное лицо куклы не было похоже на личико Маши, но почему-то…

Почему-то Василиса накинула цепочку на дверь, щелкнула ключом, оставив его в замке, а затем, не давая себе времени одуматься, подбежала к двери в комнату Али, что сейчас казалась зияющим провалом, и захлопнула ее, задвинув защелку и дернув дверь для верности. Хорошо, что Вадя выключил свет — смотреть на лицо Севы не хотелось.

Сева.

Теперь-то Василиса вспоминала, что звали его не так.

∗ ∗ ∗

Тринадцать лет назад

23:50

Жаркое лето, полночь, бабушкин матрас жесткий и пахнет травами, но альтернативы, как говорится, не дано. За окном бушует гроза, будто бы вознамерившись всех в округе разом оглушить раскатами грома и ослепить вспышками. По спине стекает капелька пота, но из-под одеяла Вася ни за что — ни за что не выберется.

А вот Машка на год старше, Машка не боится ничего. Она сама — как куколка, и имя у нее, как у девочки, а не «Васька».

Ей-богу, как кошачья кличка.

Дети в деревне Ваську вовсю дразнят, и хорошо, что здесь они с сестрой в первый и в последний раз. Больше она сюда — ни ногой. Нет, спасибо. Все равно Машка — бабушкина любимица, а Васька — так, придаток.

Машка встряхивает головкой с волосами цвета льна и толкает Васю в бок, хотя дремота уже почти подобралась к девочке под шелест дождя и мерные разговоры взрослых.

— А хочешь, историю расскажу? Мне сегодня Ильюшка-сосед рассказал, тебе понравится, ты такое любишь, — шепчет сестра, сжимая плечо Васи так, что у той и выбора-то особого не остается, — слушай, Ась.

Ася.

Так Ваську называет только Машка — знает, что девочка имя свое ненавидит.

— Короче, живет в этом лесу злой дух, — начала Машка, — и охотится он на маленьких детей. По ночам он приходит к ним и стучит в окно вот так…

Девчушка постучала в окно три раза, а после нее барабанить продолжили дождевые капли. Лицо у Маши было бледное и торжественное, будто бы она не деревенскую байку рассказывала, а как минимум главу из Библии.

— И каждый раз у него — новый костюм. Кто кого боится — к кому-то он приходит клоуном, к кому-то — врачом. Вот Семена помнишь? Он его брата утащил, а Сема говорил, что видел, как с Вовкой какой-то мужик говорил, а мужик был с топором. Вовка дровосеков жуть как не любил — говорил, что они на палачей похожи. А потом пропал. И месяц уже нет. А прошлым летом Инна с каким-то монахом говорила… в рясе…, а у нас же монастыря нет рядом…

Васька раздраженно мотнула головой. Все знали, что Инна уехала к отцу в Москву, а дровосеков мало ли в округе? Все же, деревня…

— Врешь ты все, — протянула Васька, натягивая одеяло под самый нос, — это все совпадения.

— И ничегошеньки не совпадения, — обиженно ответила Машка, — я вот сегодня пирата видела в лесу.

Васька замолчала. Пират — это уже серьезно. Маша с Васей очень боялись пиратов — особенно капитана Крюка. Как только Вася видела крючок, она начинала нервничать, а когда Маша видела человека с повязкой на глазу — и вовсе подвывать бросалась.

— Да ну врешь, — нахмурилась Вася, — пирата?

— Ага, живого, — закивала Маша, — в лесу. С крюком и с повязкой, правда, без попугая. Смотрел на меня.

— Так чего ж ты не боишься? — хмыкнула Вася.

— Ась, — протянула Машка, — а он без приглашения в дом не зайдет. Его либо зовешь, либо проводишь. И вряд ли мама с папой пригласят в дом пирата.

Девочки рассмеялись.

∗ ∗ ∗

01:20

Когда все взрослые уснули, а гроза прекратилась, Машка уже посапывала на соседней кровати. Василиса смотрела в потолок, так, будто пыталась там что-то найти.

Пригласить или провести, значит… Вот только Вася еще помнила, как в начале лета произошло кое-что, чего Машка никак не могла помнить. Сестра тогда гуляла с Ильюшкой и Мишенькой, а Вася сидела дома и читала. Через два дня у Мишеньки был День Рождения, и его родители попросили подержать декорации у бабушки дома.

Вася точно помнила, как в дом вносили огромную куклу-пирата. Помнила, как затряслись ее детские ручки, когда она этого пирата увидела. И помнила, как бабушка зашипела:

— Так это у вас пират? Спрячьте подальше, а то девочки увидят, визгу-то будет… вроде взрослые, а боятся их жутко.

Нет, не считается. Это не считается. Кукла не считается.

Васька уткнулась носом в подушку и накрылась одеялом с головой. Дождь уже почти не шумел, Машка похрапывала, бабушка ходила внизу то ли за водой, то ли потушить свет. Васька потихоньку засыпала.

А потом в окно постучали. Тихо, едва слышно, но вполне ощутимо. Чем-то… твердым.

«Дождь», — сквозь сон постановила Васька. И была неправа, потому что после стука запала тишина, и вообще, дождь три раза не стучит.

Девочке стало страшно, и сон, как это бывает, мгновенно пропал. Очень страшно. Особенно страшно из-за тишины, которая вдруг наступила. Даже Маша, кажется, перестала храпеть.

Почему-то казалось, что открывать глаза — не лучшая идея. Если кто-то стучит в окно комнатки под чердаком, чем-то привлекать его внимание — вообще не лучшая идея.

«Ну проснись, Маш, — эгоистично молила про себя Вася, — Маш, проснись. Маша. Машка».

Если Маша проснется, оно переключится на нее.

И Машка проснулась. Это девочка поняла по внезапно прекратившемуся сонному сопению, по тому, как скрипнула кровать и как вздохнула сестра Испуганно.

— Вась, — тихо прошептала Маша, — Асенька, проснись.

Вася сделала вид, что ничего не слышит. Она лежала под толстым бабушкиным одеялом и все ей было ни по чем. На самом деле, она просто спала напротив окна. Вот прямо напротив. И если сейчас она откроет глаза, то увидит его.

Стук повторился, на этот раз сменившись поскрипыванием. Будто бы… будто бы кто-то царапал окно. «Да ничего там нет».

— Ась, я знаю, что ты не спишь. Ась, проснись. Он на меня смотрит. Ась, мне страшно, — голос Машки звучал как-то отрешенно, словно бы она читала текст по бумажке. Это придавало ситуации какой-то… нереальности.

«Это все розыгрыш. Такого не бывает».

Вася лежала под одеялом, чувствуя, как кровь стынет в жилах. Где-то далеко перекатывалась гроза, мурлыча, словно кот, а в крохотной комнатке у чердака все застыло, как в сиропе, и даже звуки были глухими. Может, из-за одеяла, может, из-за того, что Вася изо всех сил зажимала уши руками.

Всхлип Маши. Стук в окно. Царапанье и поскрипывание.

— Асенька… Ася… Ася… Ась… Ася… только не кричи… он теперь и на тебя смотрит…

Вася начала дрожать. Стук повторился. Если это розыгрыш, то Машка слишком далеко зашла.

Гром снова прозвучал — уже ближе. И в тот же момент что-то изо всех сил ударилось в окно. Посыпались осколки, один из них даже упал на Васино одеяло.

Дальше Вася уже не могла терпеть — она завизжала так, что ей даже уши заложило, вскочила с места и побежала к двери. И она понимала, что ей нельзя поворачиваться. Нельзя, нельзя, нельзя…

И она повернулась. «Словно в замедленном кино», — так бы она сказала сейчас, а тогда она просто повернулась.

Мракопедия(с)

Всё началось с того, что в моей однокомнатной квартире стали пропадать вещи. Первая потеряшка - военный билет. Маленькая красная книжица околопаспортного формата, пылившаяся в огромном, на всю стену шкафу. Потом, одним зимним и ветреным утром я хватился шарфа. Тёплого, длинного, с символикой всероссийского детского центра. Вещь памятная и яркая, не говоря уже о том, что нужная. В такую погоду.

В такую погоду, наверное, самое время для пропажи подобных вещей. Я искал его даже в заваленной хламом кладовке: увы, безуспешно. Лишь через неделю я нашёл шарф в нише под потолком: деревянной, которая в коридоре. Ладно, это пропажа хотя бы обнаружилась с помощью добрых сил. Если они, разумеется, есть.

Деньги на этой квартире водились, но исчезали, как многочисленные бутылки пива и Доширак.

Но потеря шести тысяч рублей стала ударом, увы. Не проел, не пропил: купюры просто исчезли. Как ни странно, я хранил их меж страниц "Капитала". Ирония. Бред. Я даже сказал домовому: "поиграй и отдай". Обматерил. Импровизированно, в стихах, где были такие фразы как: "я тебе в жопу насру". Не знаю, как их придумал. Увы, денег нет.

Потом мне слышались звуки. Чьи-то шаги, кашель и мат. Всё бы ничего, можно было списать на шумных соседей, но нет: одной ночью я проснулся от крика: "на *** иди!", прозвучавшего над головой.

Следующие пару-тройку ночей спал с другом. Выпивали, играли. В карты, шахматы, прочее. Дух или домовой не проявлял особой активности: разве что упала одна книга, в которой оказалась бумажка с  посылом в...Сибирь.

Проверил карандаши: не досчитался нескольких штук. И столько же пропало из кошелька. Ну, они-то ушли на запой, а вот карандаши жалко.

Сегодня, выходя в туалет покурить, оставил ноутбук в комнате, на диване. Вернувшись, увидел 4 новых вкладки: страшные истории, Мракопедия. Пожалуй, если это домовой, то с чувством юмора и цинизма...