Всю неделю по радио передавали, что вот-вот должен начаться сильный северный ветер и обильный снегопад. В четверг, наконец, прогноз сбылся. И очень быстро, уже к часам четырем дня, намело около восьми дюймов снега, а ветер все не утихал. В баре Генри под названием НОЧНАЯ СОВА собралось к тому времени человек пять-шесть завсегдатаев. Заведение это представляет собой обычную небольшую забегаловку-магазинчик на этой стороне Бэнгора, которая открыта для посетителей круглые сутки.
Бизнесом по-крупному Генри не занимается — его клиентами являются, в основном, студенты, которые накачиваются у него пивом и дешевым вином. Доходов этих ему, однако, хватает на спокойное и вполне безбедное существование. Захаживаем сюда и мы, старые тупицы из департамента социального обеспечения, чтобы поболтать немного о том, кто умер за последнее время, или о том, как человечество неуклонно приближается к концу света.
В тот вечер за стойкой стоял сам Генри; Билл Пелхэм, Берти Коннорс, Карл Литтлфилд и я сидели вокруг камина, вытянув ноги к огню. Снаружи, на улице, не было почти никакого движения. Ни одной машины вдоль всей Огайо-стрит — только снегоочистители медленно разгребали снежные завалы. Там, докуда они еще не дошли, ветер надувал причудливые снежные барханы, некоторые из которых напоминали своей ребристостью длинные позвоночники каких-нибудь древних динозавров.
За все время после полудня в НОЧНУЮ СОВУ, кроме нас, зашли еще всего трое посетителей. Одним из них, если его можно считать клиентом, был слепой Эдди. Эдди было уже около семидесяти и был он, на самом деле, не совсем слепым — просто сильная старческая слабость зрения. Заходит он сюда один-два раза в неделю и, посидев немного и незаметно стащив с прилавка буханку хлеба, с достоинством удаляется. В такие моменты он чрезвычайно доволен собой и выражение его «хитрой» прищуренной физиономии можно приблизительно передать следующими словами: ВОТ ВАМ, БЕЗМОЗГЛЫЕ СУКИНЫ ДЕТИ! СНОВА Я ОБДУРИЛ ВАС!
Берти однажды спросил у Генри, почему он никогда не пытается положить этому конец.
— Я могу ответить тебе, — сказал на это Генри. — Несколько лет назад военно-воздушные силы запросили у государства (а на самом деле, конечно, у налогоплательщиков) двадцать миллионов долларов на постройку летающей модели нового разрабатываемого самолета. В конечном итоге стоимость этой программы составила семьдесят пять миллионов долларов, но самолет так и не был запущен в серийное производство. Все это было десять лет назад, когда слепой Эдди, да и я тоже были помоложе, чем сейчас, и я голосовал за одну женщину, которая выступала за финансирование этой программы, а Эдди голосовал против нее. В конце концов, таких, как я оказалось больше и семьдесят пять миллионов долларов были пущены, как оказалось впоследствии, на ветер. И с тех пор я делаю вид, что не замечаю, как Эдди таскает у меня хлеб.
Верти тогда не сразу понял, что к чему было в этой забавной истории и с озадаченным видом вернулся за свой столик, пытаясь переварить услышанное.
Дверь открылась снова и с улицы, с клубами холодного воздуха, ввалился молоденький парнишка, совсем еще мальчик. Это был сын Ричи Гринэдайна. Отряхнув снег с ботинок, он торопливо направился прямо к Генри. Выглядел он очень взволнованным, как будто только что стал очевидцем чего-то очень и очень страшного. Кадык на его тоненькой шейке, который был от мороза цвета грязной промасленной ветоши, нервно дергался вверх-вниз — просто ходуном ходил от возбуждения.
— Мистер Памэли, — взволнованно затараторил он, испуганно озираясь по сторонам вытаращенными глазенками. — Вы должны сходить туда! Отнесите ему пиво сами, пожалуйста! Я больше не могу туда вернуться! Мне страшно!
— Ну-ну, успокойся, — остановил его Генри, снимая свой белый фартук и выходя из-за стойки. — Давай-ка еще раз с самого начала и помедленнее. Что там у вас случилось? Отец, что-ли, напился?
Услышав эти слова, я вспомнил вдруг, что уже довольно давно не видел Ричи. Обычно он заходил сюда по крайней мере один раз в день, чтобы купить ящик пива. Пиво он брал, как правило, самое дешевое. Это был огромный и очень толстый человек с отвисшими щеками, двойным подбородком и жирными мясистыми руками. Ричи всегда напивался пивом как свинья. Когда он работал на лесопильном заводе в Клифтоне, он еще как-то держал себя в руках. Но однажды там случилась какая-то авария — то-ли из-за некондиционной древесины, то-ли по вине самого Ричи — но он получил в результате серьезную травму спины и был уволен по состоянию здоровья. С тех пор Ричи нигде не работал, стал еще толще (может быть, от пива, а может быть, и от полученной травмы), а завод выплачивал ему ежемесячную пенсию по инвалидности. В последнее время, как я уже говорил, он совершенно пропал из виду. Видимо, просто вообще не выходил из дома. Зато я регулярно наблюдал, как его сын тащит ему его ежедневный (или еженощный) ящик пива. Довольно симпатичный, надо заметить, мальчуган у этой жирной свиньи. Генри всегда продавал ему пиво, зная, что мальчик отнесет его отцу, а не выпьет где-нибудь с приятелями.
— Да, он напился, — ответил мальчик, — но дело вовсе не в этом. Дело в том... Дело в том, что... О, Господи, как это УЖАСНО!
Генри понял, что бедный ребенок вот-вот расплачется и добиться от него чего-нибудь более-менее вразумительного будет еще труднее.
— Карл, постой немного за меня, — бросил он отрывисто. — Хорошо?
— Конечно.
— Ну а теперь, Тимми, пойдем в кладовую и ты спокойно расскажешь мне, что там у вас стряслось, — сказал Генри и, наклонившись к мальчику, успокаивающе обнял его за плечи.
Они ушли, а Карл с важным видом зашел за стойку и встал на место Генри. За все это время никто из присутствовавших не проронил ни слова и голоса, доносившиеся из кладовой были слышны довольно хорошо — низкий зычный бас Генри и тоненький, скороговоркой, голосок Тимми Гринэдайна. Через несколько минут он сорвался на писк, и мальчик заплакал. Вилл Пелхэм громко прокашлялся и принялся набивать свою трубку.
— Я не видел Ричи уже пару месяцев, — заметил я вслух.
— Не велика потеря, — хмыкнул Билл.
— В последний раз я видел его... м-м-м, где-то в конце октября, — добавил Карл. — Кажется, это было в канун дня всех святых. Он еще купил тогда ящик шлитзского пива. Еле на ногах стоял. И был распухшим как никогда.
Добавить к сказанному о Ричи было практически нечего. Мальчик все еще плакал, но в то же время пытался еще что-то говорить. Тем временем ветер снаружи стал свистеть и завывать еще пуще прежнего, а по радио передали, что к утру толщина снежного покрова увеличится не менее, чем на шесть дюймов. Тогда была середина января и я очень удивлялся тому, что никто не видел Ричи аж с конца октября — за исключением, разве что, его сына.
Мы перекинулись по этому поводу еще несколькими словами и вот, наконец, Генри с мальчиком вышли из кладовой наружу. Генри заботливо снял с него шубу, а свою, наоборот, надел. Успокоившись, Тимми изредка судорожно и глубоко вздыхал всей грудью как человек, у которого все самое страшное уже позади, но глаза его были красны от слез и когда он случайно встречался с кем-нибудь взглядом, он стыдливо опускал их себе под ноги.
Генри выглядел очень обеспокоенно.
— Я думаю, ребята, послать мальчика наверх к жене, чтобы она накормила его чем-нибудь, а двоих из вас прошу пойти вместе со мной домой к Ричи. Тимми передал мне от него деньги и сказал, что он очень хочет пива, — Генри попытался улыбнуться собственной шутке, но у него это, почему-то, не очень получилось.
— Конечно, — с готовностью отозвался Берти. — Какого пива мы отнесем ему? Давай я сбегаю.
— Харроу'з Сьюприм, — ответил Генри. — У меня как раз осталось несколько последних ящиков такого.
Я тоже поднялся со своего места. Итак, должны были пойти, по-видимому, Верти и я. У Карла в тот день было какое-то обострение артрита, а от Билли Пелхэма тоже было бы мало пользы из-за его правой руки, которая почти не двигалась.
Берти достал четыре упаковки харроуского пива по шесть банок в каждой и уложил их в одну картонную коробку, а Генри тем временем отвел мальчика на верхний этаж, где находились жилые помещения, в которых он жил с семьей.
Он передал заплаканного мальчика на попечительство своей жене и вскоре вернулся назад, оглянувшись один раз через плечо, чтобы убедиться, что не забыл прикрыть входную дверь, ведущую на второй этаж. Билли встретил его вопросом, который давно уже крутился у всех в голове:
— Ну, что же там, все-таки, у них произошло? Совсем Ричи измотал парнишку!
— Даже и не знаю, что сказать вам сейчас, — ответил Генри. — Слишком уж все странно. Могу пока показать вам кое-что. Вот. Деньги, которые передал мне Тимми от отца за пиво.
Он достал из кармана тщательно завернутые уже им самим в плотную бумагу четыре долларовых купюры, развернул их и показал нам, брезгливо поднимая каждую из них за уголок — они были вымазаны какой-то непонятной странной слизью серого цвета, которая по виду напоминала гнилостный налет на испортившихся консервах. С гримасой отвращения он положил их на угол стойки и строго наказал Карлу, чтобы тот внимательно проследил за тем, чтобы к ним никто не прикасался.
— Если хотя бы половина из того, что рассказал мальчик, правда... — тихо произнес Гарри, задумчиво глядя куда-то в пространство... И замолчал, напряженно о чем-то размышляя.
Он подошел к раковине за мясным прилавком и тщательно вымыл обе руки с мылом.
Я подошел к вешалке, надев свой бушлат, обмотался шарфом и застегнулся на все пуговицы. Ехать к Ричи на машине не имело никакого смысла — она, скорее всего, просто застряла бы в снегу. Да и дом его находился не так уж далеко от бара — вниз по Кев-стрит. В конце концов, мы не поехали, а пошли пешком просто потому, что снегоочистители еще даже и не принимались за эту улицу.
Когда мы, наконец, все оделись и совсем уж было подошли к входной двери, чтобы выйти наружу, из-за наших спин послышался голос Билла Пелхэма:
— Будьте осторожны.
Генри кивнул и поставил коробку с харроуским пивом на небольшую ручную тележку, которая стояла рядом с выходом. Укрепив ее там как следует, он еще раз кивнул, теперь уже нам, и мы все разом вышли наружу — на сильный ветер, мороз и снег.
Ветер был настолько сильным, что сразу же чуть не свалил нас с ног. Я поскорее натянул шарф на уши. Мы немного замешкались у порога, пока Берти натягивал на руки перчатки. Его лицо было сморщено и постоянно вздрагивало от какой-то боли. Могу представить себе, как он себя тогда чувствовал. Ведь мы, все трое, были тогда совсем уже не мальчиками, которым ничего не стоит кататься целыми днями на лыжах или пол ночи носится друг за другом на дико ревущих скоростных снегоходах. Все мы были людьми уже довольно преклонного возраста и ледяной северный ветер продувал нас, казалось, до самого сердца.
— Не хочу пугать вас, парни, — начал Генри со странной и напряженной улыбкой, которой он хотел, наверное, подбодрить нас, — но, видимо, вам все равно придется увидеть все самим и поэтому я хочу рассказать вам о том, что я узнал от мальчика, пока мы будем добираться дотуда... Просто я хочу, чтобы вы знали обо всем заранее и чтобы не было никаких неожиданностей, понимаете?
Он достал из кармана и показал нам кольт 45-го калибра — этот пистолет всегда лежал у него под стойкой заряженным и готовым к применению в любую секунду еще с 1958 года. Не знаю, откуда он у него, но зато мне очень хорошо известно, что Генри на редкость хладнокровный и решительный человек. Однажды он, не моргнув глазом, одним выстрелом пристрелил из этого кольта грабителя, ворвавшегося к нему в бар. Проделал он это настолько спокойно и профессионально, что можно было подумать, что он занимается этим всю жизнь. От полученной пули, которая проделала в нем дыру чуть-ли не с кулак величиной, парень крутанулся как юла и замертво вылетел за дверь. Генри при этом даже бровью не повел. Хладнокровный он человек, это уж точно. Я видел однажды, как он расправился с одним не в меру наглым студентом, который довольно неучтиво поторопил его со сдачей. Не говоря ни слова, Генри просто вышел из-за стойки, взял его своей мощной клешней за шиворот, повернул к двери и вышиб на улицу мощным пинком под зад, после чего спокойно вернулся назад и принялся с невозмутимым видом, как ни в чем не бывало, протирать стаканы.
Так вот, как я уже сказал, Генри хотел ввести нас с Верти в курс дела, да нам и самим не терпелось поскорее узнать, что к чему.
Итак, мы с трудом пробивались через сугробы, а ветер нещадно трепал нас как трех бедолажных прачек, вынужденных выходить на работу в любую погоду. Генри убрал, наконец, свой пистолет обратно в карман и, перекрикивая завывающий ветер, пытался передать нам то, о чем рассказал ему мальчик. Почти половину его слов, несмотря на зычный голос, сносило ветром в сторону, но даже того, что достигало наших ушей, нам было вполне достаточно — даже больше, чем хотелось бы услышать.
По словам мальчика, первопричиной всего, что случилось, было пиво. Знаете, иногда попадаются банки с испортившимся, несмотря на недавнюю дату изготовления, пивом. Такое пиво бывает обычно выдохшимся и имеет резкий зловонный запах, напоминающий вонь от заношенного и залежавшегося грязного нижнего белья. Происходит это обычно из-за того, что иногда в банках появляются крошечные, просто микроскопические отверстия, через которые внутрь них проникают какие-то особые бактерии. Размеры этих дырочек недостаточно велики для того, чтобы пиво вытекло наружу, но, однако, вполне достаточны для того, чтобы эти бактерии, проникнув внутрь, стали причиной недоброкачественного брожения, скисания и разложения пива.
Так вот, однажды Тимми принес своему папаше целый ящик пива «Голден лайт», не зная о том, что практически все, по-видимому, банки в этом ящике, были подвержены действию именно таких злокачественных бактерий. Мальчик уселся за уроки, а Ричи размеренно, банка за банкой, поглощал принесенное пиво, вливая его в себя как в бездонную бочку.
Через некоторое время парнишка, закончив приготовление уроков на следующий школьный день, уже собирался идти спать, как вдруг услышал рассерженный голос отца:
— Черт побери, не может быть!
— Что случилось, папа?! — испуганно спросил Тимми, чувствуя неладное.
— Да это пиво, что ты принес! — рыкнул Ричи. — Ни разу в жизни не пил ничего более мерзкого!
Любой здравомыслящий человек сразу же задаст удивленный вопрос: «Зачем же он пил это пиво, если оно было таким отвратительным на вкус?» Но удивительно это только для тех, кто не знает, как Ричи Гринэдайн пьет пиво. Однажды я был свидетелем того, как один такой же вот несведущий матрос из Монпельера поспорил с ним на двадцать долларов, наивно утверждая, что Ричи не сможет выпить залпом двадцать пол-литровых бутылок пива, делая между каждой паузу не более, чем в семь секунд. Своих денег он, конечно, лишился, да еще за пиво пришлось платить. Так что, я думаю, что Ричи влил в себя не одну и не две, а гораздо больше банок того отвратительного пива, прежде чем до него дошло, в чем дело.
— Меня сейчас вырвет, — простонал Ричи и его вывернуло прямо на пол, после чего он схватился за голову и шатающейся походкой скрылся за дверью своей комнаты. В этот день на этом все закончилось.
Тимми подошел к валявшимся на полу пустым банкам из-под пива и осторожно понюхал их. Запах, по его словам, был просто жутким. Это был настоящий трупный лапах, а на внутренних стенках банок он увидел отвратительный и довольно толстый налет какой-то непонятной слизи серого цвета. С перепугу или нет, но Тимми показалось, что этот налет едва заметно шевелится...
Пару дней спустя Тимми, вернувшись из школы, застал отца неподвижно сидящим перед телевизором и угрюмо смотрящим какую-то послеполуденную мыльную оперу.
Тимми показалось подозрительным то, что отец даже не повернул голову, услышав, как он хлопнул дверью.
— Что-нибудь случилось, папа?
— Нет, — мрачно ответил Ричи каким-то не своим голосом. — Просто сижу и смотрю телевизор. Похоже, я уже никуда не пойду сегодня — что-то неважно себя чувствую.
Тимми включил свет и тут же услышал резкий окрик отца:
— Какого черта! Немедленно выключи этот проклятый свет!
Тимми, конечно, сразу же его выключил, не спрашивая, как же он будет учить уроки в темноте. Когда Ричи был не в настроении, его вообще лучше было ни о чем не спрашивать и обходить стороной.
— И сходи купи мне ящик пива, — буркнул Ричи, не поворачивая головы. — Деньги на столе.
Когда парнишка вернулся с пивом, уже опустились сумерки, а в комнате было и подавно темно. Телевизор был выключен. Не было видно почти ничего кроме едва угадывавшегося на фоне окна кресла с грузно сидящим в нем, подобно каменной глыбе, отцом.
Мальчик, зная о том, что отец не любит слишком холодного пива, поставил его не в холодильник, а на стол. Оказавшись таким образом поближе к креслу, в котором он сидел, Тимми почувствовал странный запах гниения. Запах этот был похожим на тот, как если бы он исходил от оставленного на несколько дней открытым и покрывающегося липкой зловонной плесенью сыра. Мальчику было хорошо известно, что отец его никогда не отличался особенной чистоплотностью, но даже учитывая это, запах был слишком резким, сильным и необычным. Тимми показалось это странным, но он, все же, ушел в свою комнату, запер дверь и принялся учить уроки, а некоторое время спустя услышал, как телевизор заработал снова и как чавкнула первая за этот вечер открываемая отцом банка пива.
Все то же самое повторялось каждый день в течение двух недель или около того. Утром мальчик просыпался, шел в школу, а когда возвращался обратно, заставал сидящего в неизменной позе перед телевизором отца, а на столе его уже ждали деньги, на которые он должен был купить ему пива.
Зловоние в их доме становилось тем временем все более и более отвратительным. Ричи никогда не проветривал комнат, не позволяя сыну даже раздвинуть шторы, не говоря уже о том, чтобы приоткрыть хотя бы одну форточку. У него началось что-то вроде светобоязни и с каждым днем он становился все раздражительнее и раздражительнее. Где-то в середине ноября он вдруг заявил, что ему режет глаза свет, выбивающийся из-под щели комнаты Тимми, когда он учил там уроки. Заниматься дома Тимми уже не мог и после занятий в школе, купив отцу пива, ему приходилось идти заниматься домой к своему другу.
Вернувшись однажды из школы, было уже около четырех часов дня и начинало смеркаться. Тимми вдруг услышал сильно изменившийся голос отца: «Включи свет».
Мальчик включил свет и увидел, что Ричи сидит в кресле, с ног до головы завернувшись в шерстяное одеяло.
«Смотри», — сказал Ричи и вытащил одну руку из под одеяла.
Рукой, однако, назвать это было очень трудно.
«ЭТО БЫЛО ЧТО-ТО СЕРОЕ», — единственное, что мог сообщить мальчик Генри срывающимся от страха и слез голосом, — «ЭТО БЫЛО СОВСЕМ НЕ ПОХОЖЕ НА РУКУ — КАКАЯ-ТО СПЛОШНАЯ ОПУХОЛЬ, СЕРАЯ И СКОЛЬЗКАЯ».
Судя по рассказу мальчика, Ричи начал как бы заживо разлагаться.
Тимми, конечно, был насмерть перепуган, но, все-таки, нашел в себе силы, чтобы спросить: «Папа, что с тобой случилось?»
«Я не знаю», — ответил Ричи, — «но мне совсем не больно. Скорее, даже... приятно».
«Я схожу за доктором Уэстфэйлом», — сказал Тимми и бросился к выходу.
Услышав эти слова, Ричи дико задрожал под покрывавшим его одеялом всем телом и выкрикнул булькающим голосом: «Не смей! Остановись! Если ты сделаешь еще хоть один шаг, я прикоснусь к тебе и с тобой случится то же самое, что и со мной!» С этими словами он сдернул одеяло с головы.
К этому моменту рассказа мы уже были на перекрестке улиц Харлоу и Кев-стрит. Мне показалось, что с тех пор, как мы вышли от Генри, мороз стал еще сильнее. Но холоднее всего было от мурашек, которые волнами пробегали по моему телу от того, что рассказывал нам Генри. Поверить в то, о чем он нам говорил, было очень трудно, но кто знает, в жизни ведь случается всякое...
Я был, например, знаком с одним парнем по имени Джордж Кеслоу. Он был рабочим в бэнгорском департаменте коммунальных услуг и занимался ремонтом канализационных труб и подземных электрических кабелей вот уже пятнадцать лет к тому моменту, о котором я сейчас рассказываю. Однажды, всего за два года до его выхода на пенсию, с Джорджем произошел какой-то странный случай, вмиг изменивший всю его жизнь. Одним из тех, кто хорошо знал его и был последним, кто видел его в нормальном состоянии, был Фрэнки Холдэмен. Франки рассказывал, как Джордж спустился однажды в канализационный люк в Эссексе и ушел довольно далеко по канализационным коммуникациям в поисках какой-то вышедшей из строя трубы, которая требовала ремонта. Вернулся он бегом минут через пятнадцать. Волосы его за это время стали совершенно седыми, а застывшее мертвенной маской выражение лица и глаз — таким, как будто он только что побывал в аду. Едва появившись наружу, он, ни слова не говоря, отправился в контору департамента, получив расчет, а оттуда — прямиком в пивную. С тех пор его никто не видел трезвым ни минуты, а через два года он скончался от алкоголизма. Фрэнки рассказывал, что несколько раз пытался расспросить Джорджа о том, что же случилось с ним тогда, но каждый раз бесполезно — Джордж постоянно находился в сильном пьяном угаре и всегда был отрешенно-молчалив. Лишь один раз, немного придя в себя, он кое-что рассказал ему. О гигантском пауке, например, размером с крупную собаку и об его огромной паутине из прочных шелковистых нитей, полной запутавшихся в ней и погибших котят... Что ж, это может быть и плодом больного воображения спивающегося человека, изнуренного белой горячкой, а может быть и правдой. Одно я знаю точно — в разных частях земного шара нет-нет да и случаются, все-таки, такие невообразимые вещи, что если человек становится их очевидцем — он запросто может спятить, что и произошло, по-видимому, с Джорджем.
С минуту мы простояли на перекрестке этих двух улиц, решив немного передохнуть и собраться с силами. Ветер был настолько сильным, что мы едва держались на ногах.
— Так что же увидел мальчик, — нарушил, наконец, молчание Верти.
— Говорит, что увидел лицо отца, — ответил Генри, — но все оно было покрыто какой-то мертвенной студенистой массой серого цвета... за ней совершенно не было видно кожи. Он сказал, что этой отвратительной массой была насквозь пропитана вся его одежда, как будто она вросла в его тело...
— Боже милостивый! — перекрестился Берти.
— После этого он снова с головой закутался в одеяло и стал кричать на Тимми, чтобы тот поскорее выключил свет.
— Ну и погань! — воскликнул я.
— Да уж, — согласился Генри. — Приятного мало.
— Ты бы держал свой пистолет наготове, — посоветовал Берти.
— Разумеется, я его для этого и взял.
Тут мы снова двинулись дальше — вверх по Кев-стрит.
Дом, в котором жил Ричи Гринэдайн, находился почти на самой вершине холма. Это был один из тех огромных викторианских монстров, которые были построены разными там баронами еще на рубеже двух столетий. Многие из них превратились в наше время в обычные многоквартирные меблированные дома. Верти, задыхаясь от хлеставшего в его легкие через открытый рот морозного ветра, сообщил нам, что Ричи живет на верхнем, третьем этаже и показал на окна под самым скатом крыши, нависавшим над ними подобно брови человеческого глаза. А я напомнил Ричи о том, что он не дорассказал нам о том, что же случилось с мальчиком после этого.
— Вернувшись однажды из школы где-то на третьей неделе ноября, он обнаружил, что Ричи было уже, оказывается, мало того, что он закупорил все окна и задернул все шторы. Он пошел дальше — теперь он уже занавесил все окна плотными шерстяными одеялами, крепко прибив их к рамам гвоздями. Зловоние, и без того очень сильное, стало теперь едва выносимым. Оно напоминало теперь резкий смрад от гниющих в большом количестве фруктов, начавших уже выделять ядовитые ферменты брожения.
Где-то через неделю после этого Ричи приказал мальчику подогревать ему пиво на плите. Представляете? Маленький мальчик один на один в доме со своим отцом, который на глазах у него превращается в... превращается в нечто... трудно поддающееся описанию... Греет ему пиво и вынужден слушать потом, как это страшилище вливает его в себя с отвратительным хлюпанием и шамканьем. Представляете?
Так продолжалось вплоть до сегодняшнего дня, когда детей отпустили из школы пораньше из-за надвигающегося снежного бурана.
Мальчик сказал мне, что из школы он пошел сразу домой. Света в верхнем этаже не было вообще — не потому, что его не было видно с улицы из-за прибитых к окнам одеял, а потому, что его не было вовсе и внутри тоже. Каждый раз, когда он приносил и нагревал отцу пиво, ему приходилось действовать на ощупь. И так же на ощупь он, наконец, пробирался потом к своей комнатке и поспешно шнырял в дверь.
В этот раз он услышал, как по комнате что-то движется и подумал, вдруг, о том, чем же занимается его отец целыми днями и неделями. Он вспомнил, что за последний месяц не видел отца нигде, кроме как в кресле, а за последнюю неделю не видел его и вовсе, так как не было видно вообще ничего. А ведь человеку нужно когда-нибудь спать, да и просто справлять естественные потребности организма.
Уходя сегодня из дома, Тимми оставил главную входную дверь незапертой. Ту, что с замазанным глазком — специально для нас. Засов, держащий ее изнутри, задвинут лишь немного — ровно настолько, чтобы, слегка подергав за дверь, мы смогли спокойно войти вовнутрь, не привлекая ничьего внимания, — сказал Генри.
К этому моменту мы как раз уже подошли к парадному подъезду дома и стояли теперь как раз перед той дверью, о которой только что говорил Генри. Дом возвышался над нами как огромная черная скала и напоминал страшное уродливое лицо. Даже не лицо, а человеческий череп. Два окна на верхнем этаже выглядели как две безжизненные черные глазницы. Совершенно черные и, казалось, бездонные.
Тем временем Генри продолжал свой рассказ, решив, видимо, непременно закончить его, прежде чем мы войдем в дом:
— Только через минуту глаза его привыкли к темноте, и он, к своему ужасу, смог увидеть какую-то огромную серую глыбу, отдаленно напоминающую своими очертаниями человеческое тело. Это нечто ползло по полу, оставляя за собой скользкий серый след. Это почти бесформенная отвратительная куча подползла к стене и из нее показался какой-то выступ, напоминающий человеческую руку или что-то вроде человеческой руки. Эта рука оторвала от стены доску, за которой было что-то вроде тайника, и вытащила оттуда кошку, — тут Генри сделал небольшую паузу.
И я и Берти пританцовывали на месте от холода и с силой хлопали ладонями одна об другую, чтобы хоть как-то согреться, но ни один из нас не испытывал особенно сильного желания войти вовнутрь.
— Это была дохлая кошка, — продолжил Генри. — Дохлая разлагающаяся кошка. Она была совершенно окоченевшая и раздутая от гниения... Почти вся она была покрыта мелкими белыми кишащими червями...
— Хватит, Генри! — взмолился Верти. — Ради Бога, перестань пожалуйста!
— Он вытащил ее и съел на глазах у мальчика...
От этих слов меня сразу же чуть не вырвало и мне стоило больших усилий сдержать рвотный спазм.
— Вот тогда-то Тимми как раз и убежал, — мягко закончил Генри.
— Я думаю, что не смогу подняться туда, — послышался голос Берти.
Генри ничего не сказал на это, только пристально посмотрел на него, на меня и снова на него.
— Думая, что нам, все-таки стоит подняться, — наконец, проговорил он. — В конце концов, мы просто должны занести Ричи его пиво, за которое он уже заплатил.
Берти замолчал, и все мы медленно поднялись по ступеням к парадной двери и, как только мы открыли ее, в нос нам ударил сильный запах гниения.
Вы никогда не бывали, случайно, жарким летним днем на овощехранилище, где сгнила большая партия яблок? Запах, могу вас уверить, не из приятных — очень тяжелый и резкий, буквально обжигает слизистую носа. Так вот здесь было еще хуже, только здесь это был не совсем запах гниения — это был запах разложения, который невозможно перепутать ни с чем другим — так называемый трупный запах.
В холле первого этажа был только один источник света — слабенькая, едва горящая лампочка на стене, которая еле-еле освещала лестницу, ведущую наверх, в зловещую темноту.
Автор: Стивен Кинг
![Тараканы? - Не думаю! [авторское]](http://s14.pikabu.ru/images/series/2023/12/27/1703685869136038090.png)
![Живые души [авторское]](http://s13.pikabu.ru/images/series/2023/12/21/170316186113185158.png)
![Район Bad [авторское]](http://s13.pikabu.ru/images/series/2023/09/01/1693574168135866080.png)
![Озвученные рассказы [авторское]](http://s12.pikabu.ru/images/series/2022/11/18/1668723429116913663.png)
![Шабаш ведьм [авторское]](http://s14.pikabu.ru/images/series/2022/11/18/166872243113879977.png)
![Сахалинский цикл [авторское]](http://s14.pikabu.ru/images/series/2022/11/18/1668722822177827510.png)
