Memento Mori⁠⁠

1

Ночка выдалась жаркая: линчевали двух стариков — супружескую пару, которая, нарушив все запреты, как ни в чём не бывало, заявилась в театр. Представление было сорвано, публика в ужасе бежала вон, на выходах возникла давка, но за дело взялись эйджисты. Престарелых супругов изловили и прикончили прямо на площади, перед Оперой. Надо заметить, держались они неплохо до самого финала. Вот такая получилась «Симфония молодости».

Что ж, они сами выбрали свою смерть. Вероятно, они продумали всё загодя, поскольку были одеты так, словно для последнего выхода: он — в великолепный фрак и новейшие лакированные туфли, она — в бархатное вечернее платье рубинового оттенка и лодочки в тон, на дряблой шее и в отвисших ушах сверкали бриллианты; головы гордо подняты, в глазах ни капли страха, только немой вызов судьбе.

Они думали, что уйдут красиво, но их смерть была безобразной.

Арес был в толпе линчевателей, впрочем, как и всегда, гневный, непримиримый, смертоносный, не зря отец назвал его в честь древнего бога войны. Ничто внутри не дрогнуло и не надломилось — он вершил справедливый суд.

Когда тела догорели, Арес покинул площадь с чувством выполненного долга. Неужели эти стариканы рассчитывали на что-то иное? Вот отец ушёл красиво и смело, пустив себе пулю в лоб. Для Ареса он был настоящим героем.

Вернувшись домой, Арес с аппетитом поужинал, выпил пару бокалов красного, принял ванну и лёг отдыхать. Не стоит, наверное, говорить, что и спал он как младенец, без снов и тем более без кошмаров. Ничто не предвещало, что утром случится беда.

Проснувшись, Арес глянул в зеркало, и в нём отразилось ужасное: в проборе блестела седина.

— Но как? — воскликнул он и отшатнулся. — Быть такого не может!

Сердце учащённо забилось, ладони похолодели.

Потом он всё же заставил себя всмотреться в отражение — нет, зеркало не лгало.

Это был настоящий кошмар.

Он схватил телефон, чтобы немедленно связаться с терапевтом, но тут же передумал. Если он, не дай бог, стареет, об этом никто не узнает. Никто. Иначе…

Сердечный перестук усилился. Он зажмурился, представляя, какой его ожидает конец. Старость была под запретом, о ней нельзя было говорить и даже думать, тем более выставлять её напоказ. Старикам, что доживали свой век в новом мире, возбранялось появляться в обществе. Никто не желал видеть обезображенные возрастом лица и дряхлые, немощные тела — они напоминали о смерти. Чёрт, да они пропахли смертью до самых костей! Никто, никто не хотел прикасаться к этой агонии.

«Может, это просто какой-то генетический сбой? — обнадёжил себя Арес. — Я ведь защищен от старения, как и все мои сверстники».

В подтверждение он закатал рукав и скосил глаза на маленький белёсый шрам посередине плеча — рубец от прививки, сделанной сразу после рождения, тридцать пять лет назад. В народе она называлась инъекция жизни, по-научному — Мориц life protection. Первое поколение, привитое вакциной Морица, уже переступило шестидесятилетний рубеж. Если верить статистике, вакцина работала безотказно — никто не постарел и все отличались завидным здоровьем. Впереди их ожидало бессмертие…

«Но вдруг, — подумал Арес, — негативные случаи из статистики изымаются? Вдруг существуют какие-то один-два процента, на которые она не действует вообще, и я, о боже, оказался в их числе?»

Пол под ногами дрогнул — накатила новая волна паники. Теперь в каждом углу полутёмной спальни мерещилось по Костлявой, и все они омерзительно скалились.

Быть изгнанным из общества, потерять гражданские права и умереть в муках и одиночестве… Или быть забитым на улице толпой разъярённых эйджистов. Или мужественно совершить суицид. Или уйти доживать свой век в стариковское гетто. Каждая Смерть предлагала свой вариант. Ну, какой ты выберешь, Арес?

Арес схватил триммер. Вот так, наголо, чтобы никто не заметил его позор.

Чёрные перья волос полетели на пол…

2

В Музее бессмертия стояла гулкая тишина. На подходе Арес, было, замешкался, но его подтолкнуло ободряющее безлюдье: несколько машин на парковке и ни души у входа — жара. Само здание было построено в виде лемнискаты — символа бесконечности, и было одноэтажным, одетым в мрамор и стекло. Находилось оно на высоком холме, и к главному входу вела «Лестница жизни», длиною в сотню ступеней (рядом с ней имелся эскалатор).

Отвернув от кассы, Арес вспомнил, как приходил сюда в детстве, с классом, на обязательную экскурсию. С тех пор тут ничего не изменилось — в вестибюле посетителей встречала аллегория Бессмертия — статуя обнажённых мужчины и женщины, гордо возвышающихся на сфере из человеческих костей.

Надпись на баннере гласила: «Берегите жизнь — вашу единственную ценность!»

Из вестибюля расходились четыре галереи, но начинать обход экспозиции полагалось по крайней левой, на что указывала красная стрелка.

За указателем, в маленькой нише, открывая собой историческое крыло, стоял скромный бюстик доктора Александра Морица. Он был до неприличия морщинист. Но, ничего не поделаешь, великий доктор так завещал.

Арес снова зажмурился и мысленно себя отчитал:

«Что я делаю? Здесь ничего нет — только стенды и дурацкие статуи!»

Действительно, поход в музей казался самым жалким и отчаянным шагом из тех, что он мог предпринять. Тем не менее Арес стоял и смотрел на уродливый бюстик Морица, как будто в нём хранились все ответы.

Позади раздался приглушённый голос экскурсовода и шёпот единственных посетителей. Арес вздрогнул и оглянулся: к нему приближалась группа из пяти человек, судя по всему, иностранные студенты, приехавшие сюда на каникулы. Совсем ещё юнцы. Сколько им? Семнадцать?

— Тот, кто подарил человеку бессмертие, сравнялся с Богом, — сказал мужчина-экскурсовод. — Ирония в том, что наш новый бог, доктор Мориц, был смертным и покинул нас два года назад. Он прожил долгую жизнь — сто три года! Как вы знаете, всю свою старость Мориц провёл в затворничестве, общаясь с миром через социальные сети.

Можно сказать, что вместе с ним умер и старый мир. И теперь на смену прошлому приходит прекрасное будущее без уродливой старости, без смертельных болезней, без жуткой гримасы смерти…

— Но смерть никуда не ушла, — возразил один из студентов, японец. Он говорил через переводчик, и тот слегка запаздывал. — Люди гибнут в авариях, иногда от наркотиков. Бывают и суициды…

— И это прискорбно, — вздохнул экскурсовод. — Поэтому мы обязаны беречь свою и чужие жизни. Японец не отставал:

— Как не береги, а всякое может случиться. Бессмертие — наша новая иллюзия. Мы по-прежнему смертны и уязвимы. Мы по-прежнему не знаем, что ожидает человека за гранью бытия.

— Ничего, наши учёные продолжают дело Морица, и совсем скоро мы найдём ответы и добьёмся лучших результатов, — возразил экскурсовод.

— Ходят слухи, что Мориц не умер, а создал новую вакцину, которую испробовал на себе, и сейчас где-то регенерирует, собираясь вернуться к нам молодым и полным сил, — вмешалась в разговор русоволосая девушка, немка. Она говорила сама, с характерным акцентом.

Эта реплика затронула Ареса, и он с внезапным волнением посмотрел на гида.

Тот улыбнулся:

— Чушь! Я лично присутствовал на похоронах великого доктора.

— Вы видело его тело? — спросила немка.

— Нет, гроб был закрытый.

— Вот-вот… — закивала немка. — И это даёт…

«Надежду», — мысленно закончил за неё Арес.

— Повод для слухов, — заверил гид. — Гроб был закрытым, чтобы не шокировать публику ужасающим видом покойного. Кажется, немка расстроилась. Арес точно расстроился.

Японец продолжил развивать прежнюю тему:

— Вы говорите, что нужно беречь свою и чужие жизни, но почему вы так непримиримы к старикам? Для вас они живые трупы, их жизни ничего не значат. Неужели нельзя проявить хоть какую-то снисходительность, я уже не говорю о толике уважения! Они же люди! Почему нельзя позволить им дожить спокойно, без унижения?

— В вашей культуре такое допустимо, в нашей — нет, — отрезал экскурсовод. — И потом, замечу, они вполне могут спокойно дожить, если не будут нарушать законы.

— Но убийства! — не унимался японец. — Эти ваши эйджисты…

— А это вопрос не ко мне. Пусть он отвечает, — экскурсовод кивнул на Ареса. — Вы ведь эйджист, не так ли? «Зачем спрашивать очевидное?» — вспыхнул про себя Арес: у всех эйджистов была татуировка на шее.

Внезапно он почувствовал её — кожа запекла, словно тату набили недавно, а сейчас обильно полили спиртом.

Он поморщился и кивнул.

— Почему вы линчуете стариков? — с вызовом спросил студент.

— Мы судим только тех, кто нарушил запрет на появление в обществе, — твёрдо сказал Арес, но слова тяжело выходили из горла. — У нас так принято.

— Вы… убийца! — горячо воскликнул юный японец и тут же осёкся, осознав, что перегибает палку.

— Тише, Юки! — прошептала немка. — Простите…

Притихли все: высоченный, бритый наголо, мускулистый эйджист, без сомнения, прикончивший не одного старика, внушал настоящий ужас.

Но Арес растерялся и ничего не ответил — двоящийся голос японца вонзился в уши и проник прямо в сердце.

«Да, я убийца, — с непривычной внутренней болью подумал он. — Я причинил зло многим людям, и моя расплата близка. Если бы он узнал мой секрет, то назвал бы это кармой, наверное. Японцы верят в карму?»

— Геронтицид имеет давние корни, — вмешался экскурсовод. — Вы же историки, должны это знать. Вспомните, что в древних обществах стариков отводили умирать в пещеры или в горы, а в Японии, если не ошибаюсь, в лес?

— То было в дикие времена. К тому же убасутэ — это фольклор, — возразил студент.

Казалось, тема была исчерпана.

— Предлагаю перейти в следующий зал, — сказал гид. — И вы, если желаете, присоединяйтесь, — предложил он Аресу. — Интересная выйдет экскурсия…

Арес кивнул и последовал за группой.

— Здесь представлена история изобретения вакцины бессмертия, но вы и так всё знаете из учебников. Если есть вопросы — задавайте.

Студенты призадумались.

— Скажите, были ли зафиксированы случаи, когда вакцина не сработала? — неожиданно спросил Арес.

Экскурсовод вскинул брови:

— Никогда о таком не слышал. Каждый вовремя привитый младенец гарантировано становится бессмертным. Другое дело, если по каким-то причинам вакцинацию сделали с опозданием… Но за этим пристально следят. Всех новорожденных прививают в первые три часа после появления на свет. Потом, как вы знаете, вакцина бесполезна.

— А разве учёные не работают над продлением сроков вакцинации? — поинтересовался другой студент, чернявый итальянец.

— Действительно, какое-то время, ещё на заре проекта, такие разработки велись. Пытались даже создать вакцину для детей и подростков, чтобы, так сказать, не терять растущее поколение, но, увы, безрезультатно. Программу закрыли. Сразу после этого начался переходный период, трудное время для тех, кому придется уйти… Но через несколько десятилетий всё закончится, и ваша работа тоже.

Экскурсовод в упор взглянул на эйджиста. Во взгляде не было ни капли осуждения, только чистое любопытство. «Сейчас он, наверное, думает, каково это убивать, — отметил про себя Арес. — И пусть…»

— Всё рано или поздно закончится, — вздохнул японец, — а пока имеет место тотальная геронтофобия. Все пытаются дистанцироваться от стариков, хотя на самом деле людям ненавистно любое напоминание о смерти.

— Но есть же извращенцы, которые заказывают свои портреты в стиле «Memento mori»? — вступил в беседу студент из Чехии. — Потом прячут их в спальнях, за шторой. Жуть!

— Да весь этот бред прекратится со смертью последнего старика! — подала голос симпатичная француженка. — Ты можешь сколько угодно защищать стариков, Юки, и мы все делаем поправку на твою культурную принадлежность, но старость отвратительна! В ней нет ничего романтического, возвышенного и благородного. Ни-че-го! И всё правильно, что стариков изолируют, они это заслужили.

— Чем?! — воскликнул Юки. — Тем, что прожили жизнь и их тела некрасиво состарились? Что же, человек, по-твоему, это исключительно тело? Внутри ничегошеньки нет? А как же душа? Может, она прекрасна? Об этом ты не думала?

— Не доказано, что она существует, — оспорила француженка.

— Может, у тебя её нет, возражать не буду! — не унимался Юки. — Но представь, что вдруг, по какой-то высшей иронии, тебя привили не вовремя, а скажем, через три с половиной часа. И спустя пятнадцать лет ты начнешь стареть. Появятся морщины, поседеют волосы… Что ты тогда запоёшь, а, Софи? Или вот вы, — японец вызывающе уставился на Ареса, — что будет, если вы вдруг начнёте стареть? Ведь ваш мир тогда рухнет!

Арес вздрогнул и закусил губу.

— Довольно! — вскричал экскурсовод. — Можете продолжить свою перепалку, но не здесь.

И указал на выход.

Спорщики утихли.

— Кстати, да, — подхватил итальянец, — интересная тема. Как выяснить, был ли человек вовремя привит? И существуют ли специальные тесты, определяющие старение? Ну, на всякий случай?

— Время прививки заносится в медкарту. Тесты, разумеется, существуют. Их делают всем после тридцати пяти.

— Правда? — не поверил Арес.

— Разумеется. В какой-то мере мы все являемся подконтрольными объектами, нас изучают, ведётся статистика. К тому же первое поколение только переступило шестидесятилетний рубеж, так что будущее нового человечества пока терра инкогнита. С одной стороны, наше бессмертие гарантировано наукой, а с другой — первопроходцам всегда нелегко, поэтому нам свойственны сомнения и неуверенность. Но всё, что от нас требуется, — это просто жить.

— А что случится с гражданином, у которого вдруг обнаружат признаки старения? — спросил японец. — Забьют до смерти?

— Думаю, его будут изучать, чтобы понять, что пошло не так.

— То есть он станет подопытной крысой?

Гид покачал головой и молча направился в следующий зал. Экскурсанты поспешили за ним.

— Эта часть экспозиции посвящена первому поколению, — продолжил он. — Вы можете посмотреть тысячи видеообращений пионеров бессмертия и узнать, как складываются их судьбы.

— Нет, уже не успеем, — заявила немка, взглянув на часы.

Экскурсовод усмехнулся:

— Вот молодёжь пошла! Приехали, устроили тут дискуссию, а теперь сбегают!

— У нас осталось двадцать минут. Потом нам нужно в аэропорт, — без извинений пояснила она.

— Ясно. Тогда предлагаю осмотреть выставку современных художников в соседнем крыле. Вам понравится.

Студенты согласились.

Арес последовал за ними.

Группа снова пересекла вестибюль и очутилась среди интерактивных картин и разнообразных арт-объектов. Наверное, выставка была интересная, но Арес не смог её посмотреть. На входе его взгляд притянуло ростовое зеркало — сей художественный экспонат носил название «Отражение вечности» — и то, что в нём отразилось, заставило его бежать.

Арес не помнил, как вылетел вон из музея, как спустился по сотне ступенек, как очутился на парковке: он видел только своё отражение — исхудавшее лицо с ввалившимися глазами и трещинами морщин. Как это скрыть, он не знал.

3

Арес спрятался за машинами: осел на асфальт и тяжело привалился к дверце стандартного двухместного электромобиля. Пекло стояло страшное, асфальт накалился и горячий воздух дрожал, искажая июльскую реальность.

Реальность Ареса тоже плавилась, только иначе, озаряясь внутренним адским пламенем. Тот кошмар, что довелось разглядеть в зеркальце электромобиля, говорил о скоротечности начавшегося процесса — не обычного процесса старения, обязанного растянуться на годы, а какого-то резкого, стремительного увядания организма.

С омерзением рассматривая своё новое лицо, Арес отметил, что за время, пока он бежал к парковке, на нём добавились уродливые коричневые пятна — два на лбу и дюжина на щеках. Собравшись с духом, он потёр одно из них указательным пальцем, сильно потёр, всё ещё надеясь, что это просто налипшая грязь, но проклятое пятно вдавилось и почернело. По кишечнику тут же разлился ледяной фреон паники, да так, что все потроха свело, и Аресу захотелось вывернуть их наружу. Принять случившееся было невозможно, так же, как и отменить перемены. На какое-то время Арес очутился в подвешенном состоянии, застыл, оцепенел, потом собрал всё своё мужество и снова вспомнил отца. Метаться было бессмысленно — жизнь теперь кончена, но уйти из неё следовало с достоинством, поэтому он решил вернуться домой и тщательно подготовить свой смертный час.

Внутренняя пружина слегка распрямилась, позволяя Аресу действовать, и он тут же проклял себя за то, что для поездки в музей воспользовался общественным транспортом. И что теперь? В таком виде в метро нельзя!

В таком виде нельзя даже на улицу…

Внезапные шаги заставили вскочить и броситься к кустам: жалкое укрытие, к тому же колючее, но Арес затаился в нём, как испуганный заяц.

Водитель, так некстати появившийся на парковке, вероятно, подумал, что беглец — хулиган, но убедившись, что с машиной всё в порядке, на помощь звать не стал.

Когда машина уехала — тот самый бежевый электромобиль, возле которого Арес провёл худшие минуты своей жизни, беглец выбрался из кустов и рванул в сторону Собора, надеясь отсидеться в нём до темноты.

Торопясь в укрытие, Арес снял намотанную на запястье бандану и повязал её на лицо примерно так, как это делали актёры, изображавшие ковбоев в старинных вестернах. Так сейчас никто не носил, но Аресу было плевать на моду — главное, хоть как-то спрятать себя от людей. Рассчитал он верно: красный с чёрным платок отвлёк внимание редких прохожих от старческих пятен и морщин, и Арес добрался до Собора без помех.

Вход в древнее здание был открыт для всех желающих. В прошлом это было культовое сооружение, одно из главных в столице, но службы в нём давно не велись — теперь у людей был другой бог, храмом для которого служили их собственные тела.

Арес не ходил сюда прежде: как и большинство, в сверхъестественное и чудеса он не верил. Издалека тёмное бетонное здание казалось мрачным и даже зловещим. Шпили его, протыкая звонкие июльские небеса, устремлялись в небеса иные, но Бога в соборе не было, как, впрочем, не было и посетителей — только пустые ряды скамей, окутанные полумраком.

Арес уселся с самого края и опустил голову на руки. Лоб горел, в горле стоял комок. Самое время было задуматься о каре небесной, настигшей его так безжалостно и внезапно, но прежде Арес решил покончить с делами земными. Он достал телефон: до темноты оставалось семь ужасных часов! Было множество пропущенных звонков и напоминание о предстоящем собрании, на которое он, несомненно, пошёл бы, не случись с ним такая перемена.

Три раза звонила Эмма — соратница и любовница Ареса. Впрочем, любви между ними не было, только секс без обязательств. У Эммы были другие партнёры, у него — случайные партнёрши. Но это было неважно, так же, как и разница в возрасте (Эмма была старше почти на восемь лет) — главное, они сходились во взглядах. Прежде сходились…

Арес испытал внезапную досаду и незнакомый прежде стыд — он никогда никого не любил, так, чтобы по-настоящему, всем сердцем, со всеми недостатками и вопреки всему. Даже родителей в детстве — их он презирал, как и прочих людей уходящей эпохи, непонятных и жалких, глупо истративших свои короткие жизни. Но сейчас «не любил» звучало как жестокий итог его собственной жизни, такой же короткой и прожжённой впустую.

Теперь уже поздно. Поздно вспоминать и жалеть. Да и неважно, как ты жил, важно, какое ты оставил наследие. О наследии — вот о чём стоит поразмыслить перед смертью…

Чем дольше Арес внимал непривычной тишине Собора и больше погружался в его мистический полумрак, тем сильнее ему казалось, что Бог всё-таки существует. Ну, может, не Бог, а какая-то Высшая сущность, нечто запредельное, стоящее над людьми и глядящее на мир со стороны, в большом замешательстве и с превеликой болью.

А вот дальше получалась какая-то теодицея. Этот незримый наблюдатель был всепрощающим, всепонимающим и бесконечно скорбящим. Он не был глух — уши его кровоточили от ада стенаний, а сердце превратилось в незаживающую рану, но вмешаться он не мог — и когда убивали во имя его, и теперь, когда убивали, отринув его. Не мог он и карать — люди сами карали себя, нанизывая на стержень души свои преступления.

Арес снова подумал о карме.

Если это не выдумка, ничего несправедливого в его участи не было: он самолично заслужил такой исход. А тот, кто взирал на него из темноты, — мог только оплакать его судьбу.

Судьба… Есть ли она вообще?

«Не знаю. Я всегда был таким — непримиримым, жестоким, злым. Я верил в своё превосходство с детства, поэтому стал общественным стражем. Я защищал людей от их собственных страхов. Там, где слабый духом беспомощно кричал, я смело выхватывал карающий меч. И люди были благодарны. Да, я убивал, но во благо всего общества».

Другой вопрос, кто решил, что старики не являются его частью?

Арес плохо учился в школе, но историю он учил (даже думал податься в историки, было дело).

А история утверждала, что во все времена общество создавало себе врагов, и во все времена этих врагов было принято уничтожать физически.

Католики убивали протестантов. Христиане убивали мусульман. Белые убивали чёрных. Нацисты — евреев. Националисты — космополитов. Жгли ведьм, учёных, вольнодумцев… Во имя Бога, справедливости, царя, народа. Суть одна — убийство подобных подобными, а причина и оправдание найдутся всегда, необходимая идеология будет придумана и продумана. Причём каждая последующая эпоха осуждала преступления предыдущей и тут же создавала нового врага. Теперь убивают стариков…

Каждому обществу нужен враг. Враг, воплощающий главный страх эпохи.

Ненавидеть и убивать — удел человечества.

«Это общество сделало меня таким: воспитало и сунуло в руки оружие. Но почему я должен расплачиваться за его Преступление?»

«Потому что повёлся, — честно ответил себе Арес, — бездумно и покорно стал орудием смерти. Но самое страшное, что если бы я вовремя встал в сторону, моё место сразу занял бы кто-то другой».

Он наконец взглянул на мир со стороны и ему открылся чудовищный конвейер смерти, его виселицы, дыбы и костры и бесконечный поток мертвецов.

Нет, это никогда не закончится. Умрёт последний старик, и новое общество найдёт себе нового врага. Хотя первым делом оно осудит и казнит эйджистов — преступников завершившейся эпохи.

«Как ужасно, что истина открывается только на пороге смерти. Если бы я осознал это раньше, то смог бы изменить свою жизнь. И не только свою! Старики ни в чём не виноваты. Зато мы виновны, все, даже дети, которые плюют на портреты морщинистых предков».

Подведя итог своим размышлениям, Арес пристально посмотрел в темноту Собора и сказал: — Господи! Я просто был человеком, и мне стыдно…

Время пролетело быстро. Когда Арес выглянул на улицу, над городом догорал закат. Небеса пылали кровавым заревом — символическое зрелище для того, кто скоро отправится в ад.

Багряные отсветы постепенно угасли, сгустилась тьма, и зажглись фонари. Арес стал пробираться к дому, прячась от людей в тенях, подворотнях и закоулках. Он желал добраться как можно быстрее, поэтому, где получалось, срезал через дворы.

В одном из тихих вечерних двориков он застал идиллическую картину: на лавочке возле подъезда мирно сидела необычная пара — седая как лунь старуха и златовласая девочка-подросток. Сгорбленная летами бабушка вполголоса рассказывала внучке о прежнем мире, а та смотрела на неё с душевной теплотой, ласково поглаживая сухонькую руку. Арес думал прокрасться мимо незамеченным, но в этом движении было столько любви, что он внезапно застыл, и из горла его вырвался то ли хрип, то ли нервный вздох…

Девочка мигом вскочила, заслонила старушку от здоровенного эйджиста и взмолилась:

— Пожалуйста, не надо! Мы только на секундочку вышли. Пожалуйста!

Арес попятился, поднимая ладони кверху:

— Успокойтесь! Я не причиню вам зла.

Девчушка не поверила, продолжала стоять, не моргая, пыталась ещё что-то сказать, но не находила слов.

Арес удивился, что она не замечает его состояния. Впрочем, она смотрела на него через толстые линзы страха.

— Вам лучше уйти, — сказал он. — Скоро начнётся патрулирование, и этот район — первый в списке.

— Спасибо, — пролепетала девочка и обернулась к старушке. — Пойдём, бабуля, всё хорошо. Он тебя не тронет.

Арес подождал, пока они скроются в подъезде, и пошёл своей дорогой.

Он был счастлив, что под конец своей жизни смог кого-то спасти. Так счастлив, что даже заплакал.

«Может, этот мир проклят не до конца?» — подумал он, растирая тканью душевную влагу.

Платок стал мокрым и прилип к лицу.

[продолжение в комментариях]

ВЕРОНИКА ВОЛЫНСКАЯ