От себя.
Думаю, сейчас многие и не знают, что был такой удивительный человек. В любом случае, я хотел бы, чтобы украинцы прочитали эти строки. Просто чтобы знать.


ВОПРОСЫ. (Из пятидесятых)

Я рос в те незабвенные года,
овеянные пафосом начала,
где музыка ударного труда
так чисто и возвышенно звучала.

Хотя уже тогда в моей стране
внедрялся стиль наветов и допросов,
я оставался как бы в стороне
от этих сокрушительных вопросов.

Тогда, на рубеже сороковых,
их горечи покуда не отведав,
вопросов не ценя как таковых,
ценили мы незыблемость ответов.

В раденье о голодных и рабах
вошла в меня уверенность прямая,
что путал Кант, и путал Фейербах,
и путал Гегель, недопонимая.

Еще не прочитав их ни строки,
я твердо знал — ну как же, в самом деле,
напутали — ах, эти старики, —
не знали, не смогли, не разглядели!

Сомнений дух над нами не витал,
и в двадцать лет, доверчивый не в меру,
уже скопил я круглый капитал
готовых истин, принятых на веру.

Старательно заученные мной,
записанные твердо на скрижали,
они меня, как каменной стеной,
удобно и надежно окружали...

Но время шло, скрипя на тормозах,
тащилось по невидимой спирали,
и старились ответы на глазах
и в возрасте преклонном умирали.

И вдруг, со всех сторон меня тесня,
бушуя, как мятежные матросы,
пошли неумолимо на меня
исторгнутые временем вопросы.

Засучивая с ходу рукава,
швыряют кулаки в меня тугие:
— А что? А как? А сущность какова?
А почему? А доводы какие?

На улице, в трамвае и в метро
иду сквозь эту шумную ораву
орущую, прищурившись хитро:
— А почему? А по какому праву?

Да как же так! Ты был не так уж мал!
Ты шел в огонь, гранатами обвязан!
И нам плевать, что ты не понимал!
Ты должен был понять! Ты был обязан!..

И я молчу, как в рот набрал воды.
И я молчу, как будто воем вою.
И ветер их тяжелой правоты
опасно шелестит над головою.