Из источников энергии, поддерживающих работу его молодого загнивающего организма, у него были лишь Пустота и интерес к Жизни.

Интерес заключался в том, чтобы однажды, поставив жизнь на колени, оголить её дряблые ляхи и отхлыстать мокрым веником за несчастья всех прошлых, нынешних и будущих поколений, не допустив при этом оголения своей собственной пятой точки. Поэтому он систематически уклонялся от выполнения любых возложенных на него обязательств, просьб, долгов и повесток, чтобы было больше времени бороться с Пустотой.

Когда родители в порывах назойливой заботы и природной вредности намекали ему на его уже совершеннолетний возраст и соответствующие перспективы трудоустройства, он отвечал, что не нуждается в советах касаемо дальнейшего развития его отношений с Жизнью, и им следует приберечь их для других детей, например - соседских. Или, на крайний случай, завести себе другого сына.

А вот покушать он бы не отказался, да. Ибо пустота в желудке всегда вытесняла пустоту в какой-либо другой части тела, и с ней он пока не научился бороться. Но бороться надо было, не забывая при этом про Жизнь, Пустоту и сопутствующую им изжогу.

Пустота в карманах так же давала о себе знать, заставляя его периодически поддаваться на провокации Жизни и ненавязчиво просить взаймы у скудного числа оставшихся знакомых и родственников. Приходилось вкидывать длинную заученную вереницу объяснений , прежде чем удавалось уговорить кого-то из них дать в долг поверх предыдущего займа. После этого он брал деньги, как будто это он делает одолжение, и пропадал до следующего дуновения ветра в этих самых карманах.

Для него это было унизительно, он презирал всех этих слабаков, которые прогнулись под Жизнь и видели не дальше пределов трёх комнатной квартиры, поддержанной, но свежей иномарки, маленького крысоподобного песика в детской курточке или же полноценного человеческого детеныша, а то и двух (чтобы один из них был девочкой).

Но ему было необходимо хотя бы частично заполнять пустоту желудка, чтобы думать о Пустоте духовной.

Заполнять эту Пустоту ему приходилось только тем, что неминуемо выходило из организма утром следующего дня, Например, пельменями и портвейном. Правда, при выходе из организма, портвейн тянул за собой не совсем приятные ощущения, но зато входил он вдвойне приятнее пельменей и весьма хорошо смазывал углы шероховатости размышлений .

К сожалению, с людьми таких плодотворных отношений он построить не мог. Люди не выходили из организма на утро и не сопутствовали плодотворным размышлениям о борьбе с Жизнью. Люди оставляли после себя широкие борозды, в которых, при малейшем недосмотре, начинали зреть семена сомнений. Выводились эти семена долго, трудно и только после обильной дезинфекцией портвейном. Ибо эти люди были слишком недалекими, беспросветно темными и слабовольными, чтобы понять азарт его борьбы с Жизнью и своё положение в ней. Поэтому он максимально оградился от влияния непотребного и зараженного общества, лишь изредка выходя на контакт с ним, чтобы занять денег, похамить в общественном транспорте и убедиться в крепости своих убеждений.

Все остальное время он ответственно отдавал себя размышлениям о Пустоте и Жизни, плавая с широко открытыми глазами в потоке еще не изученной английскими учёными энергии.