День 1.
Горе то какое... Дядюшка умер и оставил мне замок в наследство. На радостях напился.

День 3.
Очухался... Потер щетину... Оделся и пошел завтракать. Тошнит. Страшно болит голова. Поел... Вырвал... Переоделся и налил пару капелек бодрящего винца. Стало совсем хорошо. Словно огурчик. В смысле, весь зеленый и в пупырышках... Пойду челядь попугаю и девок полапаю... Мне теперь здесь все можно.

День 4.
С трудом открыл один глаз... Затем еще минут десять другой открывал. Это вчера погулял... Опять болит голова и немного подташнивает... Блин, нужно с этим делом завязывать, а то непонятно чем закончится. Конечно, завязывать с бабами, а не с вином. Ведь правду говорят, что все зло от баб.
Вдруг слышу храп рядом... Такой громкий, раскатистый, сильный и гулкий. Такой что уши закладывает... Стало страшно.
Полежав с минуту, цепенея от ужаса, набрался храбрости и повернулся на звук. Тут и обомлел...
Вернул в сознание меня тот самый храп... Открыл глаза с затаенной надеждой, что это всего лишь сон...
Рядом со мной лежала гора. Такая больша-а-а-я! Вообще, мешок с салом. Оно скривило морду и дико храпело в две дырки.
Перекрестившись и прохрипев молитву сполз с кровати пятой точкой на пол. Затем, пытаясь не шуметь прополз возле кровати на животе в сторону двери. По пути подхватив штаны и взяв у двери сапоги, быстро надел на себя эти вещи. Протиснувшись в дверь и плотно закрыв ее за собой, хотел было позвать чтобы замуровали, но остановил сам себя.
И то правда! А то всякая хе*я в голову лезет... Там же ящик остался с вином. Вот вынесу и тогда сразу муровать кирпичом и камнем (последнее для надежности). А пока на опохмел! На опохмел!
С этой бодрой мыслю вбежал в столовую и уселся за стол.
- Ваша милость, чего изволите? - материализовался возле меня слуга.
- Желаю освежить память, набраться сил и получить заряд бодрости и радости на целый день, - величественно произнес я.
- Будет исполнено, Ваша милость, - вежливо ответил слуга и исчез.
Через минуту, стал получать заряд свежести в размере двух тар по 0,5 и где-то через полчаса стал еще на два десятка кубков ближе к высшим силам. Так как ощутил что границы между миром духовным и материальным стали стираться. Вообще, столь рьяного, духовного и блаженного человека как я еще нужно поискать...

День 5.
Комнату я конечно не замуровал. Не так воспитан. Замуровал, разумеется, подвал, а в ней кухарку Риту. Ну, ту самую что храпела вчера над ухом. Так что место кухарки у меня теперь стало свободно... Надо бы поискать замену, но на это есть управляющий и думаю он сам справится с этой работой на отлично, ведь подвалов в замке свободных еще много. Кирпичей мало... Это да.
Кстати, насчет кирпичей... Надо узнать все же состояние феода. А то правитель тут впахиваеться с утра до ночи, а подданные не пойми чем занимаются! Ясное дело, ничего не делают и только ждут чтобы обворовать! С этим нужно разобраться! Поэтом позвав слуг и одев латы я вскоре отправился в поход вокруг своих земель. Взяв для надежности двадцать ландскне...ех-тро... то... Короче, солдат. А заодно и управляющего чтобы значит рассказывал, показывал и подливал для увеселения души и тела.
Значит по ресурсам выходило скверно... Чего то там не хватало, где-то недоставало, с чем-то не совпадало... Короче, так и не разобравшись ни в чем, приказал управляющего повесить на ближайшем суку. Тот весело дрыгал ножками, отчего мы с солдатами не менее весело ржали, а затем затих.
Затем наш отряд отправился в дальнейший путь. А на душе все же стало скверно... Некому показывать и подливать. Непорядок! Но один из солдат оказался местным и вопрос с проводником и виночерпием решился. На душе стало сразу хорошо. Весна...

День 6.
На улице лил дождь. Вокруг била грязь и слякоть... По размытой дороге шагало двадцать свиней, вяло изображавших колону по двое. Они ржали, пердели, отпускали сальные шутки, чухали задние места, и месили грязь.
Рыцарь ехавший впереди был ореолом мужества и добра. Храбро поднятая голова и твердый взгляд пронзал местность. От его фигуры веяло силой и мужеством.
Иногда он доставал небольшую флягу и делал несколько глотков, которые придавали ему еще более величественный вид.
Короче говоря, этот рыцарь был я. А то стадо свиней - мои солдаты, которые только по ошибке именуются солдатами.
Так мы и добрались до первой засады.
- Кошелек или жизнь! - раздалось из леса и на дорогу вышли зачуханые, облипшие грязью и слякотью зеленые камзолы.
Запах от них разивший, уверенно перебивал то амбре что перло от моих двадцати свиней.
- Кошелек или жизнь! - прохрипел вожак, явно тоже последователь Бахуса и страстный поклонник спиртного, смотрел на нас голодными, запавшими и черными от болезней глазами.
- Убить их! - пропищал я мужественно.
А затем нервно, но гордо выхватил меч и как настоящий рыцарь дал деру.
Сержант, понявший весь мой тактический гений, дико, испуганно заревел и храбро бросился на разбойников. Солдаты, подбодрив себя невнятными воинственными кличами, последовали его примеру. Завязалась эпическая битва. Две стороны сошлись в кровавой драке, смешивая грязь, кровь и пот...
Обгадившийся от храбрости молодняк сбился в кучу и толпой в десяток человек напал на ближайшего разбойника. Затем, кто-то из солдат по опытнее проявил тактическую смекалку достойную рыцаря и притворился мертвым или же развернувшись задом к противнику атаковал противоположную сторону от противника да так что пятки за ними сверкали. Ясное дело, они понимали, что противник может находится и в противоположной стороне от нападавших. Сидеть в засаде и ожидать момента когда выпадет удача ударить нам в спину. Вот мои вояки и проверяют. Опыт сказывается.
Я же тактически отступив с места сражения, стал руководить битвой издалека, подбадривая и давая ценные указания своим пехотным частям.
Сержант, как самый опытный, дико ревел и махал мечом налево и направо, даже не пытаясь разобрать кто перед ним. Так он укокошил одного из разбойников, даже не поняв того. Остальные солдаты из тех кто пошел на прорыв действовали не менее храбро, в основном топчась на месте и тыкая в противника своим оружием, а затем дико ревя, отпрыгивали назад.
Я же мудро руководя сражением, решил промочить горло, но в ужасе понял что фляги нет... Удар... Самый настоящий удар для доблестного рыцаря... В ужасе я осмотрел себя и убедился что фляги нет. Видимо, выпала... И тут до меня дошло. Дошло то что если разбойники победят то весь обоз попадет в их руки. Ну с обозом то все равно что будет, но в нем пару бочек благородного напитка... А ведь день без него мне никак не прожить...
Смешанные чувства овладели мной. С одной стороны это мой прямой долг находится здесь, на холмике в дали от битвы, и руководить сражением, а с другой стороны - желания. Как истинный рыцарь я должен быть здесь. При войсках. Чтобы одним своим мужественным видом внушать... К этому обязывал меня мой долг под названием "чувство самосохранения", но желания давили тяжелым камнем...
И тут мой взгляд скользнул по полю сечи и увидел флягу с вином, а над ней сошлись в дикой рубке два воина с сердцами львов. Они столь рьяно вокруг друг друга топтались уже с минуту но так и не нанеся ни одного удара. Но они могли наступить на флягу... И тогда...
Проорав воинственный клич я понесся в гущу сражения. Пускай я нарушаю свой долг и оставляю командный пункт. Пускай все горит! Пускай мир рухнет! Но я иду на поводу своей страсти! Я как влюбленный Ромео, мчу к своей Джульетте! Нашу страсть с вином не остановить!
Не ожидавшие такого напора разбойники вконец дрогнули когда увидели несущегося на них рыцаря, закованного в броню и несшего всякую отсебятину. Развернувшись они побежали в гущу леса. Тут же мои воины расхрабрившись и превратившись в гепардов, стали их преследовать... Правда не долго. Где-то до соседнего кустика. А когда из леса вылетела стрела в их сторону, то что-то совсем притомились они. Еле переставляли ноги. Но это и понятно, такую победу одержали. Настоящие берсерки войны.
Зато сразу оживились когда пришло время собирать трофеи. Обобрав и сняв даже нижнее белье с двух трупов разбойников и с трех погибших солдат, эти ленивые свиньи стали сунуть свои рыла к бочкам с вином, явно намекая что за победу причитается и что заслужили.
Всыпав плеткой по спинам слишком ретивых свиней, я остудил пыл этого сброда ныщебродов и ничтожеств.
Сразу поостыв, эта толпа почухиваясь и каркая ругательства стала собираться в походную колонну.
От противоположной стороны от места битвы из лесу стали выходить мои вояки, а с дороги вставать "мертвецы". Как ни в чем ни бывало они строились в колонну и со слюнями смотрели на бочки с вином. Ясное дело, поняли свиньи, что придется проставиться сюзерену.
Приказав всыпать с десяток плетей тем кто вышел из леса за то что противника плохо искали и тем кто был "мертвецом" за то что живы все же остались (за несоответствие положению вещей (мертвец должен быть мертв, а не разгуливать среди живых)) я направил коня вдоль дороги, вновь слыша позади себя сморкание, кашель, пердеш и веселые переговоры о блестящей победе моего воинства.

День 7.
Вчера не успел дописать... Так вот вчера полил дождь, размыв дорогу,превратив ее в труднопроходимое болото. Понятно, что до деревушки мы не дошли и остановили обоз из двух телег посредине какого то поля. Вокруг колес налипло столько грязи что двигаться дальше было просто не возможно. Да и само поле было раскисшим и постоянно чавкало от переизбытка влаги.
Поседев немного в седле и посмотрев на стоящих рядом солдат, которые переминались с ноги на ногу и тупо таращились по сторонам, принял решение.
- Привал! - скомандовал я.
Спрыгнув с коня и с трудом переставляя ногами, дотопал до телеги с вином и приказав выставить одну бочку доблестным моим солдатам, одержавшими несколькими часами ранее выдающуюся по мужеству победу, забрался на саму телегу и улегся. Отдых - дело святое. К тому же на дворе уже был поздний вечер. Не

27 апреля 1917 года, Западный фронт (Франция)

Антон Фоккер прибыл в расположение Одиннадцатой эскадрильи.

Весна, третий год изгоняемая из этих краев громом пушек и разрывами снарядов, вновь робко подступилась к деревьям, тронула землю зеленой порослью.
Все еще прохладный ветер студил щеки, теребил волосы.

Авиаконструктор и летчики, казалось, не отдавали себе отчет в своей молодости: все они казались себе изрядно пожившими, хлебнувшими на своем веку людьми.

Не было рядом никого, кто указал бы им на эту ошибку...

— Господин Фоккер? — Командир эскадрильи, светловолосый человек с пристальными, немного навыкате глазами, крепко пожал Антону руку. — Рады вас приветствовать.

— Барон фон Рихтгофен? — в свою очередь чуть наклонил голову Антон Фоккер. — Счастлив знакомством со знаменитым асом. Наслышан о ваших подвигах.
Рихтгофен побледнел еще больше — хотя, казалось, это было невозможно. Так выражалось у него волнение — и это создало ему репутацию человека с ледяной кровью.

Даже экстаз, который он испытывал, глядя на очередной сбитый им вражеский самолет, был каким-то холодным, словно огонь, вскипающий в его жилах, тут же застывал.

Репутация Фоккера была куда менее известной. И все-таки летчики хорошо знали этого молодого авиаконструктора из Голландии: он был, пожалуй, единственным из всех, кто ездил на фронт, разговаривал с истребителями, которые летали на его самолетах, выспрашивал их мнение о машинах, внимательно выслушивал пожелания.

И, что еще более удивительно, — шел им навстречу.

— Говорят, у вас можно попросить чудо-самолет и через пару месяцев получить его? — заговорил Манфред фон Рихтгофен.

Антон обаятельно улыбнулся:

— Я не такой уж Санта-Клаус, но попробовать стоит. Расскажите, как воюете, барон. Это правда, что вы перекрасили свой самолет в красный цвет?
Рихтгофен засмеялся:

— Мне хотелось, чтобы неприятель узнавал мою птичку еще издалека. Ее называют «Пти руж» — красная малютка...
Они прошлись по аэродрому.

— Знаете, господин Фоккер, недавно произошел один случай, — заговорил барон. — Возможно, до вас дойдут кое-какие слухи. Мы тут соперничаем, и, честно сказать, уступаем «соседям» по численности сбитых самолетов. А тут еще меня... гм... можно так представить дело, что меня сбили. — Он вскинул голову. — Хотя лично я считаю, что сбитым является лишь тот, кто падает.

— Полагаю, будет лучше, если я услышу эту историю из первых уст, — вежливо отозвался Фоккер.

— Было так, — заговорил барон. — Я летел с моей эскадрильей и заметил противника. Тот тоже летел со своей эскадрильей. Это произошло в окрестностях Ланса. Знаете, когда летишь навстречу врагу, когда вот-вот начнется бой — нервы поневоле напряжены... — Он энергично кивнул, словно отвечая своим мыслям. — В тот день у меня было пять машин, у англичан — в три раза больше. Черт побери, они летели, как мошкара! Но если в душе ты не сомневаешься в своем превосходстве, то не усомнишься и в победе.

Фоккер слушал молча. Он знал, что немцы любят хвастаться. Пожалуй, никто так не хвастлив, как германские асы. Англичане — те другие: послушать их, так они совершают подвиги между попойками и посещениями борделей.

— В общем, англичане нас атаковали, — рассказывал Рихтгофен. — Мы сомкнули ряды и позволили этим джентльменам приблизиться. И тут один из них имел глупость отклониться в сторону. «Ну все, дружок, ты пропал!» — воскликнул я и с громким криком устремился за ним. Он начал стрелять раньше времени — верный признак того, что он нервничал. «Давай, давай! — сказал я ему. — Все равно промажешь!» Он просто поливал меня огнем! Ощущение не из приятных.
По тому, как блестели глаза барона, Фоккер понял: тот наслаждается каждым мгновением из пережитого.

— Честно сказать, в тот миг я громко смеялся, — прибавил Рихтгофен. — Англичане вечно стреляют всякой дрянью! Нужно только привыкнуть, и все. Когда же я подошел к нему метров на пятьдесят и сделал пару прицельных выстрелов, раздался хлопок, и что-то ударило по моей машине. Я понял, что в меня попали. Завоняло бензином, мотор заглох. Когда бензобак продырявлен, и дьявольская жидкость струится по ногам, чертовски велика опасность пожара! Я направил самолет вниз.

— На какой высоте это происходило? — хладнокровно осведомился Антон Фоккер и вынул из кармашка жилета маленький блокнотик.

— Думаю, тысячи две — две с половиной, — ответил Манфред фон Рихтгофен. — Так что путь предстоял долгий. Я мчался вниз с такой скоростью, что не могу высунуть головы! Воздушный поток вдавил бы ее обратно! И все-таки я приземлился. — Он расправил плечи. — Это был луг, не очень большой, но для осторожной посадки хватило. Машина была пробита в нескольких местах. Топлива не осталось, двигатель был поврежден. Словом, я горестно сидел, свесив ноги из машины. Внезапно меня окружила толпа солдат. Вперед выступил офицер. «Я следил за боем и был чрезвычайно взволнован!» — произнес он. Он все время твердил: «Это было ужасно, ужасно!» На его автомобиле я добрался до моей части...

Он помолчал, просвистел несколько тактов немецкой песенки, потом добавил:

— Кстати, знаете, что ходят слухи, будто красной машиной управляет девушка — нечто вроде Жанны д'Арк? Англичане полагают, что только женщина может раскрасить самолет в столь экстравагантный цвет.

— Забавно, — Фоккер убрал блокнот в кармашек. — Однако, полагаю, у вашего рассказа имеется какая-то цель?

— А, да! — спохватился Рихтгофен. — Видите ли, наши «Альбатросы» — D.III — это, конечно, очень хорошие бипланы, и скорость у них высокая, до 175 километров в час, особенно если ими управляют хорошие летчики, но...

— Да? — Фоккер вновь достал блокнотик.

— Недавно мы провели несколько учебных боев, — продолжал барон. — Я был на моем «Альбатросе», а мой соперник — на трофейном триплане «Сопвич». И знаете что? «Сопвич» не дал мне ни шанса — ни в атаке, ни в маневре. Если британцы все пересядут на подобные самолеты — не будет иметь значения, насколько они самоуверенные ослы и до какой степени путают войну со спортивными состязаниями, — они станут непобедимы.

— Я могу увидеть этот английский самолет? — поинтересовался Антон Фоккер.

13 июня 1917 года, Шверин

Глава бюро по производству прототипов Рейнхольд Плац внимательно смотрел на бумаги, разложенные перед ним на столе.
Фоккер сидел напротив, засунув пальцы в кармашки жилета.
Плац поднял наконец взгляд на конструктора.

— Вы намерены переделать в триплан уже строящийся образец биплана?

— Абсолютно точно, — кивнул Антон. — Сейчас Техническое ведомство германской армии, которое ведает заказами новых самолетов, заключило договоры с авиапредприятиями «Сименс-Шукерт» и «Пфальц» и профинансировало проектирование трипланов. Будут созданы три опытных образца для испытаний. Тем временем мы — поскольку в Германии не хватает мощных моторов — теряем военные заказы на истребители. Но! — Он поднял палец. — Мы опередили всех. Техническое ведомство уже знает о нашем самолете. О нашем новом триплане. Если оно проявит к нему дальнейший интерес, то может профинансировать проект.

— Хорошо, — сказал Плац. — Я понял. Быстро переделываем почти готовый биплан в триплан. Как я вижу, размах крыльев равномерно возрастает от нижнего крыла к верхнему. Для усиления трипланной коробки лонжерон каждого крыла, ближе к законцовкам, соединен подкосами. Два пулемета... Очень неплохо. Кто будет испытывать этот самолет? Все летчики на фронте.

— Я договорился с лейтенантом Вернером Фоссом, — спокойно отозвался Фоккер. — Он мой друг. И известный ас. Так что его мнение тоже будет иметь вес.

9 августа 1917 года, Адлерсхоф, аэродром Идфлиг

Испытания были завершены.

Вернер Фосс дал Dreidekcer’у — триплану — самую лестную характеристику: превосходная маневренность и скороподъемность. Правда, имелись опасения насчет того, что после оснащения триплана для фронта его взлетный вес чрезмерно возрастет...

Однако приемная комиссия сочла самолет подходящим.

Был получен заказ на серию из двадцати самолетов.

И вот наконец все позади.

Первые трипланы Фоккера отправляются на фронт.

19 августа 1917 года, Маркебек, Бельгия, расположение Первой истребительной эскадрильи

— Наконец-то! Эти машинки станут для наших врагов полной неожиданностью!

Манфред фон Рихтгофен с восторгом смотрел на трипланы, прибывшие в часть.
Всего два.

— Как будем делиться?

— Ну, один я возьму себе, — засмеялся его друг, командир Десятой истребительной, Вернер Фосс. — Все-таки это я их испытывал.

— Нет уж, первый — мой! — сказал Рихтгофен. — А второй, так уж и быть, забирай.

— Кстати, знаешь, кто приехал? — добавил Фосс. — Сам Фоккер. Завтра покажет нам, как они летают.

Антон Фоккер не только ездил по эскадрильям и беседовал с истребителями, он еще и испытывал собственные самолеты у них на глазах...

2 ноября 1917 года, Бельгия

— Слишком много катастроф, — докладывала комиссия по выявлению причин аварий. — Осмотрев остатки разбитых трипланов Фоккера, мы пришли к однозначному выводу: конструкция крыла не выдерживает нагрузок, которые создают элероны. Их балансиры создают в полете высокую нагрузку на клееные соединения крыла.

— Я лично проведу испытательный полет! — вызвался Рихтгофен. Ему нравился его чудовищный триплан с ярко-красными крыльями, нагонявший ужас на англичан одним своим видом. — Несколько дней назад мы с моим братом Лотаром были вынуждены совершить аварийную посадку: у Лотара отказал двигатель, а у двигателя моего самолета оторвался один из цилиндров... Но это, как видите, не отразилось на нашем боевом духе.

Рихтгофен с готовностью занял место в кабине триплана. Он поднял самолет в воздух и на малой высоте гнал его с максимальной скоростью как можно дольше.

Наконец полет завершился. Вскрыли обшивку крыла.

— Смотрите!

Большое количество конденсата, обнаруженное под обшивкой, практически «убивало» клеевые соединения.

— Вот и причина разрушения крыла. — Комиссия обобщила полученные данные и отправила Фоккеру требования, включавшие двенадцать пунктов: усилить узлы креплени