Благодарная за исправную службу Родина щедрой рукой отмерила мне пять лет без права выезда за границу. Я сразу сообразил почему, и понял, что спектакль трагикомедии в моей жизни двумя годами в армии не ограничивается, о чем я с ходу заявил об этом майору в военкомате. Я сказал, что мне необходимо срочно избавиться от этой глупости. Он не понял, и переспросил. Устроенное ему короткое объяснение, что если я вдруг захочу продаться иностранным разведкам, то мне достаточно просто восстановить виденную мной техническую документацию по памяти, и по факсу сбросить ее хоть в штаб-квартиру ЦРУ, и что я могу сделать это из любой точки мира, не вызвало у майора даже смеха. Он меня в очередной раз не понял. И тогда это насмешило меня, но я сдержался. Последней каплей стала совершенно бессмысленная бюрократическая проволочка – у него за стеной сидел целый табун теток сально-номенклатурной наружности, и ни одна из них не могла поставить эту дурацкую печать немедленно. Я предложил майору вернуться к вопросу, каким образом мне избавиться от этой «уголовно-ментовской» крепостной «подписки о невыезде». Угрозы в моем голосе он не распознал, и решил прекратить разговор уведомлением о том, что мне завтра нужно явиться в совершенно пустой военкомат в десять. Ну и получил того, чего заслуживал. Я сидел перед ним уже в гражданке, а он все еще пытался кривляться, изображая из себя офицера.

Я вышел из военкомата, как говорится, «ощипанный, но не побежденный», и пешком отправился домой. Под моими ботинками скрипел белый полуденный снег, он почти отражался в моей бело-зеленой японской куртке, с шевроном моей школы на плече. Куртка совершенно не грела, да мне это было и ни к чему. Я кипел сам по себе.

Лена, приехавшая из Томска по случаю моего дембеля, ждала меня дома. Она сразу показала мне целую стопку писем, пришедших из Японии и мой ноутбук, который привез поседевший отец во время своего короткого отпуска.

- Какая она, армия-то эта? – тихо спросила она?

- В смысле? – переспросил я.

- Ну, люди там какие? Как вообще?

Я секунду подумал, и ответил:

- Если кратко – то в общем-то собрание весьма неглупых людей, по самые уши заваленных глупостями. – выдал я формулировку.

- Ты раньше не был таким. – грустно сказала Лена.

Армия действительно сделала меня злым и язвительным. Я со смехом вспомнил, как я доказывал старлею, что пришиваемые белые воротнички – ничего тупее придумать нельзя. Ему, пораженному, я выдал, что не мешало бы их сделать на липучках, чтобы не тратить время на их пришивание, и таким образом высвободить огромное количество времени для того, чтобы заниматься делом, а не «кружевами». До некоторой степени я тогда шутил. Ни одному офицеру, кроме нашего «пиджака», я бы подобного сказать не решился бы, и он долго хохотал над идеей таких воротничков, назвав меня Кулибиным.

Вернувшись домой, я перечитал письма. В почтовом ящике лежало уведомление о денежном переводе. Я сходил получить деньги, которые переслал мне отец, отправил несколько писем в Японию, и сказал Лене, что поеду в Томск, потому что хочу посмотреть там на открывшееся при историческом факультете отделение международных отношений. Там уже второй год преподавали японский язык. Лена изъявила желание вернуться в Томск вместе со мной, мы купили билеты на автобус, и отправились.

По приезду в Томск, я с удивлением узнал, что обучение на МО – платное! Поступить на исторический – всегда пожалуйста, а вот на МО, где была более расширенная программа и выбор какого-либо «экзотического» языка – только за деньги. Я явился в главный корпус ТГУ на следующее утро после прибытия в Томск, взял проспекты, и углубился в чтение. У меня просто не было денег, чтобы поступить на МО. И тогда я решил, что «наглость города берет», и прямиком отправился через дорогу в шестой корпус, где было отделение МО. Грохоча солдатскими ботинками по каменным ступенькам, я поднялся на четвертый этаж, и подошел к расписанию… и тут услышал, как из открытой двери класса доносится:

- Частицей «кара» обозначается в речи и написании исходный падеж, например, «аса кара бан мадэ» - с утра до вечера…

Я услышал японскую речь… господи… что я в тот момент почувствовал! Я с трудом дожидался окончания занятия, я ходил по коридору, боясь отойти от двери, потому что мне казалось, что сейчас прозвенит звонок, и все разбегутся, не выслушав меня. Наконец двери распахнулись, и из них, с веселым смехом начали выходить приличные парни в пиджаках и ухоженные девушки в джинсах и пестрых кофтах. Я подошел к ним вплотную.

- Эй, студенты! – громко начал я по-японски – Как зовут вашего преподавателя? Она освободилась?

Студенты вздрогнули, и посмотрели на меня.

- А мы еще плохо понимаем – робко сказала одна из девчонок – А вы из какой группы?

- Авиатехнической, сицурэисимас (извините). – попытался я пошутить, и вошел в класс.

Молодая преподавательница складывала учебники в пакет. Полный решимости я подошел к ней, и начал говорить по-японски:

- Доброе утро! У вас есть свободное время для разговора со мной? Видите ли, для меня это очень важно! – я говорил, говорил… рассказывал свою историю, говорил о том, что я не имею денег на то, чтобы получить возможность поступить на МО, и спрашивал ее совета, как мне быть – Я хочу быть переводчиком. – закончил я, и вдруг заметил, что мы находимся уже у окна.

Я настолько забылся, что во время своего монолога все время наступал на преподавательницу, которая, с широко открытыми глазами отступала от стола к окну. Теперь она смотрела на меня так, будто я только что передернул затвор автомата, и взял ее на прицел.

- Здравствуйте, а вы кто? Вы говорите так быстро, я плохо понимаю… – только и смогла сказать она.

Пришлось повторить все то, что я ранее сказал на японском, но уже по-русски. За моей спиной стояла группа студентов, преподавательница была в шоке.

- А вы только что приехали из Японии?

- Видите ли, нет. Я только что приехал из армии.

- Какой армии? – ее шок начал переходить в ступор.

- Нашей. – внезапно для себя ответил я, и тут же подумал «так, это сцена из серии тупой и еще тупее», и поправился – Из Российской.

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять то, что я сказал.

- Пойдемте! – неожиданно сказала она, и почти побежала, быстро проскочив сквозь толпу пораженных студентов, вылетела в коридор. Она завела меня в деканат, и уже там я изложил ей свою историю во всех подробностях, показав свою выпускную школьную грамоту, которая снова привела ее в крайнее удивление.

- Невероятно… - наконец сказала она. – Знаете что, вы обязательно должны учиться у нас! Вы даже не представляете, как правильно вы сделали, что пришли к нам!

- Да, но как мне быть? Я никогда не смогу платить такие деньги за учебу. Или что, вы возьмете меня бесплатно?

- Я пока сама ничего не знаю, но в понедельник, часам к одиннадцати, вы обязательно сюда приходите, будет декан, мы все решим. Обещаю вам свое полное содействие.

- Спасибо вам большое. Я непременно приду. – ответил я.

- Это действительно невероятно… ни в коем случае не опаздывайте!

В тот день, дождавшись вечера, я пошел на переговорный пункт международной связи и заказал разговор с Японией, внезапно набрав не телефон своих родителей, а родителей Мидори. У меня состоялся разговор с ее мамой, которая, торопясь, объяснила мне, что Мидори сейчас нет в Нагано, и что она уехала в Токио. Сидзуко-сан внезапно заплакала, и начала спрашивать, что произошло, и почему в России такие законы, что я внезапно стал солдатом. Она кричала про то, что во «всей России снова идет война в Чечне», на которую я, в их понимании, несомненно, попал, и в любой момент мог погибнуть. «Как это ужасно! Мидори даже приостановила свою учебу в этом году. Она уже отказывается верить твоему отцу, и уверяет, что если кто-то в армии против воли уже два года, то значит он на войне» - закончила она. Я, совершенно разбитый, пытался успокоить ее, говорил, что ни в какой я не в Чечне, а в Томске, что это в Сибири, что никакой войны тут нет и я жив и здоров. Под конец я попросил передать привет всем нашим, и оставил свой номер телефона в Томске.

А в понедельник у меня был разговор с деканом МО, которому я подробно изложил свою историю, и почти немедленно услышал ответ:

- То, что вы рассказали, весьма необычно, особенно если учитывать то, что вы не приехали к нам сразу. К сожалению, в данном случае, к сожалению, от правил мы отступить не можем, и бесплатно на МО вы не поступите. Но я предлагаю вам альтернативный вариант. Вы поступаете летом на исторический, а мы, в порядке исключения, позволяем вам заниматься японским языком на МО бесплатно. Ради вас можно будет даже сделать приказ по университету.

- Но будет ли в моем дипломе указано, что я специалист по японскому языку? – волнуясь, спросил я.

- Разумеется. – ответил декан. – И еще! Насколько я понимаю, вы поступите на подготовительные курсы. Инна Леонидовна перевела ваш аттестат, и, я полагаю, вам эпоха Мейдзи ближе отечественной истории. Вам придется ее подучить. Не так ли?

- Именно так. – согласился я.

- Вы с Кемерова, и вам придется искать тут работу. Могу я предложить вам вариант?

Я замер.

- Не могли бы вы вести у японистов факультативные занятия по японскому языку? Мы бы график занятий составили. Платить будем немного, но без задержек. Как смотрите?

- Согласен! – почти крикнул я.

Следующие несколько дней меня почти не было дома. Еще не являясь студентом, я с раннего утра до поздней ночи проводил в университете. Елена снова уехала в Кемерово. Однажды она позвонила, и сказала, что какой-то полный военный принес домой мой военник, на улице было за минус тридцать, и что она впустила его, и напоила его чаем. Военный все расспрашивал обо мне, и говорил, что лично прочитал мое дело, решил со мной поговорить, и что он никогда таких призывников не видел. Меня это рассмешило.

Еще несколько раз я звонил в Японию, но Мидори так и не застал. Я поговорил с отцом, но не добился от него ничего нового, кроме того, что их с мамой пригласили на свадьбу к Кенджи. Потом я столкнулся в третьем корпусе с сержантом-десантником, с внешностью анекдотического дембеля, который, каким-то тайным нюхом опознал во мне собрата, и представился Саней Костиным. Я тогда еще не знал, как много общего нам предстоит пройти по учебе, и что уже через четыре года у него будет кличка «японутый номер два».

А на следующее утро, очень рано, зазвонил телефон. Звонил отец. Он закричал в трубку:

- Где тебя черти носят? Ты еще вчера должен был быть в Толмачево! До тебя невозможно дозвониться!

- Что случилось? – орал в ответ я.

- Встречай ее! Рота, подъем! Бегом! В восемь утра самолет! – и повесил трубку.

Я грохнулся с кровати, заметался и забегал. Господи! Да что же это? Неужели?

Ворвавшись на стоянку, где постоянно стояло несколько такси, я подлетел к первой же машине, и криком спросил таксиста:

- До Новосибирска сколько!?

Таксист выпучил глаза:

- Не кури эту гадость.

- Я серьезно! Мне через три часа в Толмачево быть нужно! Сколько?

Сраженный наповал таксист назвал цену. Она была не маленькой.

- Погнали! – крикнул я и заскочил на переднее сиденье.

Мы ехали, нет, мы летели по заснеженной трассе, как мне казалось, вечность. Новосибирск, Толмачево. Объявили промежуточную посадку Токио-Москва…

Я обмер.

По залу ожидания, бросив сумку, ко мне, смеясь и плача, бежала Мидори. Моя… Мидори.

Май 2005

11. ЛИДЕР ЗВЕНА.

Наши встречи не должны быть долгими.

Они будут вспыхивать во тьме, словно падающие звезды,

и не печалься, ведь падающие звезды бесконечны.

Гэндзи Моногатари.

- Степан. – представился плотный, черноволосый мальчишка. Он казался мне мальчишкой.

- Иван. – представился рослый и жилистый голубоглазый парень, чем-то похожий на меня несколькими годами раньше.

- Ирина – представилась девушка, с русыми волосами, заплетенными в длинную косу, и очень правильными, славянскими чертами лица.

- Антон – представился я.

Вот и познакомились. Мы встали в тесный кружок, отгородившись спинами от людей в зале ожидания. Нас роднило тайное братство. Люди проходили мимо нас, смеялись, спорили, ругались, и никто не знал, что вот эти четверо русских, на самом деле… японцы.

Меня, усатого и слегка небритого, молча признали старшим. Пошли расспросы о друг о друге. Скоро мы знали, кто, и каким образом стал «японутым». Ирине с детства нравилось японское аниме, и, постепенно, это хобби перешло в серьезное увлечение японским языком. Степан был большим поклонником айкидо, и его, еще школьника, это подтолкнуло к изучению языка той страны, откуда пришло это боевое искусство.

- Я долго жил в Японии. – сказал я. – У меня даже не было сомнений, кем я стану.

- Здорово! Я тоже! – улыбаясь, сказал Иван. – А где вы жили? – я с удивлением отметил, что они не решаются называть меня на «ты». Но еще больше я удивился по поводу «я тоже».

- В Нагано. С девяносто второго по девяносто седьмой.

- А я в Ниигата. Постойте, кажется, я вас знаю… точнее, я что-то про вас слышал… - Иван растерялся.

- Да? А что? – спросил я.

- Ну, так, слухи… я когда из иностранной школы в японскую переводился, мне друзья сказали, что что-то слышали о том, что это уже не первый случай. Вы же тоже в японской школе учились, да?

- Да. – ответил я, и у меня тоскливо защемило сердце.

Степан и Ирина смотрели на нас во все глаза. В наших рядах наметился раскол.

- А мы еще никогда не были в Японии – сказал Степан, и я понял, что их с Ириной связывает не только знакомство.

- Ну вот, побываете! – попытался я приободрить их.

- Ага! – радостно ответил Степан, и счастливо и открыто улыбнулся.

Мы немного помолчали.

- А вы давно в последний раз оттуда? – спросила Ирина, глядя в пол, и я понял, что «вы», это только ко мне. С Иваном они были на ты.

- Давно. Еще в девяносто седьмом. – ответил я.

- А почему на встречу одноклассников не приезжали? Это же оскорбление преподавателей! – воскликнул Иван. – В Японии ради этого людям даже короткий отпуск дают.

Я представил, как мне в армии дают отпуск для поездки в Японию на встречу одноклассников, как командир роты говорит мне «Рядовой, привези мне из Японии видик», и зло засмеялся. Меня не поняли, и я коротко рассказал о произошедшем со мной.

- Какой кошмар – сказала Ирина.

- Ну, не такой уж и кошмар. Я с одним офицером переписываюсь. Он сейчас уже полковник. Даже в гости заходил однажды, он сейчас в Омске живет. – попытался я успокоить Ирину.

- Тебе везет. А я тоже хотел в армию – внезапно сказал Степан. – В морскую пехоту. Только меня не взяли в армию вообще. А у меня уже тогда зеленый пояс был.

- Как это? – удивленно спросил я. Мне доводилось видеть чудаков, которым хотелось по разным причинам пойти в армию (как правило, брошенных подружками, но эти слезы прекращались с появлением новой подружки), но такого, чтобы человек плакался от того, что его «не пустили», я видел впервые.

- Говорят – у меня с давлением проблемы. – сказал Степан.

- Пусть говорят. Это тебе повезло. – заключил я. – Жизнь – это книга. А армия – это две страницы, вырванные на самом интересном месте. – я снова попытался пошутить. Из моей жизни армия, не моргнув глазом, выдрала две, и внесла серьезные коррективы еще в пять. Я вспомнил, как бегал декан, требуя, чтобы меня выпустили из страны раньше времени. От МО требовался студент, хорошо знающий японский, и кроме меня кандидатуры не было – большинство студентов, даже заканчивающих учебу были неплохими текстовыми переводчиками, но вот с конференц-переводом у них было не очень. После многочисленных проверок мне было позволено получить новый загранпаспорт и лететь в Японию. Мне опять стало тоскливо. Я взглянул на табло отправлений. Самолет на Токио отправлялся через два часа. Ах, как меня это согрело…

Внезапно за моей спиной раздался громовой, нарочито плаксивый голос, и меня схватили сзади:

- Антоныч, не забывай нас в объятиях своей Чио-чио-сан! Мы тебя помним!

Я с трудом освободился из железных объятий и повернулся. Это мог быть только он. Саня.

- Проводить приехали? – спросил я.

- Да! – Саня картинно изобразил рыдания, и снова схватил меня.

- Да отцепись ты, клоп-спидоносец! – со смехом сказал я, и начал снова его отпихивать.

Эта кличка приелась к Сане, с одной встречи Нового года. Девчонки из нашей группы решили устроить новогодний маскарад, и кто в кого нарядится, до конца было тайной. Внезапно в комнату, где уже был накрыт стол, ворвался уже пьяный Саня. Он был размалеван камуфляжной краской, одет в немыслимый камуфляжный комбинезон, и держал в руках игрушечный автомат.

- Я клоп-спидоносец! – медленно, нарочито низким голосом проревел Саня.

- Ты пьянь гидролизная! – ответила кто-то из девчонок.

- А еще – клоп-спидоносец! – прокричал в ответ Саня.

В этом он был весь.

- Саня, давай, как посадку объявят, будешь изливать чувства. А пока нам тут посекретничать нужно. По работе говорим. – сказал я. Саня ответил «понял – не дурак», отошел в сторону.

Иван с хитрой улыбкой посмотрел на меня.

- Хорошие школьные знакомые? – спросил он.

- У тебя тоже? – ответил вопросом.

- Знаешь, несколько. – хихикнул Иван, внезапно перейдя на «ты».

- Моя тоже не отстает. – улыбнулся я.

Степан и Ирина поняли, что мы говорим о чем-то, им непонятном, и на всякий случай сделали умный вид. Они с интересом смотрели на нас.

- Поедешь после форума в Нагано? – снова спросил Иван.

- Обязательно. Остановлюсь там на несколько дней, а потом снова в муравейник. А ты?

- И я обязательно. Друзей нужно навещать.

- О чем это вы? – спросила Ирина.

- Дзя, иванай. Химицу даро зе… - ответил ей Иван, и я улыбнулся.

Раскол в наших рядах разросся, и окреп окончательно. Иван и я были теперь с одной стороны, а Степан и Ирина с другой, и это просто объяснялось. Степан и Ирина были русскими, которые изучают японский язык, мы же с Иваном были ГАЙДЗИНАМИ.

- И все-таки? – не унималась Ирина.

- Онна но ко но кото. – наконец с улыбкой ответил я, и Ирина насупленно замолчала.

Так, ведя легкую беседу, мы повели два оставшихся часа, Саня излил душу, мы погрузились в огромный самолет, который, разогнавшись по взлетной полосе, мягко оторвался от земли, и повез нас в Японию. В другое измерение.

Я не спал, это было выше моих сил. И спасибо ребятам, они отвлекали меня разговорами, иначе я просто напился бы, чтобы мое сердце не выпрыгнуло наружу. Они все расспрашивали меня, имею ли я самостоятельные работы по переводу. Я отвечал, что имею, и что самой «звездной» моей работой стал совместный перевод с Накахарой Акико-сан на японский язык детской повести Владислава Крапивина «Застава на якорном поле». Именно я предложил ей переводить эту повесть, смело заявив, что японские дети ее поймут, вспомнил ее восторг, когда она перечитала уже переведенный текст. Теперь эта книга уже издана в Японии, и, судя по электронным письмам Накахары-сан, восторженные школьники ждали продолжения. Им недолго оставалось ждать – перевод еще одной повести был в стадии завершения

- А мы не знаем такого писателя – сказали мои спутники.

- Неудивительно. – ответил я. – Вы – совершенно другое поколение. Вас больше «чебурашками-ниндзя» пичкали. А вот мы зачитывались Крапивиным.

Я вспомнил журналы «Пионер» за девяностый, кажется, год, где впервые была опубликована эта повесть, и мы, пыльные мальчишки с драными коленками и выгоревшими волосами, передавали журналы с рук на руки, до дыр зачитывая их. А еще я вспомнил, как любит Крапивина мой отец. Детские повести всегда оказываются самыми взрослыми.

Еще я рассказывал им, что профессиональная работа переводчика – это всегда десять процентов перевода, и девяносто процентов самообразования, и я, оказавшись единственным переводчиком с японского на весь Кузбасс, начал разбираться решительно во всем. Японское оборудование в областном кардиологическом центре, партия подержанных японских машин, грузовики на разрезах – ко всему этому приложил руку и я. Степан и Ирина смотрели на меня с удивлением и завистью. Им тоже хотелось славы переводчиков. И лишь Иван был спокоен. Он уже вкусил оборотной стороны медали. Он уже знал о бессонных ночах, о свивавшихся в чудовищные узоры иероглифах в коротких снах, о невозможности прямо перевести с японского идиоматические выражения в художественной литературе. Он знал, потому что занимался тем же. Мы были коллегами.

Самолет прилетал в Японию ночью, и на спинках кресел перед нами загорелись надписи «Seatbelt». Стюардесса мягким голосом рассказала, что при посадке может трясти, и вежливо попросила нас пристегнуться.

- И зажать в зубах паспорт – сказал я ребятам.

Трясти при посадке в авиалайнере, в моем понимании, могло только в одном случае – если он на полной скорости вылетит со взлетной полосы. Интересно, что сказала бы стюардесса, если бы увидела того, другого меня, летящего в вертолете, высунувшего ноги в десантный люк, и обнявшего автомат? Я, уже слегка пьяный после нескольких рюмок коньяка, засмеялся надписи. Однако она не поняла меня, и с ослиным упорством продолжала гореть, а поверх спинок кресел высунулась голова удивленной стюардессы, которая явно не услышала моих, направленных к ней мыслей, или не поняла их. Пришлось пристегнуться.

Самолет при посадке не трясло.

Мы вышли в здание аэропорта Нарита, и на меня нахлынуло сильное чувство.

- Ты знаешь, Антон, - неожиданно сказал Иван. – мы должны написать там, в России, обо всем этом. Про нас уже написали, теперь наша очередь.

- Где написали? – удивился я.

- Ты когда-нибудь читал «Записки гайдзина»? Хотя, нет, наверное. Их скоро издадут. Там и про меня есть!

- Найду, и прочитаю обязательно. – сказал я. – Так, а вот и за нами идут. – добавил я, увидев спешащих к нам двух «гайдзинов».

-Ну, звено, стройся! Сейчас начнется! – со смехом сказал я.

Мы вышли из здания аэропорта, и увидели светящиеся небоскребы Токио. И тогда я сорвался. Я кричал, смеялся, прыгал и подбрасывал свою сумку в воздух.

- Здравствуй, РОДИНА! Я вернулся!

Посольский работник, знавший о моей судьбе, широко улыбнулся.

И вот тогда, я подошел к пилоту своей судьбы, положил ему руку на плечо, и как в старом анекдоте, сказал:

- Подвинься.

Июнь 2005