Я всё равно в минусах по уши.
Я каждую ночь отправляюсь в поход,
Непременно шагая в окно с подоконника,
Не внимая бессонице или сонникам,
Как обезумевший Дон Кихот.
Я надеваю на шею свою простыню -
И на борьбу с ветряными мельницами.
Пусть снег за окном позёмкою стелится
Или жарою пылает июнь.
В миг простыня станет плащом укумбийским,
А вместо машин под окном пришвартована шикка.
Темнота так прекрасна, а ночь чересчур многолика,
Тает Хурон под мостом шоколадом бельгийским.
Дует с Хурона ветер прохладный в лицо,
Ноздри щекочут запахи мира стержня:
К звёздам, что называется, через тернии.
Ноги предательски снова нальются свинцом.
Снова по камешкам мостовой, чувствуя их под подошвами,
Голову к небу задрав и улыбаясь любой погоде,
В алом лоохи с узором, по моде,
И мечтами, уже не совсем безнадёжными.
С будильником в водах Хурона исчезнет чудовище Ишмы.
Исчезну и я, никто не увидит меня у порога Мохнатого Дома.
Я так и останусь для горожан незнакомым,
И мысли мои никто из них не услышит.
Непременно шагая в окно с подоконника,
Не внимая бессонице или сонникам,
Как обезумевший Дон Кихот.
Я надеваю на шею свою простыню -
И на борьбу с ветряными мельницами.
Пусть снег за окном позёмкою стелится
Или жарою пылает июнь.
В миг простыня станет плащом укумбийским,
А вместо машин под окном пришвартована шикка.
Темнота так прекрасна, а ночь чересчур многолика,
Тает Хурон под мостом шоколадом бельгийским.
Дует с Хурона ветер прохладный в лицо,
Ноздри щекочут запахи мира стержня:
К звёздам, что называется, через тернии.
Ноги предательски снова нальются свинцом.
Снова по камешкам мостовой, чувствуя их под подошвами,
Голову к небу задрав и улыбаясь любой погоде,
В алом лоохи с узором, по моде,
И мечтами, уже не совсем безнадёжными.
С будильником в водах Хурона исчезнет чудовище Ишмы.
Исчезну и я, никто не увидит меня у порога Мохнатого Дома.
Я так и останусь для горожан незнакомым,
И мысли мои никто из них не услышит.
