Третье око Часть 2 глава 2⁠⁠

Воспоминания Крипы. Возвращение

Он лежал на белой кровати. Под капельницей. С дикой болью внутри. Казалось все тело только и говорило что о боли. Ныло, умоляло, просило перестать его мучить. Иван открыл глаза. Он был в палате, весь искромсанный, изрезанный. Все что он помнил – это как бросился за ними ко львам, и все. Но на этом все.

Он попробовал поднять руку. Слушалась она слабо, еле-еле, но все же не подвела. Вытащив иглу, он увидел, как медленно стекает кровь. Затем попытался подняться. Вышло тяжело, с дикой болью, но все же получилось. Швы, которые теперь украшали все его тело, немного зажили, а еще… Еще у него не было руки. Он посмотрел на ампутированную по локоть культю. Да. Теперь устроиться на работу будет сложнее. Или вернуться? Что правильней? Как-никак, но инженеров с одной рукой не так много на производстве. Он улыбнулся. Когда мысли о работе — это хорошо. И все же. Где его семья? Неужели он тут так долго?

Он посмотрел по сторонам. Никого в его палате кроме него не было. Это даже было хорошо. Ведь все что у него осталось – это желание вернуться домой. К жене и сыну. Они ведь ждут. Единственные, кто может его ждать, так как его мать и отец давно уже мертвы. Да, у него есть сын, которого он обещал, что никогда не бросит.

Боль, снова боль. От каждого движения. Кирпа словно чувствовал каждый шов, который натягивался, стоило лишь ему что-либо сделать. А еще он заметил, как понемногу маленькие капли крови стали проступать через его белый халат. Стоило поторопиться, если он хотел добраться до дома.

Кирпа поднялся. Медленно, так чтобы понимать, сколько шагов выдержит его тело. Швы не разъехались. Сколько же он пролежал? Может месяц? Увы, но в комнате не было ничего, что могло хоть как-то помочь ему. А выходить в коридор, искать врача, нарываться на больничный режим, и потом ждать пока родным разрешат к нему прийти он не хотел. Все что было – это желание увидеть их. Увидеть во чтобы то ни стало.

Сон. Плохой сон. Мерзкий, страшный. Неправдивый. Сон о гибели родных, который преследовал его до тех пор, пока он не открыл глаза. Он словно течение реки, гнал его вперед, к родному дому, и квартире, за дверью которой был слышен топот детских ног.

«Папа! Папа пришел!» Кирпа почувствовал, как выделяются слезы. Не от боли, она стала понемногу уже привычной, а от мыслей. От мыслей о его сыне. Маленьком, маленьком малыше. Черт. Он прикусил губу. Одно неловкое движение, и словно судорога прошла в его мозг, едва не выбив из сознания. Как же все-таки больно. Он посмотрел на капельницу. По идее, ее можно прихватить с собой.

Первый этаж. Как хорошо, что это первый этаж. А еще окно, которое легко открывается. Вероятно, никто даже подумать не мог, что столь тяжело больной человек может выйти через окно. Кирпа обернулся. Только теперь он вдруг понял, что находился не в привычной огороженной больнице, а в небольшой частной клинике. Разместившейся сравнительно недалеко от шоссе.

Грязь. Пыль. Все оседало на его босых ногах. На кровь вообще все легко оседает, ведь она притягивает, смачивает, нагромождает. Но пока все было в пределах нормы. Шрамы хоть и кровоточили, но не так как он ожидал – чуть меньше, позволив ему добраться до автобусной остановки чуть быстрее, чем врачи выбежали за пределы ограждения.

Оля. Я иду, Оля. Скажи Алешке, что я скоро буду. Дорогая. Я иду к тебе, маленькая. Иду. Кирпа смотрел, как за окном меняется город. Как подходит к концу лето. А значит, он был там не более двух месяцев. И что, судя по утеплившимся москвичам, сейчас совсем не такая уж и теплая погодка. Только вот он не чувствовал это. Он вообще, кроме боли, ничего не чувствовал.

Остановившись у метро «Новогиреево», он аккуратно спустился по лестнице. Все, кто его окружали, не пытались его остановить. Они вообще ничего не делали, кроме как смотрели, выпучив глаза. И, кажется, снимали. Да, вроде был один, что снимал его на телефон. Кажется, совсем молодой, лет тринадцать.

Сжав капельницу, Кирпа почувствовал, как закружилась голова, точнее не так. А правильней сказать, как тело несколько ослушалось. Просто временно зависло, перестав выполнять команды. Он опустился на колено. Вроде что-то щелкнуло. Или хрустнуло. Он выдохнул. Да. Вероятно, разошелся один из швов. Он поднял голову. Едва стоило упасть, как люди стали приближаться. Уже новые, присоединившиеся к тем, что вышли за ним из автобуса.

– Вам плохо, – спросила молодая девушка с прекрасным, немного детским лицом.

Кирпа понял, что надо что-то ответить. Иначе никак. Хоть что-то. Надо дать им понять, что он может двигаться. Иначе будет плохо. Собрав силы, он посмотрел ей в глаза. Она отшатнулась. Что-то ее напугало.

– Все хорошо, – сказал он и почувствовал вкус крови во рту.

Метро. Он все же сумел до него добраться. Только теперь тело было несколько более вялым, менее цельным. Но этого хватило на главное. Чтобы мент, вставший перед ним, отошел. Или, правильней сказать, полицейский. Наверное, все же полицейский. Хороший видимо парень, только не способный остановить его. И главное, обошлось одним лишь взглядом.

Войдя в вагон, Кирпа облокотился о стенку. Боль. Боль. Боже, как же ее было много. Подняв культю, он прикусил край ткани и потянув на себя оторвал кусок. Теперь у него было что-то вроде небольшого кляпа, и, пожевав его, он с силой прикусил ткань.

Остановка. Одна, вторая, третья. Теперь все смотрели только на него. На него, на его покрасневший от крови больничный халат, на высокую капельницу, которую он уже просто не мог выпустить из рук. Все смотрели на него и уже не стеснялись снимать на камеру.

Кирпа опустил глаза. Ничего не меняется. Абсолютно ничего. А потом он увидел ее. Маленькую девочку, смотревшую на него своими голубыми глазами. Чистыми. Честными. Детскими. Это было почти как море. Только в нем еще не гадили остальные люди. Он хотел улыбнуться, но не получилось. Лишь гримаса сковала его лицо от нового огненного приступа боли.

Теперь полиции было больше. Уже трое. Трое встречали его у выхода из Царицыно. Он остановился. Следовало накопить силы. Следовало приготовиться к драке. Нет. Только не сейчас, не тогда, когда он почти дошел. Никто уже не сможет его остановить. Швы, они еще держат, они еще дадут ему шанс. К тому же полицейские явно недооценивали его и очень хотели обойтись без крови. Но только все это зря. Он пустил, едва покинув пределы палаты.

Сев в автобус, он видел, как один из полицейских нагнулся над раненным товарищем, как прижимает рану рукой, пока третий лежит без сознания. Что ж, это еще безобидный итог, только вот капельницы теперь нет. Она погнулась и торчит из ноги несчастного копа. Что поделать? Пришлось оставить оружие на месте боя. Кирпа посмотрел на кабину водителя. Надо подойти, пояснить, что ему очень нужно домой. Его ведь ждут.

Оля, я рядом, Оля. Я слышу шаги нашего сына. Он рядом, рядом, Оля. Он бежит и хочет открыть мне дверь. Я иду к тебе. Я почти здесь. Подожди меня. Скоро мы снова будем вместе. Кирпа выдохнул. Несмотря на разорванные швы, на кровопотерю он чувствовал себя легче. Все же эти два месяца словно были посланы богом, чтобы он сумел добраться домой. А потом он услышал вой сирен.

Полицейские, скорая. Кого там только не было. Все они, словно при параде, сопровождали его автобус. Ему даже пришлось снова подойти к водителю, чтобы тот не вздумал останавливаться. Иногда даже добрым людям следует подсказать правильный путь. Разве что… Кирпа посмотрел на дорогу. Теперь нужно немного изменить маршрут и подвести его прямо к дому. Но разве это так сложно? Ведь он болен.

Боль. Опять. Эти ступени – они едва дались ему. Он буквально чуть ли не съехал вниз, поскальзываясь на собственной крови и беспомощно пытаясь ухватиться культей. И все же —он не упал. Просто не смог. Ровно как и потерять сознание. А еще оказалось, что его встречал почти весь подъезд, или, правильней сказать, дом. Казалось, чуть ли не каждый житель пришел понаблюдать за его возвращением. Это мило. Оля. Оля, я иду к тебе. Я слышу, я слышу топот этих ног.

Сев на лавку, Кирпа уже не сдерживал слез. Только теперь это были слезы радости. Да, да, он добрался до дома. Он дошел. Он снова здесь. Подняв голову, он посмотрел на окна: странно, но они не горели…