Стих, пронесенный в душе через года. Баллада о зенитчицах.
Как разглядеть за днями след нечёткий?
Хочу приблизить к сердцу этот след…
На батарее были сплошь девчонки.
А старшей было восемнадцать лет.
Лихая чёлка над прищуром хитрым,
бравурное презрение к войне…
В то утро танки вышли прямо к Химкам.
Те самые. С крестами на броне.
И старшая, действительно старея,
Как от кошмара заслонясь рукой,
скомандовала тонко:
- Батарея-а-а!
(Ой мамочка!..
Ой родная!..)
Огонь!
И – залп! И тут они заголосили,
Девчоночки. Запричитали всласть.
Как будто бы вся бабья боль России
В девчонках этих вдруг отозвалась.
Кружилось небо – снежное, рябое.
Был ветер обжигающе горяч.
Былинный плач висел над полем боя,
он был слышней разрывов, этот плач!
Ему, протяжному, земля внимала,
Остановясь на смертном рубеже.
- Ой, мамочка!..
- Ой, страшно мне!..
- Ой, мама!.. –
И снова:
- Батарея-а-а! –
И уже пред ними, посреди земного шара,
Левее безымянного бугра
Горели неправдоподобно жарко
Четыре чёрных танковых костра.
Раскатывалось эхо над полями,
Бой медленною кровью истекал…
Зенитчицы кричали и стреляли,
размазывая слёзы по щекам.
И падали.И поднимались снова.
Впервые защищая наяву
И честь свою
(в буквальном смысле слова!).
И Родину. И маму. И Москву.
Весенние пружинящие ветки.
Торжественность венчального стола.
Неслышанное: «Ты моя – навеки!..»
Несказанное: «Я тебя ждала…»
И губы мужа. И его ладони.
Смешное бормотание во сне.
И то, чтоб закричать в родильном доме:
«Ой, мамочка! Ой, мама, страшно мне!!»
И ласточку. И дождик над Арбатом.
И ощущенье полной тишины…
…Пришло к ним это после. В сорок пятом.
Конечно, к тем, кто сам пришёл с войны.
Хочу приблизить к сердцу этот след…
На батарее были сплошь девчонки.
А старшей было восемнадцать лет.
Лихая чёлка над прищуром хитрым,
бравурное презрение к войне…
В то утро танки вышли прямо к Химкам.
Те самые. С крестами на броне.
И старшая, действительно старея,
Как от кошмара заслонясь рукой,
скомандовала тонко:
- Батарея-а-а!
(Ой мамочка!..
Ой родная!..)
Огонь!
И – залп! И тут они заголосили,
Девчоночки. Запричитали всласть.
Как будто бы вся бабья боль России
В девчонках этих вдруг отозвалась.
Кружилось небо – снежное, рябое.
Был ветер обжигающе горяч.
Былинный плач висел над полем боя,
он был слышней разрывов, этот плач!
Ему, протяжному, земля внимала,
Остановясь на смертном рубеже.
- Ой, мамочка!..
- Ой, страшно мне!..
- Ой, мама!.. –
И снова:
- Батарея-а-а! –
И уже пред ними, посреди земного шара,
Левее безымянного бугра
Горели неправдоподобно жарко
Четыре чёрных танковых костра.
Раскатывалось эхо над полями,
Бой медленною кровью истекал…
Зенитчицы кричали и стреляли,
размазывая слёзы по щекам.
И падали.И поднимались снова.
Впервые защищая наяву
И честь свою
(в буквальном смысле слова!).
И Родину. И маму. И Москву.
Весенние пружинящие ветки.
Торжественность венчального стола.
Неслышанное: «Ты моя – навеки!..»
Несказанное: «Я тебя ждала…»
И губы мужа. И его ладони.
Смешное бормотание во сне.
И то, чтоб закричать в родильном доме:
«Ой, мамочка! Ой, мама, страшно мне!!»
И ласточку. И дождик над Арбатом.
И ощущенье полной тишины…
…Пришло к ним это после. В сорок пятом.
Конечно, к тем, кто сам пришёл с войны.