Солдат с гармонью⁠⁠

В ноябре 1969 года я бы призван в армию. Шел туда охотно, было интересно послужить, на себе испытать – каково это быть солдатом прославленной Советской Армии, охраняющим покой сограждан и всегда быть готовым отразить нападение любого врага? И служить, конечно же хотелось в каких-нибудь серьезных войсках. Ну там – в пограничных, десантных, пусть даже в обычной пехоте, но с оружием в руках.

За плечами у меня к тому времени было незаконченное среднее образование, профессия бетонщик, росту во мне было 1,65 метра (потом я подрос все же до 1,67!), вес – 65 кг. Не богатырь, да. Тем не менее я рассчитывал… я хотел стать настоящим воином! Да и кто из парней этого не хотел в те годы, когда армия наша пользовалась у народа всеобщим уважением и любовью?

На сборном пункте в Егоршино под Свердловском (я призывался на северном Урале, в Краснотурьинске, где жил и работал на заводе ЖБИ с 1968 года) меня и еще группу призывников «купили» в танковые войска и повезли в танковую учебку в Чебаркуль. Ну, в танкисты так в танкисты, тоже неплохо – пусть хоть и провоняю соляркой, зато ползать на пузе не буду как в пехоте!

Однако не успели мы отъехать и пару-тройку станций от Свердловска, как нас всех высадили из остановившегося поезда и построили на перроне. Какой-то офицер зачитал список из десятка фамилий, приказал выйти им (в том числе и мне) из строя и встать около него. И когда остальные призывники вновь погрузились в поезд, офицер, ничего не объясняя, повел нас в здание вокзала.

Здесь мы прождали какое-то время (у кого оставались деньги, сбегал за пирожками в буфет), и затем последовала команда идти снова на перрон. Погрузились все в один вагон и покатили. Как оказалось, в обратном направлении. И спустя несколько часов высадились в Нижнем Тагиле.

В этом старинном уральском городе базировались несколько армейских учебок, в том числе стройбатовская. Вот сюда нас и определили. Я потом размышлял, почему же меня завернули именно сюда. И пришел к выводу, что, скорее всего, из-за того, что до армии я работал бетонщиком – специальность как раз для стройбата, если не знать, что есть бетонщики-формовщики, каковым я и был, и рабочие бетонных работ на стройке. Однако гражданская специальность мне не пригодилась, так как меня определили в учебную роту будущих электросварщиков (еще в этой учебке готовили сантехников, жестянщиков и кого-то еще, уже не помню).

Располагалась наша учебка практически в центре в города, неподалеку от громадного Дворца культуры «Юбилейный». Определили нас в трехэтажную казарму, рядом с асфальтированным плацем. Вот тут нам и предстояло провести полгода в учебе и муштре. Но не успели мы даже принять присяги, как на очередном построении объявили: наш батальон едет в командировку для выполнения ответственного задания. Оказалось, что один из военно-строительных отрядов не успевает сдать в срок ракетную площадку под городом Кунгур в Пермской области.

Нас облачили в зимнее обмундирование: в ватные бушлаты цвета хаки и такие же штаны, высокие валенки, теплые двупалые рукавицы и шапки. И вот в таком облачении наше неуклюжее зеленое войско покинуло учебку и строем отправилось на вокзал. Там нас погрузили в несколько вагонов обыкновенного пассажирского поезда, и через пару дней пути мы оказались на месте.

Батальон расселили в нескольких пустых казармах, совершенно неотапливаемых. Тепло подавалось по брезентовым рукавам с улицы от постоянно гудящих огромных теплокалориферов. В казарме, правда, было все же теплей, чем на улице. Но спали мы в бушлатах и ушанках, перемотав ноги портянками (валенки на ночь все же снимали, при необходимости сдавали их в сушилку), на трехъярусных нарах.

Их сколотили наспех из тяжелого сырого горбыля, и в первую же ночь я проснулся от страшного грохота и крика - под тяжестью солдатских тел, да и под собственной тоже, развалились и рухнули на пол нары по соседству. Одного парня сразу зашибло насмерть (наверняка его родителям написали, что он погиб, выполняя свой воинский долг), другому сломало руку, остальные были целы и невредимы, если не считать ссадин да ушибов.

На другой день третий ярус нар был демонтирован, а на оставшихся двух образовалась невообразимая теснота - спать можно было только на боку, прижавшись друг к другу как шпроты в банке. Впрочем, мы на это неудобство внимания обращали мало, потому что возвращались с объекта уставшие и замерзшие как собаки и мечтали только об одном: наспех проглотить в столовой перловку с тушенкой, да завалиться на эти самые нары до утра. А с утра, после завтрака, снова погружались в кузова крытых «Уралов» и ехали на объект.

Работа наша заключалась в том, что мы на тридцатиградусном морозе выдалбливали в промерзшей земле метровой глубины траншею (она змеилась на километры и соединяла между собой пусковые ракетные шахты, командные пункты и еще черт знает что там), затем укладывали на ее дно бронированный, толщиной с кисть руки, плохо гнущийся кабель и закапывали это дело.

Основным инструментом при этом была самодельная, устрашающего вида кирка-не кирка, а лом, с приваренным к одном его концу топором. Это была сущая каторга, доложу я вам! Хочешь, не хочешь, а долбить мерзлую землю надо было прилежно, иначе можно было просто замерзнуть – ватный бушлат грел на крепком морозе не очень-то. Да и сержанты зорко следили за тем, чтобы никто не сачковал.

Меня однажды угораздило потоптаться валенками на подтаявшей глине у костра, который обычно разжигали наши отцы-командиры и, греясь около него, травили анекдоты. Спустя какое-то время, когда зимнее багровое солнце ушло на закат и день пошел на убыль, последовала команда оставить траншеи и строиться в походную колонну для выдвижения на погрузку в поджидающие нас в паре километров «Уралы», в деревне с не запомнившимся названием.

Занял и я свое место в строю, с ломом-секирой, как с алебардой, на плече. Еще одна команда – и пошагал наш батальон, весь в облачках выдыхаемого пара, кашляя, сморкаясь, негромко переговариваясь и шаркая валенками, к месту назначения. И тут я заметил, как с каждым шагом иду все неувереннее, появилось ощущение, что у меня на валенках выросли неустойчивое каблуки, я иду на них, подламывая ноги. Пришлось выйти из строя и сесть сбоку колонны на снег.

Вывернул одну ногу в валенке, вторую – точно, на подошве вырос какой-то уродливый нарост из смерзшегося снега и глины. Как мог сковырнул рукой эти наросты, встал на ноги и побежал догонять удаляющийся батальон. Но пробежал недолго. Поскольку валенки были промокшими, на них снова налип и тут же смерзся снег. Снова упал на дорогу и срубил эти проклятые наросты уже секирой. Метров через сто процедура повторилась – я уже плелся не в строю своего взвода, а в хвосте колонны, и мало кто обращал внимания на мои малопонятные манипуляции.

…Добрался я до деревни, что называется, весь в мыле, и с трудом успел взобраться в кузов последнего «Урала», дожидающегося именно меня – кто-то в сумерках угасающего зимнего дня разглядел мою одинокую фигуру, обессилено бредущую по дороге. На вопрос рассерженного замкомвзвода , почему отстал, молча показал валенок с безобразным наростом на подошве. Вопрос был тут же снят и сержант крикнул водителю, чтобы он трогался.

Впрочем, меня этот вопрос мучает сих пор: почему из всего нашего учебного батальона численностью свыше полутысячи курсантов именно я умудрился промочить свои валенки и «апгрейдить» их глиной и примерзшим снегом? Просто какой-то необъяснимый рок.

После прибытия в казармы мы наскоро ужинали и заваливались на свои нары отдыхать. И нас уже ожидал концерт. В расположении соседней роты, как раз напротив нашей третьей, свесив с нар обмотанные портянкам ноги, растягивал меха своей гармони неизвестный нам солдатик самой обычной наружности: щуплый, белобрысый, и довольно виртуозно извлекал из нее звучные мелодии. И сам же себе подпевал таким звонким, чистым голосом, что умудрялся перепеть даже свою громкую гармошку и нудно зудящий за стеной огромный теплокалорифер. Бодрая такая мелодия наполняла нашу тесную, плохо освещенную казарму (лампочки под потолком плавали в клубах выдыхаемого нами пара) и рвалась наружу.

Что же чаще всего играл и пел этот парнишка в солдатском обмундировании? Он знал не так уж и много мелодий. И чаще всего наигрывал песню, которая тогда только-только появилась в репертуаре Высоцкого – «Моя цыганская», со знаменитым заводным припевом «Эх, раз, да еще раз, да еще много, много раз!». А еще не слышанную мной до этого песню «От Махачкалы до Баку». Про то, как:
«…Нас на грешной земле качало,
Нас качало в туманной мгле.
Качка в море берет начало,
А кончается на земле».
Уже много позже я узнал, что эту чудесную песню создали поэт Борис Корнилов и знаменитый бард Юрий Визбор (музыка).

Этот импровизированный концерт обычно длился недолго – минут двадцать-тридцать. Но их хватало, чтобы у нас поднялось настроение, ушла куда-то усталость, а кто-то из воодушевленных музыкой солдат мог даже пуститься в пляс в проходе между нар.

Удивительно, как этот парень – звали его, кажется, Серега, - протащил с собой в армию (да не просто в часть, а в учебку с ее жесточайшей дисциплиной) гармошку. Более того, ему даже разрешили взять сей немудреный, но все же довольно музыкальный инструмент в эту тяжелую командировку в пермские леса. И правильно, в общем-то сделали. Не было у нас во время этих двух недель или немного меньше, точно уже не помню, никаких иных развлечений в краткие промежутки между подъемом, доставкой на объект и отдыхом перед отбоем, кроме прослушивания игры на гармошке и пения вот этого белобрысого доброхота.

Иногда кто-то пытался на него прицикнуть, заставить прекратить играть. Но их самих одергивало большинство солдат-«меломанов»: «Не нравится? Топай из казармы на мороз!». Так как мы понимали: этот гармонист очень нам скрашивает наш до одурения однообразный досуг, заключающийся в бездумном трепе и валянии на нарах перед отбоем.

А когда нас после сдачи ракетной площадки наконец вернули под новый 1970 год в учебку и смертельно уставший батальон, гремя котелками и шаркая валенками, втянулся сквозь настежь распахнутые железные ворота в часть, раздалось такое раскатистое "Ура!", что в близлежащих домах нижнетагильцев задребезжали стекла. Но и сквозь этот шум и наш гвалт ликования опять пробился заливистый перебор гармошки. Это неутомимый Серега на ходу растянул меха своего потрепанного инструмента и в очередной раз выдал песню Высоцкого с ее залихватским припевом: «Эх, раз, да еще раз! Да еще много, много раз!..»

Но, слава богу, больше нас ни в какие командировки не посылали: надо ведь было всего за полгода выучить всех курсантов учебки предписанным специальностям, с которыми нас потом разослали по частям в разные военные округа нашей страны. Но это уже, как говорится, другая история. А я же еще не раз вспоминал потом те импровизированные, сольные концерты с пением под гармошку, которые нам задавал в холодной казарме в лесу под Кунгуром белобрысый курсант Сергей.

Больше я его после той командировки не видел и не слышал, так как его учебная рота располагалась в другой казарме. Но я почему-то уверен, что судьба у Сереги сложилась благополучно – ну не должна она быть у другой у человека-праздника! Слышь, Серега: если ты вдруг читаешь эти строки, привет тебе от однополчанина и запоздалое спасибо за ту радость, которую ты нам дарил своей игрой на гармошке!

Марат Валеев.