Сентябрь.
Сентябрь. Только что приехал на дачу. Утро. Тихо и спокойно. Открыл дверь и поставил сумку. Грустно. Сел на стул и заплакал. Думал, почему так припирает, если приходится уезжать сюда. Ведь уже года три тут не был. Встал. Подошёл к сумке, достал водку и сигареты. Больше ничего и не надо…
На улице залаяла чья-то собака. Даже завыла, наверное, от холода. Ей холодно, а мне совсем никак. Достал кружку, из которой в детстве пил бабушкин кисель, и налил туда водку. Выдохнул и махом выпил. Передёрнуло. Но согрело. Закурил. Стало как-то легче. В первый раз за месяц улыбнулся. И где это всё было раньше? Почему я губил себя там? Ведь всегда мог приехать сюда. Но эта вечная гонка с самим собой, попытки вклинится в систему. Какие-то вечные иллюзии по поводу жизни и счастья. А ведь счастье не в деньгах, ни в статусе ни в чём. Выходит, мне так мало надо было. Всего-то приехать сюда и выпить водки.
В доме было холодно. В сарае нашёл дрова. Хотя может это даже и не мой сарай был.
Дверь в него была не заперта. Вернулся в дом и, затопив печку, налил ещё водки. Выпил.
Уже легче пошла. Осмотрелся. На столе стоял старенький бум-бокс. Вспомнил, как месяц помогал маме по дому, лишь бы мне его купили. А теперь он стоит здесь, забытый всеми.
Словно из другого времени. Словно и не было тех странных девяностых. Как быстро летит время. Подошёл к магнитофону и включил радио. Надо ещё дров.
Вернулся в сарай. Обхватил как можно больше дров и попятился назад. Случайно задел
боковой стеллаж, с которого посыпались всякие молотки, кастрюльки и металлические банки, с ржавыми от времени гвоздями. Последним упали садовые ножницы…
Отнёс дрова и вернулся прибраться. Собрал, сколько увидел гвоздей, поднял молоток, кастрюльки и ножницы. Помню, как любил кромсать кусты. Чувствовал себя человеком. И когда мне было плохо, то это успокаивало. Мог сорвать на кустах всю злобу, представляя, что ветки – это мои обидчики. И вот сейчас мне плохо как никогда. Я опустошён. Вырван сам как сорняк из мегаполиса. И с такой же обрезанной судьбой, как у тех падающих веточек. Представил эту страшную картину, когда веточки, словно люди молят меня не срезать их, а я словно повелитель, хладнокровно решаю их участь.
Закрыл сарай и вернулся в дом, прихватив с собой садовые ножницы. Налил ещё водки.
Выпил. По радио играла Агузарова. Никогда не слушал её. Но почему-то именно сейчас она была в тему. Закурил. Подошёл к старому серванту. За стеклом стояла моя детская фотография в рамке, с надписью, - «Моей Любимой Бабушке» Стало ****ец, как тяжко на душе, ещё хуже, чем когда уезжал. Уезжал, наверное, сам от себя, от своей никчёмной жизни. Все меня бросили. Жена ушла. Потерял работу. Все сбережения пропил и проиграл в аппараты, когда узнал, что и детей не смогу иметь никогда. А ведь мы так их хотели. Я единственный в семье, и на мне мой род и прервётся. Осознавать это сложно. Мама ещё не знает, что у неё никогда не будет внуков…. Надо отвлечься. Срочно водки и в огород, кромсать кусты.
Взяв бутылку с собой и захватив ножницы, я спокойным шагом подошёл к кустам. Поздоровался с ними. Подмигнул и улыбнулся. Я не стриг их уже лет пятнадцать, наверное.
Совсем заросли бедняги.
Поднёс ножницы к ветке. Посмотрел на свою руку, на ветку, на кусты. Убрал руку.
Выбрал самую, на мой взгляд, сухую ветку и отстриг её одним лёгким нажатием. Ножницы были ещё остры. С каждой отрезанной веткой, становилось легче. Забывалось всё то, что тревожило меня ещё с утра. Стало тепло на душе. А вышедшее из-за туч солнышко, ещё больше согрело меня. Хотя может это всё воздействие водки. Было выпито уже почти пол литра…
Проведя у кустов часов семь и допив почти всю водку, я, шатаясь, пошёл в дом. Дрова уже все сгорели, хотя в печку влезало добрых пол куба дров. И дом был растоплен градусов под сорок. Жарко. Особенно после водки. Я разделся до трусов. Помыл садовые ножницы и положил их на стол, рядом с магнитофоном. Достал из сумки полотенце и, постелив его на кровать, сел. Вспомнил, что есть ещё водка во дворе, так в трусах и сбегал за ней.
Вечерело. В деревне время летит быстро. Мобильник ни разу не позвонил. Словно я его и не брал. Сижу, копаюсь в нём. Словно что-то изменится. Выключил. Кинул в печку.
Водка в бутылке закончилась. Но был ещё шкалик - двести грамм, в сумке. Как знал, купил на вокзале. Мозг уже очень туго соображал. Выключил магнитофон, зажёг светильник и сидел за столом, вертел в руках ножницы. Млин, как хорошо, что я их нашёл. Даже не знаю, что бы я делал сегодня столько времени без них. Наверное, тупо нажрался бы. Но я ведь и так нажрался. Встал, достал из сумки шкалик.
Прошёл ещё час. В бутылке плескалось ещё грамм 100. Но это на сон. Странно, как тут пьянеешь. Ещё бы литр влетел, не заметил бы…. Закурил. Вспомнил жену. Стало грустно. Как он там? Я ведь уехал, никому не сказав. Хотя всем всё, всё равно. Мне уже никто неделю не звонил. А теперь и не позвонят…. Сколько я тут проживу. Один, без денег, без всех.
Хотя мне никто и не нужен. Но без еды точно не протяну…. Сидел и грузил себя, вспомнил, как две недели назад, забирая анализы, доктор явно сказал мне. У Вас не может быть детей. Ваш организм вырабатывает антитела к тканям ваших яичников. Теоретически никаких шансов. Жена ушла через два дня. Я её понимаю. Она очень хотела детей. И вышла за меня даже, наверное, только ради детей…
Сижу, верчу ножницы в руках. Допил водку. Всё, водки нет. Осталось две сигареты.
Мир рушится. Слегка покачиваюсь, смотрю на свои руки, не могу сосредоточиться, подташнивает. Неожиданно приходит мысль. Резко поднимаю голову вверх. Озираюсь по сторонам. Какие-то тени от летающей вокруг светильника мошкары. Но мне уже не важно.
Встаю. Заносит в бок. Падаю. Встаю снова, упёршись рукой в стол. Снимаю трусы. Кидаю их в сторону. Всё бля, приплыли. Осматриваю свой член. Думаю. Сука, мля, что же ты не такой, как все. Вроде мой, а против меня. Предал ты меня родненький. А предателей ждёт смерть. Сжимаю его в руке, больно. Выпускаю. Посмотрел на стол. На столе стоял старенький бум-бокс и лежали садовые ножницы...
Не помню, как вырубился. Проснулся утром. В окно светило солнце. Встал, закурил
сигарету и подошёл к окну. Начинался новый день.
На улице залаяла чья-то собака. Даже завыла, наверное, от холода. Ей холодно, а мне совсем никак. Достал кружку, из которой в детстве пил бабушкин кисель, и налил туда водку. Выдохнул и махом выпил. Передёрнуло. Но согрело. Закурил. Стало как-то легче. В первый раз за месяц улыбнулся. И где это всё было раньше? Почему я губил себя там? Ведь всегда мог приехать сюда. Но эта вечная гонка с самим собой, попытки вклинится в систему. Какие-то вечные иллюзии по поводу жизни и счастья. А ведь счастье не в деньгах, ни в статусе ни в чём. Выходит, мне так мало надо было. Всего-то приехать сюда и выпить водки.
В доме было холодно. В сарае нашёл дрова. Хотя может это даже и не мой сарай был.
Дверь в него была не заперта. Вернулся в дом и, затопив печку, налил ещё водки. Выпил.
Уже легче пошла. Осмотрелся. На столе стоял старенький бум-бокс. Вспомнил, как месяц помогал маме по дому, лишь бы мне его купили. А теперь он стоит здесь, забытый всеми.
Словно из другого времени. Словно и не было тех странных девяностых. Как быстро летит время. Подошёл к магнитофону и включил радио. Надо ещё дров.
Вернулся в сарай. Обхватил как можно больше дров и попятился назад. Случайно задел
боковой стеллаж, с которого посыпались всякие молотки, кастрюльки и металлические банки, с ржавыми от времени гвоздями. Последним упали садовые ножницы…
Отнёс дрова и вернулся прибраться. Собрал, сколько увидел гвоздей, поднял молоток, кастрюльки и ножницы. Помню, как любил кромсать кусты. Чувствовал себя человеком. И когда мне было плохо, то это успокаивало. Мог сорвать на кустах всю злобу, представляя, что ветки – это мои обидчики. И вот сейчас мне плохо как никогда. Я опустошён. Вырван сам как сорняк из мегаполиса. И с такой же обрезанной судьбой, как у тех падающих веточек. Представил эту страшную картину, когда веточки, словно люди молят меня не срезать их, а я словно повелитель, хладнокровно решаю их участь.
Закрыл сарай и вернулся в дом, прихватив с собой садовые ножницы. Налил ещё водки.
Выпил. По радио играла Агузарова. Никогда не слушал её. Но почему-то именно сейчас она была в тему. Закурил. Подошёл к старому серванту. За стеклом стояла моя детская фотография в рамке, с надписью, - «Моей Любимой Бабушке» Стало ****ец, как тяжко на душе, ещё хуже, чем когда уезжал. Уезжал, наверное, сам от себя, от своей никчёмной жизни. Все меня бросили. Жена ушла. Потерял работу. Все сбережения пропил и проиграл в аппараты, когда узнал, что и детей не смогу иметь никогда. А ведь мы так их хотели. Я единственный в семье, и на мне мой род и прервётся. Осознавать это сложно. Мама ещё не знает, что у неё никогда не будет внуков…. Надо отвлечься. Срочно водки и в огород, кромсать кусты.
Взяв бутылку с собой и захватив ножницы, я спокойным шагом подошёл к кустам. Поздоровался с ними. Подмигнул и улыбнулся. Я не стриг их уже лет пятнадцать, наверное.
Совсем заросли бедняги.
Поднёс ножницы к ветке. Посмотрел на свою руку, на ветку, на кусты. Убрал руку.
Выбрал самую, на мой взгляд, сухую ветку и отстриг её одним лёгким нажатием. Ножницы были ещё остры. С каждой отрезанной веткой, становилось легче. Забывалось всё то, что тревожило меня ещё с утра. Стало тепло на душе. А вышедшее из-за туч солнышко, ещё больше согрело меня. Хотя может это всё воздействие водки. Было выпито уже почти пол литра…
Проведя у кустов часов семь и допив почти всю водку, я, шатаясь, пошёл в дом. Дрова уже все сгорели, хотя в печку влезало добрых пол куба дров. И дом был растоплен градусов под сорок. Жарко. Особенно после водки. Я разделся до трусов. Помыл садовые ножницы и положил их на стол, рядом с магнитофоном. Достал из сумки полотенце и, постелив его на кровать, сел. Вспомнил, что есть ещё водка во дворе, так в трусах и сбегал за ней.
Вечерело. В деревне время летит быстро. Мобильник ни разу не позвонил. Словно я его и не брал. Сижу, копаюсь в нём. Словно что-то изменится. Выключил. Кинул в печку.
Водка в бутылке закончилась. Но был ещё шкалик - двести грамм, в сумке. Как знал, купил на вокзале. Мозг уже очень туго соображал. Выключил магнитофон, зажёг светильник и сидел за столом, вертел в руках ножницы. Млин, как хорошо, что я их нашёл. Даже не знаю, что бы я делал сегодня столько времени без них. Наверное, тупо нажрался бы. Но я ведь и так нажрался. Встал, достал из сумки шкалик.
Прошёл ещё час. В бутылке плескалось ещё грамм 100. Но это на сон. Странно, как тут пьянеешь. Ещё бы литр влетел, не заметил бы…. Закурил. Вспомнил жену. Стало грустно. Как он там? Я ведь уехал, никому не сказав. Хотя всем всё, всё равно. Мне уже никто неделю не звонил. А теперь и не позвонят…. Сколько я тут проживу. Один, без денег, без всех.
Хотя мне никто и не нужен. Но без еды точно не протяну…. Сидел и грузил себя, вспомнил, как две недели назад, забирая анализы, доктор явно сказал мне. У Вас не может быть детей. Ваш организм вырабатывает антитела к тканям ваших яичников. Теоретически никаких шансов. Жена ушла через два дня. Я её понимаю. Она очень хотела детей. И вышла за меня даже, наверное, только ради детей…
Сижу, верчу ножницы в руках. Допил водку. Всё, водки нет. Осталось две сигареты.
Мир рушится. Слегка покачиваюсь, смотрю на свои руки, не могу сосредоточиться, подташнивает. Неожиданно приходит мысль. Резко поднимаю голову вверх. Озираюсь по сторонам. Какие-то тени от летающей вокруг светильника мошкары. Но мне уже не важно.
Встаю. Заносит в бок. Падаю. Встаю снова, упёршись рукой в стол. Снимаю трусы. Кидаю их в сторону. Всё бля, приплыли. Осматриваю свой член. Думаю. Сука, мля, что же ты не такой, как все. Вроде мой, а против меня. Предал ты меня родненький. А предателей ждёт смерть. Сжимаю его в руке, больно. Выпускаю. Посмотрел на стол. На столе стоял старенький бум-бокс и лежали садовые ножницы...
Не помню, как вырубился. Проснулся утром. В окно светило солнце. Встал, закурил
сигарету и подошёл к окну. Начинался новый день.