Семнадцатый старик.

- «А Русь, если поделить всю ее на мной прожитый срок, — всего-то семнадцать сроков наберет. На семнадцать стариков вся Русь делится. Первый родился при хазарине еще. Умирая — порвал пуповину второму, что родился спустя семь десятилетий. Третий Святослава помнил… Пятый в усобицу попал, шестой — татарина застал… Двенадцатый в смуту жил, тринадцатый при Разине, четырнадцатый при Пугаче… Так до меня дошло быстро: семнадцать стариков — сего ничего. Нас всех можно в эту избу усадить — вот те и вся исторья…» - (Захар Прилепин, ″Санькя″)

Первым впечатлением в жизни, запомнившийся достаточно отчётливо, была драка. Смертельный бой моего деда с неизвестным мичманом, случившийся на кухне нашей коммунальной квартиры в Кронштадте.


Мне тогда только исполнилось три года, поэтому в памяти не сохранилось ни лиц дерущихся, ни других мелких деталей. Хотя, и сейчас, закрыв глаза, отчетливо вижу перед собой шершавый дощатый пол с рассыпанными по нему медными копейками, пятерню, продетую в самодельный свинцовый кастет с каплями крови и багровую лысину мичмана, прижатую к полу тяжелым дедовским ботинком.


Никто из них не хотел причинить мне вреда. В квартире жило восемь семей, и непонятно, как в нашем длинном, дважды изогнутом коридоре, средь бела дня не нашлось никого, чтобы вмешаться, или хотя бы разобраться в обстоятельствах конфликта.


Также до сих пор неизвестно, кто из дерущихся бросил мне в голову кочергу, благодаря чему я не очень хорошо слышу левым ухом, даже сейчас, сорок лет спустя. Думаю, что всё-таки это был дед. Иначе, как объяснить, что за всю свою жизнь он больше никогда не тронул меня пальцем. Хотя старших братьев, бывало, бил нещадно.


Наши соседи (быт коммуналки подразумевает знание биографий всех жильцов в самых живописных подробностях) испытывали к нему смешанное чувство страха и уважения. Не только оттого, что дед до конца 70-х служил водолазом, что требует необычайной физической силы, и не потому, что мог в одиночку поднять по лестнице пианино. Их скрытый и явный страх основывался на убеждении, что невозможно вступать в конфликт с уголовником - рецидивистом, имевшим три судимости. Те из новоприбывших, кто об этом не знал, и потому, недружелюбно реагировал на дедовы смех_ечки, случалось, заболевали переломом челюсти.


Родственники утверждали, что всякий раз он попадал за решетку по недоразумению. Например, впервые загремел в лагерь в сорок первом, когда Ленинград оказался зажат между наступающими армиями фашистов и финнов. Ситуация: двадцатисемилетний парень работает бригадиром грузчиков, разгружает баржу, эвакуированную из захваченной немцами Риги. На ящиках стоит маркировка «I» (казалось бы, единица), что подразумевает отправку груза в Архангельск. Груз перегружен на пароход, пароход уходит к Беломорканалу, а на следующий день по пирсу мечется толпа военных, разыскивая боеприпасы, отмеченные латинской литерой «I» (латинская Ай), с пунктом назначения: «Северо-западный фронт».


Это сейчас за логистический косяк могут в худшем случае уволить, а в военное время стрелочников сразу обвиняли в пособничестве врагу и пускали в расход. Деда спасла накладная, подписанная неким комендантом (коменданта расстреляли в тот же день), поэтому он отделался только десятью годами лагерей.


- Травку приходилось жрать, чтобы выжить – рассказывал он потом, щедро наливая водку себе в кружку. – ну и плюсы: отправили в Казахстан, а не на север, где народ замерзал насмерть. И самое главное, под блокаду не попал. А не посадили бы, скорее всего не сидел бы с тобой сейчас.


Второй инцидент имел место после освобождения. Вернувшись в Кронштадт в пятьдесят первом дед больше года искал работу (бывших зеков не брали вообще никуда), и нашедши наконец должность сторожа на Морском заводе, от радости напился в хлам.


Так вышло, что на работу выйти не удалось, потому что вечером следующего дня он сидел в кабинете особиста и давал показания в ответ на анонимный донос. Суть доноса была в следующем: в состоянии алкогольного опьянения товарищ такой-т, недавно освободившийся из мест лишения свободы (мой дед), произнес фразу «А неплохо мы накрутили хвосты большевикам в двадцать первом».


Если кто не в курсе, в 1921 году кронштадтские матросы малость ох..ели от последствий устроенного ими большевистского переворота, и решили организовать революцию версии 2.0. Кронштадт на несколько месяцев отделился от Советской России. Но озал_пить красных тогда у них получилось – весной по льду пришли большевики, и сыграли матч-реванш. Всех, разумеется, расстреляли.


- Ничего подобного я тогда не говорил – продолжал дед, прикладываясь к кружке – я ж не псих. Ну что - снова загремел на пять лет, вышел уже при Хрущеве. Прихожу на завод и узнаю, что вот на вот этом КПП, где я должен был работать, до недавнего времени числился мой друг Сережа – сосед и собутыльник. Выходит, он на меня донос и накатал, чтоб работу получить. Только я не Дантес, и графа де Мондего из него не вышло – в 52-м пошел Сережа на рыбалку, и провалился под лёд. Выходит, собаке-собачья смерть.


В пятом классе мне задали сочинение на тему Цусимского сражения. Когда я обложился книгами и засел за его написание, дед заглянул через плечо и сказал:


- А. Цусима. Помню.


Откуда? – удивился я - ты ж родился через десять лет после японской войны.


- Да – согласился дед. А в тридцать пятом году состоял вожатым при пионерском отряде. И вот раз даёт мне начальство указание познакомить воспитанников с одним из немногих оставшихся в живых очевидцев. Как раз с нами по соседству, жил бывший матрос с крейсера «Ослябя». Ну, который одним из первых затонул. Мерзкий старикашка, всегда нас - пацанов матом крыл. Ну что – собрались, построились, пришли. Сидит такой дядя в тельнике на пороге своей халупы в тельняшке, ботинки чинит. Я ему – а неплохо бы, дорогой товарищ, рассказать подрастающему поколению о поражении, случившейся под гнетом империалистов. Тут старик встал, ботинок в сторону кинул и заорал:


- Я про этот ё..ный стыд никому рассказывать не буду!


После чего закрыл дверь и больше мы его не видели.


- И что?


- И всё, что тебе следует знать о Цусиме. Это и был ё-й стыд, и ничего нельзя добавить.


- Может ты и о революции помнишь?


- Мне же было три года. Про революцию рассказывал отец . Сидел на том же стуле, где ты сейчас. В Петрограде было много солдат. Солдаты не хотели на фронт, горожанам надоел царь, они ждали перемен. Государство слили - не запоминай, что я говорю, и тем более, не говори об этом в школе, но его слили все. Царь, Керенский, временное правительство. Ты прав, я этого не помню, одно только осталось в памяти. Революция. Мы с матерью идем мимо Морского собора, навстречу несколько морячков несут на штыках человека в офицерской форме. И с него капает кровь, много крови. Я хотел рассмотреть их поближе, но мать прижалась к стенке и закрыла их от меня.


Дед, который родился в первый день первой мировой войны умер в ноябре 91-го. Я не успел приехать на его похороны, застал только клочок бумаги, адресованный лично мне . Там было написано: «Советская власть кончилась, а я её пережил. Будь хорошим человеком. Никогда не унывай.  С дружеским приветом.»


Прошло ещё двадцать пять лет. После нескольких неудачных попыток объединить и продать комнаты в коммуналке мать наконец-то купила квартиру в Питере. Я заехал к ней вчера.


- Кстати, совсем забыла. Дед тебе завещал.


С балкона были извлечены: старый колченогий стул, нож водолаза и древний водочный стакан.


- Возьми - сказала мать – он очень хотел, чтобы это у тебя осталось.